Странная Сонечка. Глава из повести «Пасьянс»

С раннего детства за Сонечкой водились странности. Замечая их, родители Сонечки делали дочурке замечания. Поставленные на вид странности обретали видимость и для самой Сонечки. Без замечаний родителей малышка и не осознала бы, видимо, что чем-то отличается от других детей,  что то, что за ней водится, на что она ведется, – странно. Когда Сонечка подросла настолько, чтобы почти все из своего самого нежного возраста забыть, фрагментарные воспоминания, словно обрывки киноленты, наложились на рассказы о Сонечкином раннем детстве, которые малышке нередко рассказывала мама, иногда бабушка, никогда папа. Подросшей девочке было непросто вычленить из сложившейся картины настоящие воспоминания, которые склеивались с воспоминаниями, привнесенными рассказами взрослых. Хронологическая последовательность событий путалась все больше и больше по мере удаления Сонечки по ее собственному временному вектору от точки, в которой ее возраст составлял ноль лет, ноль месяцев, ноль дней... Первая секунда, вторая секунда, третья... Первый крик! «Гражданочка, поздравляем Вас с рождением девочки!» «Девочки? А я так сына хотела!» Поехали дальше! По лучу! От точки в бесконечность! Ура!

Самое раннее осмысленное воспоминание связано с переходом из ясельного блаженства в детсадовскую нелюбовь. Это значит, что Сонечке чуть больше трех лет. Кажется, осень, потому что фон воспоминания землист, а не зелен или бел. Сонечка с детским садом на прогулке. Площадка для прогулок огорожена высокой – выше мамы – металлической сеткой. Сонечке невесело и вообще одиноко. Вдруг чудо – голос мамы! Мама окликнула из-за ограды Сонечку. Сейчас она заберет девочку туда, где Сонечка – пуп земли и центр вселенной, где ее все обожают и весь мир крутится для нее одной. Но оказалось, что мамина работа закончится только вечером, что у нее был обеденный перерыв. От неожиданного разочарования Сонечка разревелась, а мама поспешила уйти. Сонечка плакала, а мама уходила, оглядываясь и улыбаясь смущенно. Мама – по ту сторону ограды, а плачущая Сонечка –  по эту.

Ничего странного в такого рода трагедии нет. Странно то, что подобное раньше с девочкой не случалось. В яслях все дети плакали, не хотели с родителями расставаться, а Сонечка не так, как все дети, – Сонечка делала маме ручкой и бежала с радостью к игрушкам. И чудилась Сонечке укоризна в словах мамы: «Все дети маму зовут, не хотят в яслях оставаться, а ты...» Она-то сама себя в ясельном возрасте почти не помнила и об этой своей странности – гиперкоммуникабельности и доверчивости к окружающему миру – знала только со слов мамы. Ее более-менее связные воспоминания начинались с трех лет, с этого неполюбившегося ей детсада, с этого перехода из ясельного возраста к младшей группе дошкольного.

Железная ограда стала в памяти Сонечки эпохальной вехой. Все, что было до ограды, было погружено в почти непроходимую тьму забвения с редкими, всегда солнечными и летними вспышками отдельных эпизодов. Вот идущая позади всех Сонечка нашла груздь на дороге. Все перешагнули через бугорок приподнявшейся почвы, а Сонечка наклонилась, землю разгребла и груздевую шляпку обнажила. Вот Сонечке с родителями предстоит перейти через речку по мосту, и малышке страшно. Она боится воды. На мели той же реки, спустя несколько часов, Сонечка играет без страха, пока родители с компанией занимаются установлением палаток, разведением костра, приготовлением туристской еды. То, что помнилось Сонечке, было незначительно, пустяково, неоригинально в сравнении с тем, что рассказывала девочке о ее нежном возрасте Сонечкина мама. Сама толком не научившись говорить, Сонечка правила речь окружающих взрослых.

– Смотри, Сонечка, какие у тетеньки цветочки!

– Не цветочки, а бутетик, – немедленно поправляла Сонечка.

Со слов мамы, Сонечка никогда не признавалась в собственном незнании.

– Мама, это кто?

