Елена Сафронова

Дурной сон. Рассказ

Войдя в класс, где кишели малолетние «десантники» в голубых картонных  погонах и великоватых беретах, Григорий Петрович окунулся в плотный и  ровный, точно духота, гул и быстро «срисовал» мальчишечью потасовку в  одном углу, девчачий кружок в другом, разбитый цветочный горшок в  третьем... Но тут строгая классная руководительница Валентина Ивановна  прогудела, как паровоз: «Ти-хо!» – и пятый «Б» расселся по местам,  неудачно делая вид, что это не они только что шалили и болтали.  
– Кто разбил цветок?! – грянула, не сдерживая эмоций, Валентина  Ивановна. Молчание было ей ответом. – На минуту вас оставить нельзя!.. В  такой день, когда у вас только что закончился смотр строя и песни!  Когда вы должны думать только о том, как быстрее вырасти и встать на  стражу нашей великой Родины! Особенно мальчишки!.. А у вас, я вижу, одни  безобразия на уме!.. Стыдитесь! К вам в гости пришёл ветеран Великой  Отечественной войны! – эти слова она произносила с преувеличенной  артикуляцией. – Он хотел вам рассказать о беспримерном мужестве и  героизме советских солдат, проявленных на фронтах Великой Отечественной!  А чем вы его встречаете? Беспорядком в классе? Разбитым горшком?.. –  поскольку вопрос так и остался риторическим, Валентина Ивановна перевела  дух и тоном ниже спросила: – Кто дежурный? Моментально убрать! –  девочка с первой парты кинулась собирать осколки руками. – Да не так,  Петракова! Попроси у уборщицы веник и совок! – Петракова мышкой  порскнула за дверь. – О вашем поведении мы поговорим на классном часе,  который у нас будет после выступления Григория Петровича!..
Как ни таился пятый «Б», но эта угроза вызвала сдавленный стон.
– Нечего выть! – провозгласила Валентина Ивановна, и в её голосе  почудились Григорию Петровичу нотки злорадства. – Вы сами себя наказали!  Если бы вы вели себя достойно своих отцов и дедов, вы бы пошли домой  сразу после интереснейшего разговора с нашим гостем! – вот это она зря,  подумал Григорий Петрович, я же ещё ни слова не сказал… да и скажу ли? А  если скажу, будет ли это ребятам интересно? Им в войнушку играть на  пустыре интереснее, чем воспоминания старпёров слушать… – А так вам  придётся отчитываться за нарушение дисциплины!..
– Да эт Иванов разбил цветок, его и отчитывайте, чё нас всех-то держать?  – вякнул с задней парты детина не пятиклассного роста, в котором  Григорий Петрович безошибочно и с некоторой радостью распознал типаж  «неподдающегося», умеющего в глубине души посылать по известному адресу  даже отличников преподавания.
– С тобой, Мулин, будет особый разговор, и не на классном часе, а в  кабинете директора! – не дала себя смутить Валентина Ивановна. Вернулась  Петракова с совком и лысым веником и стала неумело заметать осколки  цветочного горшка. – Быстрее, Петракова, ты всех задерживаешь! – девочка  завозилась отчаяннее и понеслась с совком вон из класса. На месте  падения горшка остались разводы земли. Григорий Петрович не сомневался  уже, что и Петракову пропесочат на классном часе.  
Вернулась дежурная, уже без орудий труда, и шмыгнула на своё место.  Валентина Ивановна выдержала артистическую паузу и опять сменила тон.
– Итак, ребята, сегодня у нас в гостях человек, прошедший всю Великую  Отечественную войну, дошагавший почти до Берлина. Его славный боевой  путь отмечен заслуженными наградами, посмотрите, сколько у него орденов!  – никогда в жизни Григорий Петрович не чувствовал себя так неловко, как  сейчас, стоя перед притихшим классом рядом с Валентиной Ивановной. – И  как вы думаете, кто это?..
Григорий Петрович шагнул строевым вперёд и представился по форме:  
– Рядовой 883-го корпусного артиллерийского полка Григорий Лихов по приглашению классного руководства 5-го «Б» прибыл!..
Валентина Ивановна одарила ветерана таким взглядом, что тот понял:  спорол отсебятину. Видно, тут царила строжайшая дисциплина, крепче  фронтовой.
– Петя Лихов! Выйди и перед классом расскажи, кто этот ветеран, которым каждый из нас должен гордиться!
Григорий Петрович увидел своего внучка. Малорослый Петя пытался, видно,  спрятаться на одной из задних парт, но его наивный расчёт не оправдался.  Смущённый, со рдеющими ушами, он вышел на пятачок перед доской, был  вдёрнут Валентиной Ивановной на козырное место между нею и Григорием  Петровичем и начал «экая» рассказывать, что этот ветеран – его родной  дедушка, отец его папы, и что он долгое время не знал, какой у него  дедушка прославленный, но однажды 9 мая дедушка усадил его рядом с  собой, раскрыл альбом фотографий и начал рассказывать… Да что за бред! –  вздрогнул Григорий Петрович, никогда ничего подобного не делавший, так  как был искренне уверен, что не надо пацанам знать ничего о реальной  войне, пусть играют в красивую бескровную войнушку со своими,  добродушными «фашистами». И фотографий фронтовых, кстати, не имевший. Но  Валентина Ивановна милостиво кивала, и Григорий Петрович догадался, что  свою речь о дедушке Петя писал не один.  
Чуть позже – когда Валентина Ивановна снисходительным кивком отпустила  Петю и тот опять забился на заднюю парту и исчез с глаз деда, а сама  классная величаво присела к учительскому столу и предоставила слово  ветерану, – Григорий Петрович сообразил, что заготовлена и  отрепетирована была и активность класса. Не успел Григорий Петрович  рассказать, что был он призван на фронт из Ленинграда в первые месяцы  войны и потому там же, под Ленинградом, и воевал три года, как Валентина  Ивановна якобы отвлечённо назвала фамилию «Танеева». Девочка с  косичками встала и поинтересовалась, сколько лет было Григорию  Петровичу, когда его призвали на фронт.
– Двадцати лет мне не исполнилось, ребятки, – ответил Григорий Петрович.  
– Видите, ребята, как молод был наш замечательный гость в чёрную годину  нашей Родины! – подхватила Валентина Ивановна. – Как ему хотелось жить –  веселиться, ходить в кино, учиться, заниматься созидательным трудом на  благо нашей великой страны! Но у него, как и у всех советских молодых  людей, в сорок первом году не было сомнений, какая задача первоочередная  – Родина-мать звала на фронт, и он пошёл в армию добровольцем!..
Григорий Петрович не стал поправлять, что был мобилизован вместе со  всеми студентами и частью преподавателей своего технического института,  тогда как некоторые преподаватели получили право на бронь и эвакуацию.  
