Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ |
Центр |
Алексей ХетагуровОб авторе: Родился в Москве в 1940-м году. Закончил истфак МГУ, почти сорок лет проработал... >>> |
Юрий УгольниковОб авторе: ... >>> |
Владимир ЗахаровОб авторе: Родился в 1968 году в Челябинской области, служил на флоте, окончил ... >>> |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУлан-УдэУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯкутскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаЦентральная АзияКазахстанКиргизстанТаджикистанУзбекистанСеверная АмерикаКанадаСШАСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Борис КутенковМузыка исчезла за углом. Стихи***
Как с далёкой войны да с чужой стороны, из донецкого пекла, из ада мать солдата погибшего ждёт на блины, ставит тесто — и нет ей возврата; меж мирами качает небывших внучат, призывает заблудшее чудо, а закроет глаза — и сквозь кухонный чад слышит горькую весть ниоткуда:
— Мне язык размололо в неравном бою, обожгло тишиной и латынью; в нём теперь водопады и флейты поют и пекутся хлеба золотые; а в хрящах — аравийские воды стеной, протекают сонорные звуки; не протягивай руки для жизни земной — что-нибудь о судьбе, о разлуке; всё, что было моим, — в закромах сожжено, просияло, пропело над бездной, только в голое небо, как в пашню — зерно, звук распахнутый, стон бестелесный.
— Эй, Земля! — и в ответ — перекличкой земель: — Я убит под Луганском, Донецком; вырви с мясом у хаоса мне колыбель, облеки в распашонки, как в детстве, чтобы видеть, к родимому лону припав, в ноте предгрозового покоя, перевёрнутый мир — натяжение прав — и другое, другое, другое.
***
Человек живёт, чему-то служит, поясок затягивает туже, ищет ключик — на-ка, подбери! — к тишине, которая снаружи, к музыке, которая внутри.
— Хочешь в руки яблока ручного, хочешь стрелку времени прямого, песенку из двух согласных стоп; гвоздик невермора золотого, тщетно вбитый в твой сосновый гроб?..
— Не хочу, — качает сединою, — я теперь небывшее, стальное, тлен и мрамор, голос и тоска; у меня, как в зеркале, иное синей пулей бьётся у виска. Забирай обратно полный ящик, завтра я неверный, неземной, — чёрный ужас жизни уходящей, сын приёмный скрипочки дверной. Мне теперь беда — сверчок, заводик, тишины плавильные ключи; дёрну за колечко — и отходит, только пламя лёгкое мелодий, только чей-то голос из печи. А когда не вытянуть за лапку этот ужас песенки стенной, — видишь, там сиреневая тропка, хрупкий лёд, звено, архив и папка, синий свет зиянья и забвенья, — уходи, уйди, пойдём со мной.
***
Андрею Ширяеву и Леониду Шевченко
Когда прощальный допоёт гобой, и от Земли, оставленной Тобой, останется один согласный возглас, — и время не играть, а отпевать — возьми лопату, скрипку и тетрадь и закопай меня в продольный космос.
Мелок в ладони, спички в коробке; там за меня на пасмурной доске продолжит жить врождённая досада; как за покой крошащимся мелком — за всё отвечу — горлом и виском, а мелкое — и вспоминать не надо,
а мелкое — обида, камень, речь; пусть падают с обветрившихся плеч Твоей земли нахохленные комья, и ком, спешащий в гору наугад, фиксирует мой отчуждённый взгляд, как общий свет бесснежья и бездомья.
Захлопни крышку — бац! — живу один; ведёт во тьму фонарь небывший сын, и корабельный руль устал и звонок; несёмся в смерть, размалывая плоть, как бред и брат, как небо и Господь, щека и бритва, нежность и ребёнок.
Билет и поезд, лётчик и полёт; скажи мне, кто кого переживёт, — сгорят обои, кончатся патроны; промчаться вспять и облака сбивать — не забывай меня, не забывай! — и в фарисействе голос мой потонет.
