Михаил Спивак

Фрагмент романа «Дебошир»

Затерялась в украинской степи и среди лесов ветхая деревенька с покосившимися постройками, кривыми заборами да пыльной извилистой дорогой, по которой в дождливую погоду, ни на телеге, ни своим ходом не проберёшься. Куда ни кинь взгляд, повсюду открывается тоскливая картина. Худая лошадь у калитки лениво жуёт траву, обмахиваясь спутанным хвостом. Свинья ворочается в грязи, отгоняя назойливых насекомых. Рядом прохаживается гордый петух с красным гребнем и длинными шпорами. Он не замечает опасностей, а их вокруг много. Чуть поодаль, в кустах, поигрывая когтями, притаился внушительных размеров одичавший кот, присматривает себе на обед глупую птицу. Давно бы кинулся, да поблизости собака, которая от нечего делать остановилась возле лужи и лает на свинью.

Деревня Крапино до революции была еврейским местечком, а с приходом советской власти многие евреи подались в центральные районы, крупные города, кто-то за границу уехал. На пустующие места во времена голода и разрухи заселились новые люди; население деревни стало смешанным.

Тем утром по деревне катился гул — народ спешил к открытию магазинчика, сиротливо ютившегося напротив добротного бревенчатого здания сельсовета. Там под красным флагом висел замысловатого содержания транспарант: «Да здравствует 1 Мая — день боевого смотра революционных сил рабочего класса!»

Мужики и бабы, будучи люди тёмными, на транспарант внимания не обращали. Им бы вовремя с посевной справиться, скотину накормить, да урожай собрать, чтобы самим зимой с голоду не помереть. Работают, не разгибая спины, с утра и до позднего вечера, потому и нет им дела до счастья всех тружеников планеты. Своего пока не обрели.

На крыльцо сельсовета вышел хромой председатель Степан Петрович. Его неопрятный вид: стоптанные пыльные сапоги и недельная щетина с проседью, обвисшие в коленях штаны и сильно потёртый на локтях пиджак, которого давно не касалась женская рука, выдавали в нём одинокого человека. Жители Крапина побаивались его по-змеиному холодных и цепких глаз. Даже в споре, выказывая крайнюю степень раздражения, Степан Петрович не орал, а шипел. Казалось, вот-вот брызнет ядом.

Однако дело он своё председательское знал: деревенским спуска не давал и к руководству заготовительных пунктов подход умел найти. В срок отчитывался перед государством по сдаче зерна и мяса.

Что делать, если дожди проливные идут и зерно намокло или клещ в нём завёлся? Взвесить и оценить качество сдаваемой продукции можно по-разному. Не выполнишь план Совнаркома — мало не покажется; на этап в два счёта можно загреметь, а то и в расстрельный подвал угодить, как вредитель и враг народа. Забота председателя так отчитаться, чтобы следователи НКВД лишнего интереса к делам деревенским не проявляли. С этим Степан Петрович справлялся отменно. Чувствовалась в нём жизненная хватка.

Подволакивая правую ногу и опираясь на самодельную трость, председатель остановился у края веранды и придирчиво оглядел улицу. Казалось, что его раздражали суетившиеся внизу мелкие людишки. Не любил Степан Петрович односельчан и не скрывал этого.

Где он покалечился — история тёмная. В анкете Степан Петрович указывал, что пострадал в борьбе с контрреволюцией: провалился под лёд, коленный сустав повредил и двух пальцев на ноге лишился. Однако в деревне ходили упорные слухи, будто сам он воевал с большевиками, только наверняка этого никто не знал.

Выглядел председатель стариком, хотя был немногим старше пятидесяти. О временах Первой Мировой войны и последовавшей революции он вспоминать не любил даже по пьяной лавочке в компании собутыльников: угрюмого мордоворота Миколы и своего хилого племянника Лёньки, родители которого сгинули в тридцатых годах, в мясорубке коллективизации. Степан Петрович вообще был неразговорчивым, и любознательных отшивал так, что напрочь отбивал желание интересоваться его биографией.

Деревенские равнодушно проходили мимо сельсовета, делая вид, что не замечают хмурого председателя. Тот постоял ещё минуту, проворчал что-то себе под нос и заскрипел по дощатому полу в кабинет.

У входа в магазин собралась толпа.

— Разрешите-ка, пани Бруха Моисеевна, пристроиться к вам сзади, — озорно посмеиваясь, местный здоровяк Герш Шнапер, встал в очередь за худой, высокой женщиной, развернув мозолистые ладони на уровне её зада. — Ой, какие мы недотроги!

Не привыкшая к бесцеремонному обращению, Бруха отскочила в сторону.

— Не смей ко мне прикасаться, ты, мужлан неотёсанный! Барух... Барух Ефимович, где ты?! К твоей жене грязно пристаёт деревенский хам!