Так повторялось ещё несколько раз. Дети вставали или тянули руки после  того, как Валентина Ивановна утробным голосом чревовещателя почти  неслышно называла их фамилии. С одним из учеников, юрким взлохмаченным  мальчишкой, вертевшимся на своём месте в третьем ряду и даже под  бдительным присмотром классной руководительницы умудрявшимся бросаться  репликами (за дерзость симпатичным Григорию Петровичу), вышел конфуз.  
– Политов! – промычала, как медиум, Валентина Ивановна.
Политов, живыми жестами выяснявший с Мулиным, кто кому козёл, и потому пребывавший затылком к классной, даже не услышал.
– По-ли-тов! – зычнее повторила Валентина Ивановна. Мулин ткнул пальцем  за спину Политову и изобразил учительницу такой характерной, хоть и  мимолётной гримасой, что Григорий Петрович едва не расхохотался. Политов  ртутно извернулся и уставился на Валентину Ивановну преданным взором.  
– Извините, пожалуйста, дорогой Григорий Петрович! – елейно проговорила  Валентина Ивановна, сверля ненавидящим взглядом Политова. – Толя Политов  хочет задать вам вопрос!
Быстрая, как у Чарли Чаплина, мимика Толи дала понять, что он впервые  слышит о таком своё желании. В течение секунды на его мордашке появилось  выражение откровения. Он встряхнулся, будто желая подняться из-за  парты, но, не имея сил, в полуприседе «казённым» голосом задал вопрос:
– А вы с нашим дорогим Леонидом Ильичом на фронте встречались?
– Политов, как ты со старшими разговариваешь? – прошипела Валентина  Ивановна. – Встань и задай свой вопрос вежливо! Извините, дорогой  Григорий Петрович! – обернувшись доброй тётенькой, добавила учительница.  Политов поднял хилый организм и повторил тем же тоном, каким отвечают  давно заученную формулу:
– А-вы-с-нашим-дорогим-Леонидом-Ильичом-Брежневым-на-фронте-встречались?
Политов опал на стул, учительница угрожающе свела брови, а Григорий Петрович добродушно улыбнулся:
– Нет, ребята, наш дорогой Леонид Ильич воевал от меня, почитай, в двух  тысячах километров! Малую Землю защищал, а это легендарный плацдарм под  городом Новороссийском, в Краснодарском крае… Станете постарше,  обязательно прочтите его воспоминания – «Малая земля», они год назад  вышли. Там очень хорошо рассказано о подвиге защитников Новороссийска…  Но и мы под Ленинградом не подкачали…
И тут подняла руку старательная Петракова с первой парты. И Валентина Ивановна кивком разрешила ей задать вопрос.
– Дорогой Григорий Петрович! – тихим срывающимся голоском залепетала  девочка. – Расскажите, пожалуйста, о примерах дружбы и взаимо… взимо…  ну… на фронте?  
– Ира Петракова хочет спросить, – вмиг пришла на помощь Валентина  Ивановна, – о примерах дружбы и взаимовыручки, которые проявляли солдаты  в тяжелейших боевых условиях. Наверняка ведь у вас есть воспоминания о  ком-то, кто вам помог в бою, может быть, защитил, даже спас?..
Григорий Петрович к этому вопросу был не готов. Будь она неладна,  дура-учительша, уж если репетировать вечер вопросов и ответов, так с  ним, главным участником!.. Он бы ей объяснил, каких вопросов задавать  нельзя!..
Он судорожно закрыл глаза, чувствуя, как обжигает щёки мороз жесточайшей  зимы 1942 года, как закладывает уши железный грохот боя, как тело его  стоймя вжимается в нечто ледяное и твёрдое, как ежесекундно содрогается  его ненадёжная опора – от того, что её решетят пули! – и как на месте  сердца разрастается ком боли… Он пухнет, вырывается из груди… застит  глаза, которые и без того закрыты… он душит Григория Петровича!..
Григорий Петрович пришёл в себя, сидя на месте Валентины Ивановны.  Пятнами раскрасневшаяся педагог со стажем торчала перед ним с  растерянным видом, в её руке вверх-вниз прыгал стакан с водой. В классе  царила суета – некоторые ребята открывали форточки, но стало школьников  заметно меньше. Должно быть, воспользовавшись заминкой, удрали со  встречи с ветераном и классного часа. Испуганный Петя мялся поодаль.
– Дорогой Григорий Петрович! – захлебнулась училка, увидев, что он открыл глаза. – Как вы нас напугали! Что с вами?..
– Сердце прихватило, – виновато улыбнулся ветеран. – Уж извините…
– Это вы нас извините! – впервые в Валентине Ивановне проглянуло что-то  человеческое. – Я не подумала… мы не подумали… – смешалась она. –  Конечно, эти вопросы… вам же тяжело на них отвечать…
– Да, да! – радостно согласился Григорий Петрович. – Расчувствовался…  Как вспомню боевых товарищей… их уж всех нет… вот и расстроился…
Из кармана выходного пиджака Григорий Петрович извлёк трубочку валидола и  пластинку нитроглицерина, сунул под язык обе таблетки, отпросил внучка с  классного часа, и они побрели к Пете домой, а потом Григорий Петрович  доехал на автобусе до себя. С полдороги он пошёл пешком. Не торопился  домой – знал, что бессонная ночь обеспечена, может, и приступ не  последний…
…Григорий Петрович полз по снежному полю. Впереди был немецкий дзот.  Отличный, хорошо укреплённый дзот, который не могли взять уже третью  неделю, несмотря на то, что их артиллерийскому полку посылали  подкрепления – и морских пехотинцев, и полк сибиряков. Но дзот стоял  несокрушимо, плевался огнём, вызывая в советских бойцах поначалу ярость,  а потом уже подспудный тайный страх: люди ли там, за амбразурой, или  нелюди какие, бессмертные, неубиваемые?!.. В первые дни казалось, что  очередное попадание вот-вот заглушит пулемётный огонь, и снаряды клали в  сторону дзота густо, не жалея. Но дзот не замолкал, а на русской  стороне подходили к концу снаряды; новые не подвозили, и артиллерийская  перестрелка вместо мощной канонады стала походить на редкие отбрёхи…  
Кончилось тем, что артиллеристов послали в пешую атаку. Приказы не  обсуждаются! Приказ идти на дзот в штыковую не мог быть обсуждён,  обжалован, отменён, несмотря на то, что перед тем уже десяток  подразделений ушли в такую же атаку, и не вернулся ни единый человек.  Артиллеристы знали – хоть никто об этом вслух не говорил, – но знали так  естественно, словно с молоком матери впитали, с едким дымом самосада  вкурили, так, как знали смену времён года, времени суток и достоинство  ромбиков и шпал на мундирах старших офицеров, что позади их передовой  стоит заградительный отряд. Какой – неведомо; один из вновь прибывших  сибиряков вроде говорил, что свой, армейский. Это лучше, конечно, чем  энкаведешный… да чем лучше?.. Никому не хочется на передовую со своей  тыловой позиции; и всякий боец заградотряда будет защищать свою линию с  оружием в руках… Поворачивать нельзя, отступать некуда. Впереди –  немецкий дзот, возрождающийся каждое утро, словно Феникс из пепла, с  новой силой и агрессией.