– Это, Сонечка, верблюд.

– Пьявильно, – говорила Сонечка, подражая воспитательнице в яслях. Возможно, Сонечка, действительно, уже знала, что на картинке изображен верблюд, но мамина оценка ее поступка была такой вот…  критиканской. Сонечка любила играть в школу, при этом ей больше нравилась роль учителя, нежели ученицы.

Со слов мамы, папу своего Сонечка просто обожала. Если малышка заболевала, то больничный лист педиатр выписывал маме, а возился с ней по ночам папа, потому что заболевшая Сонечка маму к себе не подпускала.

– Папочка твой завалится домой пьяным в дым, я ему на полу стелю как провинившемуся, а ты в крик: «Папочка хороший!» и ни за что не утихомиривалась, пока тебя саму из кроватки не вынимали и рядом с любимым папой на полу не укладывали.

Еще Сонечка придумывала новые слова. Томатный сок она называла автоматным, кузов грузовика – грузовом, букву «я» – буквой «папа». Папа Сонечки был молодым, но не вечно пьяным. Обычно он забирал ее из яслей по вечерам и отвечал на ее вопросы.

– Это какая буква?

– Это, Сонечка, буква «я».

Так и появилась буква «папа».

Еще Сонечка любила сочинять сказки, рисуя их персонажей. Рисуя, она говорила вслух. Кое-что, самое забавное, мама запомнила и Сонечке рассказала.

– Жила-была баба Яга, и были у нее детки-ягушатки.

– Жил-был королевич Солнцедар. 

Солнцедар – красивое слово. Теперь никто и не поймет, что в Сонечкиной сказке позабавило родителей. Это было название бормотухи тех времен. Алкогольная тема витала все же в воздухе, которым дышала Сонечка с раннего детства.

Сонечка любила фрукты, и папа называл ее плодожоркой. Еще Сонечка любила шариться в письменном столе маминого младшего брата, когда они гостили у бабушки. Малышка исчезала из поля зрения взрослых, пробиралась в комнату, но залезть в этот стол, ящики которого были заполнены чудесными и удивительными предметами, залезть в него по самые уши никогда не удавалось. Уединение девочки быстро нарушали:

– Что ты делаешь?

– Пакощу, – виновато сознавалась девочка.

Стол Сонечка помнит, а вот то, что она так отвечала, ей кто-то рассказал. 

Еще Сонечка помнит празднование окончания мамой института, который их с мамой разлучал по вечерам, и потрясающий значок – синий ромбик, который Сонечке дали подержать и быстро отняли, чтобы не потеряла. Помнит, потому что это было уже после той металлической ограды, Сонечке уже было четыре.

А через несколько месяцев состоялось ее первое путешествие в другой город. Они ехали на поезде несколько суток. Девочка полюбилась проводницам и всё время проводила в их купе. Мама с папой чуть ли не силком вытаскивали дочь оттуда.

В Ржеве Сонечке запомнились отсутствие крана для горячей воды, сентябрьский лиственный лес неописуемой красоты с цветами иван-да-марья на опушке и невероятно радостная поездка с цыганами в телеге, запряженной парой лошадей. Так они вдвоем с дядей Толей вернулись с прогулки. А тетка сердилась на них за это почему-то. И невдомек было четырехлетней девочке,  почему тетя сердилась и что дядя с трудом стоял на ногах после принятого. А когда родители Сонечки вернулись в Ржев из недельной поездки в Ленинград, девочка рассказала им, что дядя Толя угощал ее папиросой, но она не решилась попробовать и отказалась. Отцу Сонечки дядя Толя заменил отца. А бабушка отца, дяди-Толина теща, уже почти не вставала и на окружающее почти не реагировала. Пока родители были в Ленинграде, бабушку Сонечка чуть не погубила, вдруг забравшись ей на грудь в приступе нежного баловства. Для Сонечки это были проявления любви – она же привыкла прыгать и дурачиться на папиной груди, когда тот лежал на диване перед телевизором. 