В конце очереди показался гладко выбритый холёный толстячок.

— Герш Абрамыч!.. — Барух осёкся. Он не горел желанием вступать в конфликт, понимая, что потасовка со Шнапером добром для него не закончится.

— М-да, чего надо? Шуткую я так. Понял?!

Шнапер собрался было отойти от Брухи Моисеевны, но необдуманная Барухом фраза, брошенная вслед, заставила его повернуться.

— Нельзя так! Вы знаете кто? — Барух откашлялся.

— Ну, и кто же я? — хулиган недобро глянул на заступника. — Чего заглох?

— Герш Абрамыч, при всём моём к вам уважении...

Тут возмутилась мадам Бруха Моисеевна:

— Барух, ты перед кем, идиот, расшаркиваешься?! Он чуть не изнасиловал твою жену на глазах у всего честного народа!

— Не изнасиловал же, — вырвалось очередное неосторожное высказывание, за что Барух получил от супруги звонкую оплеуху. — Да! Герш Абрамыч, мы из города, из Житомира, и ваши эти грубые мужицкие замашки не потерпим!

— Повтори-ка про замашки. Не нравится? Так катитесь в свой Житомир. Скатертью дорога. Чтоб вы зады на ухабах поотшибали! Чтоб вы провалились! Тьфу на вас! — он смачно плюнул им под ноги.

Бруха поджала губы и взглядом впилась в супруга, требуя от него мужской реакции. Когда она так смотрела, Барух готов был броситься с кулаками не только на Шнапера, но и на медведя, потому что Бруху он боялся больше.

— Герш Абрамыч, мы не потерпим. Или вы немедленно извинитесь, или...

Эта фраза так и осталась незаконченной. Затаив дыхание, деревенские жители наблюдали, как тело Баруха Ефимовича описало в воздухе дугу и приземлилось на дороге, подняв облако пыли.

— Низко сегодня Ефимыч полетел, очень низко. Видать к непогоде, — Герш повёл плечами, как атлет после разминки, переплёл пальцы обеих рук и громко хрустнул ими, вывернув ладони от себя. Затем строго взглянул на Бруху Моисеевну и гаркнул: — Чем ты его, старая вешалка, кормишь? Лёгкий он у тебя, как пушинка, против ветра совсем погано летит.

В толпе послышался ропот. Забияка повернулся к очереди.

— Кто тут ещё чего-нибудь не потерпит?

Люди вздыхали и отводили глаза. Смельчаков не нашлось. Народ пятился, пропуская его без очереди. Проходя мимо Брухи Моисеевны, Герш придавил её животом к косяку двери и назидательно сказал:

— Общественность, понимаешь, на моей стороне. Вон, посмотри, никто мне худого слова не сказал. Так что вы тут не фулюганьте! Понаехали городские, квакают по-жабьи и всем недовольны. Сидели бы в своём Житомире. Нет, их сюда потянуло!

— Пан Шнапер... — послышался голос с дороги. Барух Ефимович, помятый и перемазанный пылью, не решался подойти ближе. — Произошло трагическое недоразумение. Вас никто не хотел обидеть. Простите милосердно. По всей видимости наши городские манеры были не верно вами истолкованы.

Шнапер кивнул Брухе Моисеевне.

— Разговорился твой хлопец. Значит, жить будет.

— Я что хотел сказать, — не унимался Барух Ефимович, — пусть остынут страсти...

— Что ты лопочешь, дурак?! — закричала на мужа Бруха Моисеевна. Она выскользнула из «тисков» Шнапера, получив на прощание увесистый шлепок по заднице. От такой наглости её лицо ещё больше залилось краской. Она подошла к Баруху почти вплотную и буравила его гневным взглядом. — Этот нахал ведёт себя беспардонно, а ты извиняешься! Пойдём отсюда. Поскорей бы продать дом покойного папеньки — пусть земля ему будет пухом — и вырваться назад в город, чтобы больше не видеть эти гадкие физиономии!

 — Конечно, дорогая! Ужасно неприятные люди. Как можно было гнить в этой дыре? Ваш бедный папенька...

— Говорить будешь, когда тебя спросят! — оборвала его монотонные стенания супруга.

— Да, но я…

— Рот закрой! — жёстким тоном отрезала Бруха. В воздухе запахло новой затрещиной, поэтому Барух счёл лучшим не оправдаться. Он не до конца понял чем провинился, но уже осознал, что вина его безгранична. Видя такую покорность, Бруха промолвила холодным тоном, но без гнева: — Дома поговорим.

С уходом городских Герш слегка загрустил. В целом, он был доволен собой. Здорово прищучил житомирских чистоплюев, страха нагнал. Теперь пусть проваливают. Веселье окончилось.

К списку номеров журнала «НОВЫЙ СВЕТ» | К содержанию номера