А сибиряк – вон он: вмёрз в землю в нескольких метрах от окопа…
Приказ уничтожить фашистский дзот дали артиллерийскому расчёту. Выделили гранаты. Две. У сибиряка и того не было…
…Григорий Петрович миновал тело сибиряка, постарался не смотреть в его  лицо, окоченевшее с раскрытым в каком-то глумливом выражении ртом…  Сибирячок был парень не промах, на любую жизненную ситуацию у него  находилась матерная присказка; должно быть, он и в свою последнюю атаку  шёл с матерком или похабной частушкой… Дзот пока помалкивал. Вероятно,  хотели ползущих ближе подпустить. Сибиряк погиб, потому что побежал в  атаку в полный рост, его и сняли первой же очередью.  
…Григорий Петрович видел серо-бурую, точно каменная крупномолотая соль,  кору снега перед глазами. Он боялся смотреть на дзот из суеверия, что  накличет огонь на себя, как Хома Брут накликал убийственный взгляд Вия… И  когда он поднял наконец глаза, амбразура дзота, напомнившая ему  звериный оскал, была вроде бы рукой подать. Он был живой, он следил за  Григорием Петровичем, он затаился, как зверюга в засаде, и подманивал  неразумного охотника…
Нервы сдали – Григорий Петрович метнул гранату и сам шарахнулся в  сторону. Он хотел упасть и зарыться в снег, а лучше под снег – в мерзлую  неласковую землю. Но ему помешало одиноко стоящее дерево, и Григорий  Петрович обнял чёрный ствол и припал к нему в смертельном объятии,  пережидая шквал пулемётной брани.
…То было не дерево, а труп морского пехотинца, убитого, как и сибиряк,  на подступах к дзоту, во время броска гранаты. Он умер, видать,  мгновенно, но застыл на адовом морозе вертикально, ибо шла в атаку  морская пехота по пояс в снегу. На отменно начищенных пуговицах его  чёрного бушлата играли острые ледяные блики солнца. За широкой спиной  морпеха Григорий Петрович и спрятался от пулемёта.  
Гибель была страшна, но объятие с мертвецом на миг показалось страшнее.  Григорий Петрович отшатнулся, тут же мимо него просвистело – и он упал  за чёрную фигуру, головой к дзоту, ногами в тыл, попытался закопаться в  снег, вжаться в то каменное и мёрзлое, что было землею, и ногами вперёд  пополз от своего безвестного спасителя. По тому лупили пулемётными  очередями – Григорий Петрович знал, что целит немчура по нему, ведь  морпех простоял тут уже неделю, намозолил глаза фрицам. Но он всем  существом своим впечатывался в землю, пули попадали по моряку, тот  вздрагивал, как живой, летели ошмётки чёрной ткани и вывороченные пулями  куски измёрзлого тела.  
О том, что ему надо продолжать движение вперёд, чтобы истратить  последнюю гранату на заколдованный дзот, Григорий Петрович пока старался  не думать. А вот когда пулемёт, словно устав ругаться, сплюнул  последнюю очередь и перевёл дух, пришлось задуматься… Но как подняться  под выстрелы и заменить мёртвое измочаленное тело своим – пока ещё  живым, но надолго ли? – где найти решимость на подвиг, когда бьёт дрожь и  жар одновременно, и руки-ноги не слушаются, а голова не может  командовать членами?..  
Спасение пришло неожиданно. Из-за высокого перистого облака,  кипельно-белого, какие бывают только в собачий холод, вынырнул самолётик  и, пролетев над дзотом, вновь ожившим и заплескавшим пулемётным огнём,  сбросил на него бомбу. Так и есть, говорили ведь в штабе, что лётный  батальон будет прикрывать пешую атаку… Десять раз не прикрывали, на  одиннадцатый помогли…  
Взрыв был такой, что содрогнулась, казалось, вся земля, что до  Петропавловки, думалось, долетели отзвуки… Отклеившись от земли,  приподнял залепленное снегом лицо Григорий Петрович. Над ним тяжко  простонало что-то очень веское. Потом был краткий и спасительный период  беспамятства. А когда он миновал и Григорий Петрович выпростал себя из  снега, он увидел, что осталось от погибшего морпеха, разрезанного  пополам летящим куском стены дзота.  
…Рацион на фронте у солдат был очень скудный. Утренний сухарь,  наркомовские сто грамм Григорий Петрович выблевал вместе с комьями  желчи…  
…С тех пор, стоило Григорию Петровичу разнервничаться, разволноваться,  как ночью снился ему морпех, чьего имени он даже не знал. Его спаситель.  Всякий раз после этого сна блевать тянуло. И сердце скакало в груди,  усугубляя тошноту. Никакой радости жизни нет у инфарктника…
…Григорий Петрович осторожно встал, стараясь не разбудить Клавдию  Степановну, вышел на кухню. Света не включал. Попил воды из чайника,  отогнал рвотный рефлекс. Сунул под язык очередную таблетку валидола.  Посидел с холодком во рту, досадливо сморщился, выплюнул таблетку в  раковину и полез на верхнюю полку кухонных антресолей, которые сам ладил  ещё в первый год женатой жизни. С той же поры на кухне под самым  потолком хранился и периодически обновлялся неприкосновенный запас  сигарет. «Прима». Не фронтовой самосад, конечно, но хотя бы о нём  напоминает… Курить ему полагалось на лестничной клетке, а лучше во дворе  или вообще подальше от дома. Считалось, что Клавдия не знает об этом –  согласно заведённой после свадьбы игре, Григорий Петрович бросил курить  по требованию супруги-врача, чтобы беречь своё сердце. Но если уж  припирало… а припирало всегда, когда снился спаситель… Григорий Петрович  шёл в подъезд и глотал дым, запахом отдалённо похожий на вонь самосада…
Щелкнул выключатель. Клавдия в ночной рубашке, но с видом вовсе  бессонным, стояла в дверях кухни. На лице у неё было написано, что  сейчас Григорию Петровичу достанется на орехи за потайное курение после  сердечного приступа. Но она пристально поглядела на мужа…
– Что, Гриша? – Григорий Петрович сделал движение – спрятать за спину  сигареты, да осознал, что это глупо, и махнул рукой с пачкой «Примы».  