Бабушка воспитала папу и Сонечку вскормила кашами на рисовой муке, потому что мама Сонечки училась и работала. Бабушке отца было лет восемьдесят, когда Сонечка родилась, а вот нашла старуха силы приехать из Ржева, чтобы с младенцем нянчиться, с правнучкой. Ее, четырехлетнюю, бабушка и не узнала. Она и маму Сонечки не узнала, спросила: «А это что за мужик?» А внучка своего любимого узнала! Против любви даже старческий маразм бессилен! 

В Ржеве они были осенью, а зимой прабабушка умерла. Сонечке на всю жизнь запомнилось лицо отца, сообщающего ей грустную новость. В душе девчушки осталось смутное чувство вины, будто бы из-за того, что на грудь прабабушки она взгромоздилась тогда, старуха скончалась.

В Ржев они ездили проездом через Москву. Сонечка запомнила метро и слона в зоопарке. Еще запомнила рассказы родителей про Ленинград. К разговорам взрослых она всегда жадно прислушивалась и знала много того, что знать ей по возрасту еще не полагалось. Она запомнила красивое слово «эрмитаж» и то, что в Эрмитаже обнаженные мужские статуи повернуты к посетителям спиной. Но мама Сонечки не постеснялась, да и зашла с другой стороны – рассмотреть то, что от нее пуритански пытались скрыть.

В вопросах пола Сонечка в то время мало что понимала. Папу своего не стеснялась и даже гордилась тем, что строение ее тела выше пояса похоже на папино, а не на мамино. Она запомнила, как ему об этом говорила, а вот его ответ забыла почему-то. Можно предположить, что ей отец сказал на это, но можно и ошибочную версию выдвинуть, поэтому лучше не гадать. Странно то, что в возрасте трех-четырех лет обособлялась Сонечка от матери и ничего общего с ней иметь не желала. И не странно, что мать обижалась на дочь за это.

Со слов мамы, в раннем детстве Сонечка не воспринимала отрицательную частицу при глаголах в повелительном наклонении. Стоило маме сказать: «Не урони!», как чашка сама собой выскальзывала из рук девочки, против ее воли. Хорошо, что на дворе в ту пору стоял атеизм, и никто не вбивал в голову девочки эти «Не убий!», «Не укради!», «Не прелюбодействуй!» Страшно подумать, что могло бы стать с Сонечкой, если бы родители применили к ней религиозное воспитание. Ирония иронией, но странность эту Сонечка долго преодолеть в себе не могла. Классная руководительница была уверена, что Сонечка делает ей назло, и просто сживала ее со света. Странно, не правда ли? Странно то, что Сонечка очень старалась быть прилежной и примерной, но регулярно оказывалась жертвой удивительного стечения обстоятельств. Скажем, классная пригрозила Сонечке наказанием в случае еще одного опоздания на политинформацию, а Сонечка все же снова опоздала… из-за разового приступа острой диареи. Или классная категорически запретила Сонечке пропускать уроки по записке от родителей, и на следующий же день Сонечка не смогла выйти из квартиры, потому  что совершенно случайно мама, которая выходила из дома раньше дочери,  прихватила с собой Сонечкин ключ от входной двери. Странно, не правда ли?

А вот в дошкольных воспитательных учреждениях Сонечку любили. В тот садик с железной оградой девочку совсем недолго водили, с месяц, а новый садик снова стал местом ее охотного пребывания. Но даже и обожающая Сонечку, балующая ее больше родителей воспитательница Нелли Михайловна однажды сделала ей замечание: «Не ябедничай!» После этого Сонечка старалась не ябедничать, чужие секреты никому не рассказывать и вообще поменьше болтать языком. Старалась, но тщетно. Она же не воспринимала глаголы формы библейских заповедей! Странно, не правда ли?

– Мама, а папа с дядей Лешей по дороге в «рюмочную» заходили.

– Папа, а мама на катке с дядьками пиво пила.

– Бессовестная, да ради тебя же выпила чуть-чуть, чтобы тебе на катке покататься разрешили!

