Госпитальный вал
Т.З.
Я посвящу тебе ветвистый март,
когда сажают землю
на снег и воду,
и в наготе начальной, беспечальной
темнеет вал — быть может, Госпитальный.
Октябрь так богат,
что задыхаюсь в нём от чуда,
опять мерещатся на блюде
две виноградины и голова,
но крови не приемлю.
Арбузный сахар воздухом полит
и сдобрен гарью,
а мы с тобою новой тварью
глядим с подсолнечных орбит.
Осенний лев
Лев в обезумевших рощах ходит,
рвёт василисков-клёнов петушиные гребни,
каждый охотник с ночных балконов его желает,
взгляд запуская, как летом воздушных змеев —
в львиную гриву, растрёпанную спящей Евой;
до рассвета ещё далеко, симметрией город скольцован.
Андрей
Проданный из степей, где стрелами бьет таргитай
где всякий гад пасется бичом, если он полуздрав
попал в самый прекрасный город на свете — и кто здесь прав
да нет, это был апостол, да нет, он у скифов бывал
наоборот, он вышел из скифов, до смерти по-эллински худо он бормотал
с ним как с сократом ходил евстолий у коего светлый нрав
а сам он — бегал от всех, и между прочим, из тех пределов
где верят в переселение душ — от варваров посинелых
больше и нечего ждать, заколют родную мать и скажут: богиня велела
вот и слыхал я, что он из тех гергесинских бедняг, что хотел идти за Христом
припозднился на восемьсот лет и теперь, как собака, греет наш дом
поздно спасаться, когда премудрость жжет свой покров и окружает порт
тучами русов авар и славян и аланов и барашками черных волн
теплыми словно снега, на котором горные волки играют — ты видел челн,
полный парфянской парчи, золотых ожерелий и серебра?
поздно: уже не откупимся да и молиться пора
Видит один Андрей — остальные по самые губы в хвале болтовне лепоте слепоте
потом его пририсуют сбоку, он слишком руками машет для неземной красоты
струится живой поток на руках Ея, словно плат, и видишь ли ты
из прекрасного города убежавший в мир не умевший написать слово брат
Элегия в узком
Пекарь-солнце сквозит холодком, провеивает лопатой возду?х
слышу за дверью треск пирогов, просящихся в новый струг,
лекарь-солнце уводит их в дом и на стол подает
добавив душистый мёд
своенравна начинка: треска, антоновка, рис и сабза с имбирём
так прихватим её, друзья, и белым вином запьём, не умрём
что ты скажешь нам, наступающий солнечный мак?
Или розы вот так
обрывает одну за одной смоляная зима, ледяная тюрьма москвы
собирая в бутон на небе наши бесхитростные пиры
крошек будет немного, да и те — небесные птицы склюют
чтоб согреть своих чуд
вновь успеть, любить и лелеять тебя хочу, как всегда
шелестят не калики-клёны, а маск-сеть, по которой размечены города
словно поползень, полдень шмыгает стремглав
и не надо управ
вижу узкое, словно озёрное, небо, усадьбу и тютчевский вал
а вдали ханой и рядом железобетонный собор византиец припарковал
из дуплистой липы рождается развевая седые кудри как корни умов и дорог
иоанн феолог
Олень
Вот олень, а рога его — словно клубок корней
или якорь, отполированный улыбками рыб:
он — кораблик после потопа,
раскиданный по галилейским холмам;
наши лица смуглы от бликов на поверхности моря,
в которое мы занырнули детским умом.
Ему оставляем мы парус
и оленя — железным изваянием при дороге,
выплавленным из хлама дней.
Рыба-солнце даётся однажды —
рыба-луна всегда
есть у арабов,
в ресторане на краю Магдалы.
Соль привезут с юга.
Персефона
От цветов до гнева подземных бурь,
От картвельской лазури до альционовых дней
Нет для нее приюта — разноцветных земель
У нее так много, но нет нежней
И жесточе солнца двуцветных глаз:
Виноградный сумрак и легкой кисти удар,
От зрачков ее — сердца никто не спас,
И никто смиренней не слышал чар,
Чем ее хрипловатый голос и звонкий смех,
И огонь ее молчаливый, и подлунный скит;
Так ее безнадёжно укрыл от всех,
Но отпустит наверх — раз в году — Дионис-Аид.
Суламита
1
Шепчется Суламита в душном саду с полуночным светом,
львами лепечут левкои и звёзды окрепли чернильным летом:
«Завтра хочу на море, поближе к башне, где рыбу солят,
там подарю тебе мои ласки, и нас никто не оспорит,
радостны будут твои глаза, очищено сердце,
и незаметно я прыгну в лодку, закрою дверцу неба — собой.
Открой - любой!»
А в это время свет развернулся
свитком, одеждой, царевичем —
ей всё мало,
хочется вновь отбросить последнее покрывало.
2
Невдомёк Суламите, что мир безумен,
ведь прекрасны нити и свод лазурен.
Невдогад Ионе, что мир бесстрастен —
в корабле и в кибитке гудит, как в пасти.
Не собрать Соломону всех идолов в храме —
в доме хлеба Дитя играет, как пламя.
Атлит
У солнца есть три луча,
у серафима — шесть крыл,
у крестоносца — печать
и замок, который не срыл
никто из иных богов,
пьющих свой дым и чай;
есть окна, но нет оков,
он отдан грозе под начал,
а мыс, не смыкая рот,
подводной лодкой плывёт.
***
На Фаворе тает римский гарнизон, о нас предупреждён —
так давай ещё куда-нибудь пойдём,
тоньше ночи и черней обсидиан,
не обрежь ступней на Арарате, отдых нам не дан,
туфом розовым лицо не опали
в круге темени и тени жаркой Тимны, лишь взгляни —
там кристаллы меди, как зелёный сыр,
и гранатовыми зёрнами целуют мир,
от Сиона до Хермона алый снег
снится нам, не спящим на Кармеле — из пещер и нег
катится в море, прыгает вода, свежая без колотого льда.
***
Отплясали молнии в Кармеле,
И земли распахнута парча,
Корабли ушли, слова сгорели —
Ночью кровь прохладно-горяча,
В ней играет будущее утро,
Виноград бесстрастный и хмельной.
Ночь переиначивает мудрость,
Ночью мудрость кажется игрой.
***
В сагах слепец,
в телескопах — спящий,
мгновение — в гимнах,
частушек вертел,
слёз обилие
из горной Ламары,
камнями — в реку,
языками к нёбу,
гроза ноябрём
ночным измеряет,
сминает время,
а финики — ранит,
летят хребтины,
араукарий,
молотят молнии
на Кармеле.
***
Пятница попугаев, суббота горлиц,
воскресенье пеликанов,
високосный рой ангелов в понедельник,
вторник фламинго,
среда пустельжиная,
четверг орлов, слетающихся на ужин,
в пятницу пустота,
сверкающее на горизонте распятье,
занятие всех высот,
кроме кратера в Галилее:
гусь под созвездьем Орфея подругу не кличет,
просто высматривает на юг дорогу.
***
Птичья аритмия араукарий
и луна, подкатывающая к горлу —
молнией пронзенные на па?ру,
падают туда, где ты простерла
тучи, расточенные над морем,
где дельфин смеется над каплей смысла,
цапля улетает, мир спроворив,
гусь гаганит шеей-коромыслом