Помолчав, обычно рациональная Клавдия спросила:
– Опять видел свой дурной сон?  
– Да… Ребятки вопросы разные про войну задавали… Ну, вот и спросили, было ли, мол, чтобы кто-то вас от смерти на фронте спас…
– Говорила я тебе – не ходи на эту встречу, не береди душу! – и это было  чистой правдой. Но Григорий Петрович утихомирил возражения жены тем,  что его выступление в школе поможет внучку, а то Петю часто «строгали»  за мелкие шалости, и, по мнению семьи, «зажимали» ему оценки из-за  плохого поведения.  
– Да что, Клава… – вяло отозвался Григорий Петрович. – Ну, не задали бы  ребята этого вопроса… Разве я без них не помню?.. Разве такое  забудешь?..
* * *
– …И последнее! – Борис Владленович сдёрнул с остренького носика очки и  взволнованно подирижировал ими. – Хотелось бы особо отметить, что в  целом наша литературная студия готова к областному фестивалю «Молодая  поросль»! Да! Тематическое задание – эссе о Великой Отечественной войне  практически всеми выполнено прекрасно… да! Превосходно! Вы в очередной  раз доказали, что тема той войны священна для каждого россиянина!..  Невзирая на возраст!.. Вы показали отличные успехи, хотя самой войны – к  счастью, да! – не видели, а только в книгах о ней читали… в кинофильмах  смотрели, да! И, я уверен, мы не потеряемся, да, не потеряемся среди  прочих студий и литобъединений Ленинградской области… Но среди ваших  сочинений оказалось одно, которое меня очень удивило… да, к сожалению,  удивило… Впрочем, об этом мы поговорим с его автором отдельно… да,  отдельно. Сергей Кочетков, попрошу вас задержаться… да, задержаться.  Остальные свободны! Да, до следующей встречи! Через три дня!  
Задержавшийся Сергей Кочетков, красавец с лирическим беспорядком пышных  волос и отголоском поветрия «Лета Любви» 1967 года в одежде, в  продранных на коленях, несмотря на февральский мороз, джинсах и  толстовке с лейблом «My territory is my rules», возвышался над сидящим  Борисом Владленовичем, как шпиль Петропавловки над невской набережной.  Борис Владленович суетливо вскочил, но разрыв в их росте почти не  сократился.
– Сергей, я очень вас ценю… – заговорил, перекладывая из руки в руку  бумажки с распечатанным текстом, руководитель литературной студии, – как  молодого литератора, да, литератора… Вы, несомненно, талантливый мой  ученик… да, ученик! Но вы меня просто шокировали – да, шокировали! –  этим вашим сочинением, да! Которое, в числе прочих работ, мы собирались  послать на отборочный тур фестиваля «Молодая поросль»! Я хочу вам  объяснить… да, объяснить! – почему мы не можем представить на конкурс  именно эту вашу работу. И, может быть, даже предостеречь вас… да,  предостеречь! – чтобы вы не делали в дальнейшем подобных же ошибок! Да!  Надеюсь, это просто ошибка!  
– А в чём я ошибся? – удивился Кочетков.
– Хотя бы в том, что назвали своё сочинение «Цена Победы»! Да! «Цена  Победы»! Понимаете, Победа в Великой Отечественной войне для нас  бес-цен-на! Да! Бесценна!..
– Но я же не о том, что она будто бы не бесценна! – пуще удивился  Кочетков. – Я же и пишу… вот, – он потыкал пальцем в листок, который  трясся у преподавателя в руке заячьей дрожью, и зачитал с выражением:  «Победа досталась нам ценой многих жизней!.. К сожалению, мы до сих пор  не знаем, сколько советских солдат сложили головы на той войне».  
– Да! Да! Но какой вывод вы из этого обстоятельства делаете, Сергей? – волновался Борис Владленович.  
– Такой, что жертв могло бы быть меньше, а то просчёты командования и вообще манера воевать массой…  
– Вот именно! Да! Именно это я и называю ошибкой – мягко говоря! Сергей,  простите, вы ведь человек очень юный – да! Даже в армии ещё не служили!  Так как же вы можете рассуждать о просчётах командования – да, о  просчётах! – в нашей великой войне? Что вы себе позволяете – да? Как вы  меня подставляете, да, подставляете, вы понимаете?!
– Почему – вас? – упёрся рогом и Кочетков. – Я же это пишу, я подписываю! Вы при чём?
– Но я же ваш, позвольте напомнить, руководитель литературной студии –  да! Я педагог дополнительного образования, да, и как педагог я не имею  права не реагировать на заблуждения моих учеников! Да!  
– Это не заблуждения, – упорно ладил Кочетков. – Я читал воспоминания ветеранов. А ещё форум. «Правда о войне» называется.  
– И неужели там такое – да, такое, о просчётах командования – может быть написано?!
– Там ещё хуже написано. Даже с матом. О том, что на рядовых солдат все большой болт ложили…
– Клали! – машинально поправил Борис Владленович и встрепенулся. –  Сергей! Вы знаете, за что недавно все операторы кабельного телевидения  отказались транслировать один частный телеканал? За безнравственный,  посягающий на святыню, вопрос, не стоило ли сдать Ленинград, чтобы его  жители не погибли в блокаду! Представители российского бизнеса, казалось  бы, люди аполитичные, да, аполитичные – и те не смогли поддерживать  деловые отношения с каналом, который позволил себе такой вопрос…
– У нас в учебнике истории для девятого класса был такой же вопрос после  параграфа о блокаде Ленинграда! – отбрил Кочетков. – Хотите, сейчас из  библиотеки учебник принесу, чтобы вы убедились?..
– Сергей, дело в другом – это вопрос, на который ученики должны дать однозначный, да, однозначный ответ!
– А я и дал! Людей жалко, если бы они не помёрзли в Питере, они бы больше пользы стране принесли!
Бориса Владленовича всего заколотило.  
– Сергей! То, что вы говорите – ужасно! Да, ужасно! Вы набираетесь в  Интернете неподобающих молодому россиянину мыслей! Я требую! Нет! Я  запрещаю – да, запрещаю! – вам читать этот антигосударственный форум и  все прочие клеветнические материалы! Да!
Ироническая ухмылка на лице Кочеткова явственно показала Борису Владленовичу, чего стоит его запрет:
– Мне даже родители не запрещают по Интернету лазить!  
Чуткий к настроениям всякого собеседника педагог дополнительного образования сменил тональность:
– Конечно, я не ваш батюшка и тем более матушка – да!.. Я не могу вам  вместо них запретить заходить в Интернет! Хотя очень странно, да,  странно, если не сказать сильнее! Что ваши родители, образованные люди,  отличаются такой идеологической недальновидностью!  