***
Дане Курской
Это, Господи, мы — видишь, мы, что же не узнаёшь ты; в наших пустошь мошнах, наши вопли грешны, истошны, ветошь — наши дела, лица жёлты, бедой палимы; что на троне сидишь, вопрошая, зачем пришли мы.
Как творенья венцы, терновы; как чернь, товарны; не из райских земель, не из песен обетованных, нет, не в лоне надёжном — не в «Новом мире», не в «Арионе»: опоздавший состав, два гудка на пустом перроне.
На любительских снимках своей наготы не скроем: вот идём из мертвецкой надмирным и ровным строем, покупаем лапшу для ушей, «Пемолюкс» и «Ваниш», укрепляем над бездной мосты на тряпичных сваях; на беспочвенной лире играем, продрогшем нерве — вот же, Господи, мы, дождевые кроты и черви, по теченью плывём, не мечтаем о бурном пире — нет нас, Господи, в арионе и в новом мире.
Кто бы знал, как — дыра на дыре — с утреца да сдуру прём, брюзжа и глаза тараща, в Большую Литературу, френдов баним, о бренных спамим годах-обидах, ручейковых флотилиях, пёстрых своих прикидах,
как бренчим напоследок на струнных своих оковах, высекая пространство для песен — больных, бедовых, — словно кто-то их свёл воедино, расплавил, спел их — звенья арий ночных — ледяных и смертельно белых.
***
Так песок о погибших шуршит в домотканых часах, вот они от обстрела спешат в несмолкаемый свет, укрывая рукой инстаграмы — прозрачные раны, отражаясь в фейсбуках, как микросмертях, сотнях твиттеров — жизней, сходящих на нет, побросав на бегу чемоданы.
Так целует младенца Господь в окровавленный лоб, надевает на голову венчик из роз, поднимает его высоко над ночным Краматорском, и смертельное облако заревом, вспышкой, пятном остаётся бродить и в отместку летать — невещественным, диким, багровым.
Так забывшие люди приходят легко в полусон, будто смерти и нету, как будто она не всерьёз, между тем, безымянным, танцуя и этим, безвольным; будто завтра советские песни ворвутся в окно, а не свист мессершмиттов — и вновь не темно, не темно, и не больно, не больно, не больно.
***
когда без края и стыда война войне войной прыг-скок по горлу немота стеклянный шар земной
с орбиты прочь и дотемна (пропеть пропел пропой) тогда две доли путь зерна сравняемся с собой
там песню сложим наравне с тем что не я не ты напев её из глухоты слова из немоты
врастая книзу слепотой в историю страны и прежний мой упрямый мой ей больше не нужны
она мелодия без рук симфония без ног а вслед (понять пойми испуг) в двуличии упрёк
и кто бы поравнявшись с ней узнал (стоять стою) чем обречённей тем верней у речи на краю
***
В сверчке — невидном пистолетике — сверкает молния-подкова, как эпизод, как долголетие, и тело смотрит бестолково: оно — бодливое, отдельное, ещё внутри, уже снаружи: упрётся в свой предел, как в дерево, и — бац! — в себе откроет душу; как поступить теперь одышливо, что делать, грешному, с собою? — тук! — рушить планку никудышную — и — в космос, как на поле боя; звенеть сиротскими и царскими цепями, разрывая плёнку; пропеть словами оссианскими во славу дней своих нелёгких; легко подать водицы путнику, идти-брести, не зная броду, и — не успеть расслышать музыку, и — отойти, как плод при родах, но, зацепившись — бэмс! — о ровное, в бессрочное летя куда-то, понять, что прошлым короновано и крепко будущим зажато.
***
Музыка исчезла за углом — поболтала на прощальной мове, огляделась в городе пустом, аккуратно подпалила дом и — оборвалась на полуслове.