Сонечке стыдно тогда стало, очень и очень стыдно из-за того, что она жертву мамы не оценила по достоинству. А мамино неправильное поведение было, оказывается, ради того, чтобы Сонечка по катку закрытого в тот день стадиона «Динамо» скользила в полном одиночестве, словно королева. Другого хорошего катка поблизости не было, а Сонечка еще только начала осваивать свои первые в жизни фигурные коньки. Ей их, кажется, в Москве купили.

– Я с тобой бы никогда не пошла в разведку.

Таков был приговор мамы, когда Сонечка повзрослела, а языком не болтать лишнее так и не научилась.

– Маленькая, ты такой болтливой не была.

Такой, благородной, о которой мать говорила с нескрываемым восхищением, Сонечка себя не помнила.  Это было до железной ограды. Сонечке тогда было два с небольшим. Она посещала ясли, любимые ясли, которые каждое лето выезжали на загородную дачу. Освобожденная на пару месяцев от материнских обязанностей, мама Сонечки поехала в дом отдыха. Осталась фотография, которую Сонечка очень любила, потому что мама держала на ладони ручную белочку. На фотографии были указаны и место, и год.

Когда Сонечка вернулась с дачи на попечение родителей, мама взяла ее с собой на любовное свидание. В доме отдыха у мамы случился роман.

– Ах, какая кукла! – воскликнула Сонечка возле витрины «Детского мира».

– Купить? – спросил Сонечку мамин кавалер.

– Не надо, – отказалась гордая и неподкупная Сонечка.
Вечером папа засыпал Сонечку вопросами типа: «Что?», «Где?», «Когда?» и главное – «С кем?»

– Гуляли с мамой.

– С мамой вдвоем?

– Да.

– И больше никого не было?

– Никого.

Бабушка, мамина мама, к папе Сонечки особых симпатий не питала, но в его пользу было их с Сонечкой взаимопонимание. Развода никто не допустил. Сопутствующие предразводному состоянию скандалы и разборки были, вероятно, но Сонечка их совершенно забыла. О мамином романе девочка узнала заново, частично услышав из разговоров взрослых (не предназначенных для ушей, но ведущихся тем не менее в ее присутствии, о котором часто забывали), частично выспросив у матери и бабушки.

У маминого кавалера, между прочим, тоже была семья, был сын – ровесник Сонечки. Любовники договорились, что сначала вырастят своих детей и до их шестнадцатилетия встречаться не будут, но потом непременно соединятся в счастливом союзе. Мамин кавалер и не догадывался, с какой легкомысленной особой свела его судьба! Мама Сонечки на такие продолжительные и глубокие чувства в принципе не была способна. Она довольно быстро любовную клятву забыла, вернувшись к образу жизни примерной супруги и сообразив, что пришла пора подарить Сонечке братика. Когда мамин кавалер узнал о ее новой беременности, отменяющей в одностороннем порядке все их договоренности, он позвонил Сонечкиной маме, и упреки в предательстве прозвучали из телефонной трубки, о чем и поведала повзрослевшей Сонечке мама с довольной улыбкой. Неужели он, правда, собирался клятву сдержать? Бывают же на свете неисправимые романтики!

А Сонечка... Сонечка, если ей предлагали выбрать подарок, просила только кукол.

– Опять куклу купили! Да вы что?! Она же не играет ими, – восклицала всякий раз бабушка.

Раздетые куклы валялись в корзине с игрушками. Время от времени мама приводила их в порядок, даже шила им новые платья и усаживала на сервант, нарядных и причесанных. Сонечка поднимала рев и получала своих кукол назад. Но игра в дочки-матери не давалась девочке. Ни с куклами – роль мамы, ни в жизни – роль дочери. Железная ограда с годами становилась выше, прутья ее утолщались и смыкались друг с другом. С этой стороны оставалась плачущая Сонечка, зовущая маму, а по ту сторону –неумолимая, непреклонно удаляющаяся и невозвратимая мама. Железная ограда как стояла, так и стоит.  К Сонечке подходят чужие равнодушные люди, отрывают ее от решетки, пытаются утешить, обманывая, что мама скоро вернется. Но Сонечка им уже не верит. Можно кричать, рыдать, требовать, стучаться лбом о зеркало. Все бесполезно! Странно, не правда ли?