На физиономии Кочеткова промелькнула брезгливость пополам с отвращением.  Он отвернулся от преподавателя и даже сделал движение прочь от него.  Борис Владленович тяжело переносил всякое посягательство на свой  авторитет – и сделал попытку вернуть внимание Кочеткова.
– Ну вы же должны понимать, Сергей, – мягче, вкрадчивее заговорил он, –  что в этом Интернете очень много материалов, специально созданных с  провокационными и даже диверсионными – да, диверсионными! – именно  диверсия есть подрыв священных устоев в неокрепших мозгах… Итак, цели  создания данного форума… на сведения с которого вы ссылаетесь в своём  необдуманном, да, необдуманном эссе, вам могут быть не окончательно ясны  – да, ясны! Может быть, он вообще управляется из-за рубежа!  
– А вы реально это знаете?  
– Я вижу, Сергей, что, к сожалению, ваше нравственное воспитание  запущено, при попустительстве, боюсь, ваших родителей, да, родителей…
– Отвяньте уже от моих родителей! – нагрубил Кочетков.
– Всё, Сергей! Не могу спорить с вами в таком тоне о таких серьёзных –  да, серьёзнейших – предметах! Я решительно против того, чтобы ваша  работа – эта вот работа – попала на областной конкурс! Здесь я вам  вправе запретить! Да!  
Кочетков пожал плечами, изъял элегантно-небрежным жестом листки,  попорченные влажными пожатиями Бориса Владленовича, из его морщинистых  ручек, и направился к двери.
– Подумайте, Сергей, да, подумайте! – вслед ему надрывался наставник. – Перечитайте опубликованные источники! Мемуары Жукова!..
– Брежнева ещё, – бросил через плечо Кочетков, исчезая за дверью.  
Борис Владленович рухнул на стул, снова сорвал очки с носа и стёр со лба  истовый, а не воображаемый пот. Длительно побарабанил пальцами по  столу. И полез во внутренний карман портфельчика, неуловимо похожего на  самого Бориса Владленовича, за мобильным телефоном.  
– Юрий? Юрий, вы сегодня во Дворце дополнительного образования? Это  Борис Владленович вас беспокоит. Что вы говорите? Как раз сегодня школа  юного менеджера? Очень рад, да, именно рад. Юрий, я очень вас попрошу,  да, попрошу зайти в мой кабинет после занятий. Я вас обязательно  дождусь! У меня есть к вам одно деликатное поручение… да, поручение…
…Неделей позже Юрий Весельчаков, юноша, являющий собой внешне полного  антипода раскрепощённому Кочеткову – в строгом пиджаке и с бабочкой на  резинке под кадыкастым горлом – сидел напротив Бориса Владленовича в  кабинете литературной студии и смотрел, как тот перебирает распечатки из  Интернета, делая гадливые гримасы, и слушая его потрясённые ахи.
– Юрий, вы понимаете, именно этого я и боялся! Да, боялся! Вы знаете, я  человек не интернетный, как вы, подрастающее поколение, сейчас  предпочитаете изъясняться… Я с компьютером на «вы», да, на «вы». Но я  всегда относился к свободной публикации в Интернете материалов  настороженно – да, настороженно! Как педагог, я опасался, что там может  быть очень много непроверенных и вредных измышлений… да, измышлений! Как  ни горько, да, горько, но я оказался прав. В мою литературную студию  проник этот яд… и с вашей сердечной помощью, да, помощью, за которую я  вам покорнейше благодарен, я убедился, что упомянутые форумы –  действительно просто рассадник! Да, рассадник!  
– Я тоже был шокирован! – подтвердил правильным голосом Весельчаков,  преданно смотря на Бориса Владленовича, а внутренне костеря его на все  лады, ибо он прекрасно знал, что за преамбулой последует ещё что-то,  наверное, более неприятное.
– Дорогой Юрий! Зная вас как человека самых патриотических взглядов, я  рассчитываю на ваше участие в борьбе с этими провокационными  выступлениями анонимов, гнусно тявкающих из-за угла на самое святое, что  у нас есть – на нашу войну и нашу Победу! Да, Победу!..
Услышав, какое участие Борис Владленович имеет в виду, Весельчаков  мысленно взвыл: «С-с-с-сука!». Будучи мальчиком неглупым, он сразу  просчитал, какую Борис Владленович делает ему вилку – и понял, что за  отказом последуют тихие подспудные санкции, способные испортить Юре  Весельчакову его карьеру в молодёжном движении «Мы свои России!». Борис  Владленович – это знал всякий, сталкивавшийся по какому бы то ни было  поводу с интеллигентным на вид педагогом дополнительного образования,  пишущим убедительно плохие, но пафосно-патриотические стихи – был  подобен бледной поганке, которая, по неопытности грибника попав в  корзину, отравит соседние грибы, а угодив по недосмотру повара в суп,  уморит насмерть целый ресторан.  
– Борис Владленович, конечно же, я готов, – заговорил Весельчаков,  поддерживая должную температуру энтузиазма в голосе и тщательно подбирая  слова, – вы абсолютно правы, молчать об этом невозможно… только, может,  мы вместе пойдём, представим собой общественное мнение двух  поколений?..
– Юрочка, дорогой мой ученик, извините мою невольную фамильярность! –  прочувствованно ответствовал Борис Владленович. – Кому интересно  общественное мнение стариков, из которых, простите меня за выражение,  песок уже сыплется? Да, сыплется! Мы, дорогой Юра, в своё время, когда  были молодыми, предприняли множество общественных инициатив во благо  нашей великой Родины, – Юра Весельчаков не сомневался, какого рода были  те инициативы, – и, смею вас заверить, да, заверить, они были восприняты  как должное и принесли огромную пользу советской стране! Но сегодня,  дорогой мой юный друг, да, сегодня наш удел – воспитание, передача  нравственных установок следующим поколениям – и я рад, что в вашем лице  мы находим благодарных слушателей! Время наших инициатив ушло, наступило  время ваших инициатив, да, инициатив!.. Я уверен, вы и сами справитесь с  этим социально значимым делом!..
«Чтоб ты сдох, тварь старая!» – горячо подумал Юрий, лихорадочно  вспоминая возраст Бориса Владленовича. Выходило, к искреннему огорчению  Весельчакова, не так уж много – слегка за шестьдесят, всё правильно, три  года назад весь Дворец дополнительного образования отмечал юбилей  литературного преподавателя… Букеты подносили, дипломы, грамоту (с  конвертиком) от районного начальства… А Борис Владленович в порядке  встречной любезности всех угостил в своём кабинете водянистым чайком с  конфетами, сказав, что не может себе позволить пронести в храм  эстетического воспитания юношества даже бутылку шампанского.  
Юра понял, что деваться ему некуда, и взял у Бориса Владленовича листы.  За что и удостоился многократного пожатия руки и потока напутственных  слов.  
… – Я не понял тебя, молодой человек, – устало говорил начальник  подразделения «К» управления внутренних дел Руссобалтского района  Ленинградской области. Листы с крамольными текстами он небрежно бросил  на свой стол, где громоздились ещё кучи бумаг. – Ты чего от меня  хочешь?..
– Я выступаю не от своего лица… не только от своего… – потел и  подыскивал слова Весельчаков. – Весь коллектив… все ученики Дворца  дополнительного образования…
– Ага, а где они – эти все?
– Ну… они меня делегировали, но я выражаю общее мнение…
– Допустим. Общее. О чём?
– Ну… вот об этих форумах! Да вы почитайте! – сорвался на петушиный вскрик Юрий.
– Читал уже. Сразу, как ты пришёл и заставил дежурного меня вызвать, а  потом убедил меня тебя выслушать. А у меня, чтобы ты знал, времени мало.  Дело в чём?
– Мы возмущены содержанием этих форумов…
– Возмущены – не читайте! Дальше что?
– Ну… мы надеялись, что ваше подразделение проведёт проверку этих форумов… на экстремизм, например…
– Проверку прокуратура проводит. Наше дело – хакеры, вирусы, взлом систем.  
– Так мне в прокуратуру обращаться? – обрадовался Юрий.
– Если очень хочешь. Но не так, как ко мне. Не войти в кабинет, как к  себе в нужник, и потребовать проверки вот этих листочков, а написать  заявление и отослать по почте или лично отнести и оставить в ящике для  заявлений. Если вас там много возмущённых, то коллективное… со всеми  подписями. И формулировать: не «провести проверку», это прокурорским  решать, а «дать правовую оценку», в связи с тем, что мы, такие-то,  возмущены и усматриваем… что вы там усматриваете? Не говори –  экстремизм, не бросайся словами! Объясни, почему вас это колышет! Что-то  случилось из-за этих писулек?
– Ну… как бы…
– Не как бы! реально – что случилось?
– Ну… у некоторых учеников литературной студии Дворца дополнительного образования возникли настроения…  
– Весенние? – хмыкнул полицейский.  
– Нет… Сомневающиеся…
– В чём?
– Ну… в истории Великой Отечественной войны… ведь это же идёт вразрез с политикой государства!
– И что, они со своими сомнениями на баррикады пошли?  
– Нет… кажется…  
– Вот когда пойдут, тогда и будем разбираться! И без ваших сигналов! Усёк?  
Юрий Весельчаков усёк главное – что немолодой усталый руководитель  подразделения «К» только что дал ему в руки блестящую отмазку, против  которой будет бессилен даже Борис Владленович. Потому что не может  такого быть, чтобы Борис Владленович подписал заявление в прокуратуру!
– И потом… – добавил полицейский, расставляя точки над i, – что это ты  только от лица этих ваших… студентов… учащихся говоришь? У вас что там –  педагогов нет? Может, заяву в прокуратуру с них начинать надо, а не с  вас? Согласен?  
– Согласен! – выпалил Юра, взвиваясь со стула и шарахаясь к двери с  радостным «Спасибо вам!» – на бегу. Ещё не успела закрыться за ним  дверь, как листочки с распечатками форума «Правда о войне», кружась,  полетели в мусорную корзину.  
…– М-да, – обескуражено говорил Борис Владленович после того, как закрыл  изнутри и запер на один оборот ключа (как и при первой встрече с Юрием)  дверь своего кабинета. Там по стенам висели цитаты:  
из Пушкина
«Неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности.  Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать  оной есть постыдное малодушие», –
Лермонтова  
«И пришел с грозой военной
Трехнедельный удалец,
И рукою дерзновенной
Хвать за вражеский венец.
Но улыбкой роковою
Русский витязь отвечал:
Посмотрел – тряхнул главою...
Ахнул дерзкий – и упал!» –
и стихов самого Бориса Владленовича:
«Ах, великие предки мои!
К вашей памяти с счастием я припадаю
И по жизни своей обещаю
Продолжать только ваши бои!».
В этот раз, пока Борис Владленович укоризненно цокал языком, Юрий Весельчаков успел дочитать до боёв.  
– Юрий, я вынужден, да, вынужден констатировать, – наконец заговорил  Борис Владленович, – что мы с вами ошиблись… да, к сожалению, ошиблись в  адресате наших претензий…
«Мы ошиблись, вот гондон! Так и скажи – ты ошибся, твоя же идея была!» –  огрызнулся Юрий, не выпустив на свободу ни единого звука и не уронив с  лица сочувственно-виноватой улыбки. Впрочем, он счёл за благо потупить  глаза.
– К сожалению, на нашу полицию никогда нельзя… – продолжал Борис  Владленович, и Юра метнул на него внезапный взгляд – и напоролся на  испуганно округлённые глазки Бориса Владленовича за очочками. Секунды  три старый и малый пялились друг на друга, и Борис Владленович продолжил  тем же тоном:
– Мы не учли… да, не учли… что профиль учреждения, которое мы  информировали о нравственном преступлении – да, преступлении! –  несколько иной, что их усилия – без сомнения, активные и действенные –  направлены на борьбу, да, на борьбу с преступлениями иного рода, о чем  вам любезно и сообщил начальник подразделения «К», профессионал  высочайшего уровня. Он дал вам совершенно справедливый совет, которым  следовало бы воспользоваться… да, воспользоваться… – Весельчаков  покрылся холодным потом, – если бы мы хотели бросить тень на весь  коллектив нашего замечательного, да, замечательного учреждения  дополнительного образования, занимающего достойное место в ряду  аналогичных учреждений Ленинградской области… Если бы мы хотели  поставить наш Дворец – да, дворец, это не фигура речи, надеюсь, вы со  мной согласитесь? – Весельчаков усиленно закивал, – в эпицентр скандала…  Что было бы только на руку, да, на руку тем, кто пытается посеять смуту  в умах и сердцах молодых людей и дискредитировать наше патриотическое  воспитание…
Борис Владленович вещал в том же духе ещё минут десять, а Весельчаков не  понимал, какого хрена он ищет такие многословные оправдания тому, что  сам Юра усёк ещё в кабинете УВД. Так и не понял. Борис Владленович  завершил свою речь витиеватым предложением ещё раз распечатать ему  «самые возмутительные, да, возмутительные» страницы с форума «Правда о  войне» – подписанные ником «pushmyaso». Он, мол, ещё раз попытается  убедить Кочеткова в том, что эти материалы провокационные.  
«Интересно, как ты собираешься убеждать Серёгу, когда он во дворец носа  не кажет с того самого дня, уже два занятия пропустил?» – подумал  Весельчаков, но отвлечённо, ибо чаша неприятного задания, кажется,  проплывала мимо него, а распечатать несколько листов – проще простого!  

…Борис Владленович долго искал на улице телефон-автомат. Порой ему  казалось, что все против него – что не осталось уже в их райцентре  телефонов-автоматов в рабочем состоянии. Он не хотел ошибиться и  «засветиться» не перед тем – вдруг какие-то изменения постигли нужную  ему структуру в свете последних событий!.. Хотя телефон с добавочным  номером через коммутатор сидел в его памяти со студенческих времён,  когда его, не самого способного по знаниям и даже не самого передового  по части общественной работы учащегося медицинского училища, никто не  смел тронуть. И не только из уважения к сединам его отца,  фельдшера-акушера с солидным стажем – дело в том, что отец умер, когда  юный Борис был на втором курсе, а у Бориса как раз нарисовался солидный  хвост по зачётам и экзаменам… Но его пригласили на беседу в обыкновенном  доме на жилой окраине Коммунарка, и там, в квартире, комфортно  обставленной, но нежилой, Борис Владленович с готовностью дал  определённые обещания человеку в неброском, но хорошо сидящем костюме.  На вид – своему ровеснику, может, годами тремя постарше. Ровесник обычно  находил Бориса Владленовича сам… но при третьей встрече он снизошёл до  униженно-пылкой мольбы студентика о возможности экстренной связи – «мало  ли что!» – и согласился, потому что в те годы диссидентское движение  было в разгаре даже в их заштатном городке – сто первый километр  всё-таки, – и «мало ли что!» могло грянуть в любой момент. Впоследствии  ровесник убедился в исключительной толковости своего внештатного  сотрудника: тот никогда не злоупотреблял оказанным ему доверием, по  телефону с коммутатором звонил крайне редко и никогда не просил ничего  для себя лично. Правда, ровесник слышал, будто бы его информатора не то  чтобы рассекретили, но в чём-то заподозрили в стенах училища… но ведь не  пойман – не вор, к тому же учёба скоро кончилась, и Борис Владленович  получил диплом. В награду за то, что он за два года не заикался о своей  выгоде, его устроили главным санитарным инструктором детско-юношеской  спортивной школы, и он проверял чистоту ладошек, ушей и физкультурной  формы, параллельно каждую неделю читая юным спортсменам лекции о  важности гигиены. Потом как-то ненавязчиво получилось, что Борис  Владленович уже не лазил ученикам в уши и причёски, а просто читал  лекции, тематика которых становилась всё многообразнее… потом стал  завучем школы по идейно-воспитательной работе, попросту замдиректора… а  потом окончательно утвердился в качестве педагога дополнительного  образования. И уже не в занюханной спортивной школе, а во дворце  пионеров. Начинал с гигиены и этики семейного воспитания, но когда  выяснилось, что он пишет стихи, во дворце (без помощи ровесника Бориса  Владленовича, исключительно из уважения к нему самому, уважения сродни  тому, что босоногие индийцы испытывают к скорпиону) был создан  поэтический кружок. По мере прожитых лет кружок всё разбухал и обрастал  авторитетом: поэтическая секция, поэтическая студия, литературная  студия…
…Всё-таки Борис Владленович нашёл действующий телефон-автомат неподалеку  от вокзала и позвонил по телефону с коммутатором. Он как в воду глядел:  ему сказали, что ровесник действительно уже вышел на пенсию. Но Борису  Владленовичу назначили, когда перезвонить. Это «когда» было через два  дня, но педагог со стажем теперь уже не торопился.  
Через два дня ровесник Бориса Владленовича сам ответил на звонок густым  голосом толстого человека. Педагог велеречиво попросил о встрече как  можно скорее и даже выразил желание на такси доехать до посёлка  Коммунарка – но ровесник столь же пространно посетовал на возраст,  сердце, приступы астмы, поратовал за полезность пеших прогулок и  похвалил мартовскую переменчивую погодку. Так что Борис Владленович  встретился со своим ровесником в безлюдном городском парке на боковой  аллее. Скамьи на зиму были выкорчеваны, и Борис Владленович подпрыгивал  на месте, доставая одной рукой из тяжёлого портфельчика (никто никогда  не знал, что в нём носит скромный руководитель литературной студии)  листы с материалами блогера с ником «pushmyasо», не сводя при этом  преданного взгляда с солидно-спокойного лица своего визави. Ровесник –  правда опузатевший, голос не обманул – следил за суетой щупленького  Бориса Владленовича, не изъявляя желания помочь ему. Очочки, усишки,  бородка, портфельчик, ручки Бориса Владленовича – всё дрожало в экстазе  сладостного ощущения «слова и дела государева!».  
Зато, когда листы наконец вынырнули на свет Божий, ровесник принял их со  спокойным достоинством и предложил пройтись. Он был отлично одет – в  костюме того же типа и цвета, что в молодости, в дублёной куртке  светло-стального колера, в шапке из нерпы ей в тон и в ботинках на  толстой подошве. Борис Владленович в драповом пальтишке и ботиночках,  больше подходящих для сидения в классе, трясся от мартовской коварной  прохлады. А ровесник, меж тем, неспешно шёл по аллее, не давая Борису  Владленовичу возможности отогреться быстрой ходьбой, и на ходу читал то,  что ему принёс педагог. Казалось, он даже не слышит, о чём  доверительно, с точно выверенным возмущением стрекочет в ухо Борис  Владленович. Но информатор-то знал, насколько обманчиво якобы невнимание  ровесника.  
«В сорок первом нашу дивизию бросили под Мурманск для подкрепления  оборонявшихся там частей. Пешим ходом двинулись мы по тундре на запад.  Вскоре дивизия попала под обстрел, и начался снежный буран. Раненный в  руку, не дойдя до передовой, я двинулся обратно. Ветер крепчал, вьюга  выла, снежный вихрь сбивал с ног. С трудом преодолев несколько  километров, обессиленный, добрался я до землянки, где находился  обогревательный пункт. Войти туда было почти невозможно. Раненые стояли  вплотную, прижавшись друг к другу, заполнив все помещение. Все же мне  удалось протиснуться внутрь, где я спал стоя до утра. Утром снаружи  раздался крик: "Есть кто живой? Выходи!" Это приехали санитары. Из  землянки выползло человека три-четыре, остальные замерзли. А около входа  громоздился штабель запорошенных снегом мертвецов. То были раненые,  привезенные ночью с передовой на обогревательный пункт и замерзшие  здесь... Как оказалось, и дивизия почти вся замерзла в эту ночь на  открытых ветру горных дорогах. Буран был очень сильный. Я отделался лишь  подмороженным лицом и пальцами...».