Где-то здесь — не обожги ладонь, — в голосе другом, в ином обличье, вдалеке от странствий и погонь теплится теперь её огонь, шелестит по-ангельски, по-птичьи. Погорельцев не зовёт на чай, бликами сожжёнными играя, а сирот, зашедших невзначай, учит не искать ни дом, ни рай, потому что дома нет и рая.
Потому что мёртвый — не умрёт: режет хлеб, из крана воду пьёт, тапками шуршит, альбом листает; вселится в кого-то — дни крадёт, как беда, которая пройдёт, как беда, которая бывает.
***
Марине Вахто
I
между совестью и пыткой недобитком и царём проходя безбожной ниткой сквозь верблюжий окоём
ходишь цацей ждёшь трамвая от заплаты до звезды клюв неловкий разевая в царстве общей правоты
хлынул в память храм шутейный божьих нищих и теней никаких теперь истерик чем печальней тем верней
как пейзаж творца-калеки быт бездомен суть проста профиль недочеловека Божий лик на полхолста
чутко вглядываясь в лица лишь сама едва видна поцелованная птица окаянная беда
то ли космос на пределе то ли лодка на мели полетели полетели крепко руки развели
II
К человеку тоска приходит, когда он не человек; стирает землю с его лица, а потом и само лицо, говорит: нищета в тебе, сиротство да тлен, говорит: куда ни ткнёшься — везде нигде и всегда никто, места нет тебе на моей Земле, и даже я с тобой не от мира сего: почуднела, скурвилась, пострашнела.
Лишь промою сиротство твоё ключевой водой, — там — заплата яркая, кожный покров, искусство — всё производное твоей нищеты; береги его как зеницу ока — ибо это всё, что есть у тебя.
Удивлённо глядит человек, поднимает брови: ты — тоска, изыди, сиди молчком, у меня златые горы и пальмовый рай, у меня под ладонью космос, едва захочу, мне не надо других богатств и роскошных яств, мне не надо твоей Гвинеи — всё, что нужно, во мне самом.
Замолкает тоска, машет рукой на сумасшедшего, становится речью с тройным дном.
Человек прекращает речь, падает в изнеможении в траву.
Заплата его поднимается высоко, сверкает, верит, что она звезда, кожный покров, искусство.
***
Это было пустячком, словом, речью, языком; было и не будет больше — не печалься ни о ком.
Было где-то и везде, было рядом и сейчас — стало длинною дорогой, стало памятью о нас.
Догорает папироска, тихо звякнет золотой; если что-то будут помнить — не забудут нас с тобой.
Где-то на глубоком дне ходит песня обо мне — спит жемчужиной в шкатулке, зажигает свет в окне;
вот под утречко явилась, нагулялась, поспала, по планете прокатилась, жизнь мою оболгала.
Где-то славой притворилась, где-то — правдой и бедой, обернулась, притаилась, скрылась под водой.
|
ГолосованиеВыберите название/тему следующего раздела проекта "Вещество"ЖурналыСИБИРСКИЕ ОГНИВРЕМЕНАКыштым-ГраниСОТЫВЕЩЕСТВОАРТИКЛЬДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕБАЛТИКА-КалининградНОВЫЙ СВЕТНАЧАЛОСлово-WordКольцо АЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовСВОЙ ВАРИАНТГРАФИТИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:Пятью пятьКочегаркаРусское вымяЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтОСОБНЯКСЕВЕРЛИТЕРАЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕЮЖНЫЙ УРАЛИЛЬЯСеверо-Муйские огниАРГАМАК-ТатарстанСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИГВИДЕОНИНФОРМПРОСТРАНСТВОСорокопутДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯСТЕРЖЕНЬТело ПоэзииБАШНЯБЕЛЫЙ ВОРОН22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРАНАШЕ ПОКОЛЕНИЕУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬДЕТИ РАФУТУРУМ АРТАРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЧЕРНОВИКЗАПАСНИКЗИНЗИВЕРЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЛИКБЕЗЗНАКИ11:33ВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬУРАЛ-ТРАНЗИТНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬАЛЬТЕРНАЦИЯ |