Сама литературная судьба автора складывалась на удивление счастливо: премия за первый же роман «Июльское утро», да ещё какая… Потом её получали живые классики. Но успех свой он превратил в долгое молчание. Скитался чужаком по Европе. Просто потому, что хотел жить в огромном настоящем живом мире. Как ему не было страшно? Потерять себя, оказаться забытым. Но он этим не дорожил, потому что понимал свой путь как настоящий писатель. Можно писать или не писать — но прежде всего важно жить. Можно иметь или не иметь, но важнее — быть. Вряд ли многие в русской (и не только) литературе на это способны… Это — мироощущение художника. Да, Былинский — художник. То есть настоящий: в юности он учился в училище живописи, рисовал картины, продавал их, работал уличным портретистом. Потом художник стал писателем. Это многое в его судьбе и прозе объясняет. Она такая — и всё. Судьба художника. Олег Павлов
На улице, в марте, я встретил двух школьниц, класс десятый — одиннадцатый. Войдя в магазин, я почувствовал их взгляд. Я покупал кепку, а они стояли сзади, заглядывали в зеркало, смеялись. В помещение проникало солнце, и одна из продавщиц, сложив ноги, сидела на подоконнике и смотрела в окно. Пожалуй, все в этом магазине смотрели в окна, за которыми тихо шумела весна.
Девушки за спиной хохотали. Моя досада перешла в смущение, потом я оглянулся — их лица сверкнули на солнце как две капли воды. Из-за них я ничего тогда не купил. Выйдя на улицу, я почувствовал себя забытым. А девушки шли впереди, болтая о своем, у них были маленькие цветные рюкзаки: точь-в-точь школьницы, последний класс, шестнадцать лет.
В моей сумке лежал букет нарциссов для женщины, директора фирмы, заказавшей мне рекламный клип. Конечно, если бы я нес букет жене, я бы не подарил его девчонкам.
Я разделил цветы пополам, догнал школьниц. Их веселое недоумение быстро перешло в спокойный проницательный интерес. Я что-то говорил им, бессмыслицу, ведь я давно не знакомился ни с кем вот так запросто, на улице. Казалось, они понимали меня, особенно одна, повыше ростом, в светло-зеленом пальто, с пушистыми распущенными волосами. Мне нравилась ее улыбка — чуть искривлена вправо и белые, слишком белые зубы.
Мы шли втроем, солнце слепило глаза. Я был старше их лет на десять.
Найдя кафе, мы устроились за столом. Девушка с улыбкой сидела изысканней — ровно, положив один локоть на стол, сведя колени и черные туфли вместе и приподняв подбородок, а ее подружка, сплетя поджатые под стул ноги, чаще улыбалась и мягко, как кошка, поводя головой вправо-влево, говорила, растягивая окончания слов, о завтрашнем празднике рок-н-ролла, о том, что в Аптекарских огородах открывается новый сад, и о грибах — когда принесли пиццу и ананасовый сок — о том, что она обожает такую вкуснятину как лесные грибы.
— А пиво вы любите? — вдруг нелепо спросил я.
— А как вас зовут? — спросила девушка в зеленом пальто, мы рассмеялись и узнали наши имена.
Конечно, если бы не начались мои серьезные разногласия с женой, я бы не позвонил ей. Конечно, нет.
Ее звали Лена.
В Севастополе, отдыхая летом с семьей еще задолго до встречи с Леной, я наблюдал за ползающими по дну аквариума моллюсками и раковинами. Как же гениален этот небольшой свиток природы, этот маленький, незаметный среди огромных рыб, бог! Всматриваясь в такое совершенство форм, можно ощутить страх — человека ведь часто убивают именно красивые лесные или морские существа. Думая о Лене, я не мог представить себе ее всю, выйти за пределы ее молодости. Слепящий блеск ее образа, невозможность изъяна всего ее тела — вот что было главным, что двинуло последний год ее возраста к моему. И уже тогда, хоть и почувствовав тревогу, я сразу поверил в этот новый, похожий на ползущую совершенную улитку, смысл.
Смотря из окна сегодняшнего дня, понимая иллюзию вечности ее красоты, я с печальной улыбкой констатирую, что все равно бы, наверное, сделал тот шаг.
В один из дождливых майских дней я лежал на диване в квартире, откуда уже съехала жена, курил и небрежно удивлялся, как забывчив бывает мужчина — от него уходит жена, а ему нет дела до того, сколько лет они прожили вместе, и как все эти годы им было хорошо.
Уход жены был ожидаем. Потому что, живя рядом с ней, я ушел раньше, быстрее. А она… Сначала я ощущал сильное, двойное желание жить.
Но позже, почти ежедневно встречаясь с Леной, я стал безмятежно уставать — нельзя ведь лечь спать и проснуться дважды.
Однажды я предложил ей пойти со мной в музей, Пушкинский.
Она согласилась — вернее не согласиться она не могла: что бы я ни выдумывал, Лена, не задумываясь, кивала головой, словно все дело ее жизни теперь заключалось в том, чтобы дойти до меня, — в то время как я стоял.
В музее я повел Лену через все залы к моим любимым художникам — Ван-Гогу, Гогену, Матиссу, и она покорно как ребенок, держась за руку, шла за мной, даже не оглядываясь, — а ведь раньше она не бывала здесь никогда. Она не видела картин большинства художников, только слышала о них. Как улитка в раковине, она не представляла, что-то существует на свете помимо нее.
Я понимал, что ослеплен, что, может быть, мы зря так идем — она быстро, я медленно — навстречу друг другу. Я думал: человек не перейдет границу красоты, он несовершенен. Женщина — может быть.
И вновь, смотря на нее, я видел ее лишь частями. Меня слепили ее руки, лицо, походка, полусжатые пальцы, поворот головы. Вдруг она споткнулась, присела, дернув сведенными коленями вправо, и я, удержав ее за влажную руку, наклонился к волосам, коснулся мочки уха и услышал: "Я люблю тебя..." – "И я…" — шепнул я. Покраснев, горячая, она целовала меня посредине паркетного зала, в двух шагах от розового периода Пикассо, оставив позади "Красные виноградники" Ван-Гога — оказывается, мы шли наоборот.
Нам стало тревожно. Когда ты влюблен, сверху ведь сразу начинает сиять вечное солнце, а снизу открывается страшная бездна. Путь к совершенству, освещаемый лишь на миг дней, месяцев, лет. Кто прошел его до конца?
Совершенные произведения искусства часто приводят в трепет. Классическая музыка лет до семи наполняла меня гулкой тревогой. Друзья жены, семья с тремя детьми, любили ставить своим грудным малышам пластинки Баха. "Говорят, именно с раннего возраста формируется эстетический вкус!" — утверждали они. Может, ребенок поймет когда вырастет, но я бы не выдержал. Позже я понял, что следует бояться другого: явись совершенство к нам сейчас, мир сошел бы с ума от ужаса. Но не от того ужаса, который внушают бесконечность и смерть, а от того, что теперь совершенство нужно будет исполнять ежедневно.
Хорошо, что нельзя сочинить до конца.
А сегодня, глядя в залитое солнцем окно, где мы шли с ней обнявшись, я понимаю, что можно. Мы оба с ней, тогда и сейчас, оказались не сочиненными до конца.
Герои большой сочиняемой книги. В той главе мы просто казались себе улитками. А сейчас…
Лена оказалась несовершенна. Конечно, я догадывался об этом. И ей оказалось не шестнадцать, а восемнадцать. И она училась не в школе, а в институте: первый курс. Вскоре, что бы я ни выдумывал, она уж не кивала бездумно мне головой. В конце концов дошло до того, что теперь все дело моей жизни заключалось в том, чтобы дойти до нее — в то время как она неподобающе сильно стояла на месте.
А потом она стала уходить. Куда-то в другую, иную, несуществующую в физике сторону.
Конечно, если бы… что-то… не помню сейчас, а вернее не хочу вспоминать! — мы бы не разошлись с Леной два года спустя. У нее теперь дочка — совсем не моя. У меня теперь сын — совсем не ее.
Встретившись однажды сколько-то там лет спустя, мы оба искренне улыбнулись. Но не сразу почувствовали, не сразу признались себе, что говорить более получаса нам не о чем.
А с первой женой до самого ее ухода, — было.
Только я с ней не виделся после, и даже не знаю, жива ли она.
Ир, ты жива?
Бывает, что и с собой говорить нелегко, ведь так?
А вам?
Так вот бывает, улитки. У нас, и у вас, и у тех, что еще ползают вокруг, не зная, что мир и без них совершенен. У всех нас бывает.
Весна не кончалась в тот год. Она длилась и длилась. Вода текла, и солнце в ней отражалось. Пока я не встал с дивана и не закрыл окно.
* * *
Сейчас за окном снова весна. И двое новых людей, один из которых мой сын, идут, держась за руки, по темному лесу людей и домов. Кто-то из них, наклонившись к другому, сказал, что «люблю», и этот лес осветился, и стал ясно виден путь сквозь него. Путь к совершенству, освещаемый лишь на миг дней, месяцев, лет. Кто пройдет его до конца?
Допиши эту книгу.