«…станцию Погостье наши, якобы, взяли с ходу, в конце декабря, когда  впервые приблизились к этим местам. Но в станционных зданиях оказался  запас спирта, и перепившиеся герои были вырезаны подоспевшими немцами. С  тех пор все попытки прорваться оканчиваются крахом. История типичная!  Сколько раз потом приходилось ее слышать в разное время и на различных  участках фронта!»
– Ну, это он, конечно, пересаливает, – добродушно обронил ровесник,  перегибая лист пополам. – Ну, бывали, конечно, разные казусы, но чтобы  говорить о типичности…
– Василий Михайлович! – рванулся Борис Владленович и забежал вперёд,  чтобы преданно заглянуть в глаза ровеснику. – В том-то и суть, да, суть!  В этих ужасающих воспоминаниях нарочно собраны самые отвратительные  рассказы!.. Словно бы их автор задался целью дискредитировать советских  солдат, победителей и освободителей! Да, освободителей!.. недаром он  выбрал такое циничное, да, циничное имя! Вы дальше почитайте, вот на  этом листочке! – зажимая портфель между коленками, Борис Владленович  ринулся было перебирать листы, которые Василий Михайлович держал в  руках, но тот отстранил его веским мановением.  
– Погодите! Всё по порядку!..
«В армейской жизни под Погостьем сложился между тем своеобразный ритм.  Ночью подходило пополнение: пятьсот – тысяча – две-три тысячи человек.  То моряки, то маршевые роты из Сибири, то блокадники (их переправляли по  замерзшему Ладожскому озеру). Утром, после редкой артподготовки, они  шли в атаку и оставались лежать перед железнодорожной насыпью. Двигались  в атаку черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншею, да и сил  было мало, особенно у ленинградцев. Снег стоял выше пояса, убитые не  падали, застревали в сугробах. Трупы засыпало свежим снежком, а на  другой день была новая атака, новые трупы, и за зиму образовались  наслоения мертвецов, которые только весною обнажились от снега, –  скрюченные, перекореженные, разорванные, раздавленные тела. Целые  штабеля».
«Трупами был забит не только переезд, они валялись повсюду. Тут были и  груды тел, и отдельные душераздирающие сцены. Моряк из морской пехоты  был сражен в момент броска гранаты и замерз, как памятник, возвышаясь со  вскинутой рукой над заснеженным полем боя. Медные пуговицы на черном  бушлате сверкали в лучах солнца. Пехотинец, уже раненый, стал  перевязывать себе ногу и застыл навсегда, сраженный новой пулей. Бинт в  его руках всю зиму трепетал на ветру».
– Ну, был мороз, это общеизвестно, – с неодобрением изрёк Василий  Михайлович. – Естественно, трупы застывают – что ж из этого факта  символ-то войны делать?..
– Вы же знаете, Василий Михайлович, из-за пустяков я бы вас не  побеспокоил! – угодливо склонился Борис Владленович. – Но однако же не  тут он пишет самое страшное, да страшное для подрастающего поколения…  Видите ли, эта зараза уже отравила некоторых молодых людей, к моему  великому огорчению, не оправдавших моего доверия… Вот, скажем, ходил к  нам в студию некий Сергей Кочетков 1997 года рождения. Да, Сергей  Кочетков… грамотный молодой человек, казалось бы, но у меня сразу к нему  не лежала душа! Он не умеет различать добро и зло, не видит  нравственные ориентиры, да, ориентиры, подлинные, патриотические  ценности путает с ложными! Потом выяснилось – всё это идёт из семьи,  семья совершенно не занята его воспитанием, более того, там, кажется,  настроения сомнительные… Я вынужден был удалить его из своей студии! –  гордо выпрямившись, похвалился Борис Владленович. Василий Михайлович  сделал рукой такое движение, словно потрепал по холке собаку в награду  за доставленные к постели тапочки. Он уставился в бумагу.
«Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в  обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров – наперечет. Шли в  бой необученные новобранцы...
– Атаковать! – звонит Хозяин из Кремля.
– Атаковать! – телефонирует генерал из теплого кабинета.
– Атаковать! – приказывает полковник из прочной землянки.
И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные  трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные,  наглые, все предусмотрели, все рассчитали, все пристреляли и бьют, бьют,  как в тире. Однако и вражеским солдатам было не так легко. Недавно один  немецкий ветеран рассказал мне о том, что среди пулеметчиков их полка  были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а  они все идут и идут, и нет им конца.
Полковник знает, что атака бесполезна, что будут лишь новые трупы. Уже в  некоторых дивизиях остались лишь штабы и три-четыре десятка людей. Были  случаи, когда дивизия, начиная сражение, имела 6-7 тысяч штыков, а в  конце операции ее потери составляли 10-12 тысяч – за счет постоянных  пополнений! А людей все время не хватало! Оперативная карта Погостья  усыпана номерами частей, а солдат в них нет. Но полковник выполняет  приказ и гонит людей в атаку. Если у него болит душа и есть совесть, он  сам участвует в бою и гибнет. Происходит своеобразный естественный  отбор. Слабонервные и чувствительные не выживают. Остаются жестокие,  сильные личности, способные воевать в сложившихся условиях. Им известен  один только способ войны – давить массой тел. Кто-нибудь да убьет немца.  И медленно, но верно кадровые немецкие дивизии тают».
«Однажды ночью я замещал телефониста у аппарата. Тогдашняя связь была  примитивна и разговоры по всем линиям слышались во всех точках, я узнал,  как разговаривает наш командующий И.И. Федюнинский с командирами  дивизий: “Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься – расстреляю! Вашу мать!  Атаковать! Вашу мать!?...»
– А обратите внимание вот на этот возмутительный пассаж, да, пассаж! –  вился вокруг Василия Михайловича замерзающий Борис Владленович и тыкал в  бумагу пальчиком без перчатки – из уважения к текущему моменту.  
«На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя.  Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных,  интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило  то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме».
– Хм? – приподнял брови Василий Михайлович. – Аресты ему, значит, не  нравятся, «пушмясу» нашему? Самых лучших, значит, забирали?.. Я бы ему  порассказать многое мог про этих «лучших»…  
– Но, Василий Михайлович, согласитесь, это же явное неуважение к нашим  доблестным органам правопорядка и госбезопасности! И поэтому, откровенно  говоря, меня обескуражило, да, обескуражило то равнодушие, с которым  отнёсся к сигналу учащейся молодёжи начальник подразделения «К»  районного управления внутренних дел… его фамилия, насколько помню,  Буравкин, да, Буравкин. Он отослал делегата от коллектива учащихся  нашего дворца дополнительного образования из кабинета и дал ему понять,  что вопрос несерьёзный для их рассмотрения, да, рассмотрения!.. Ребята  остались в недоумении, да, и решили посоветоваться со мной, как быть,  если полиция не обращает внимания…
– Какая там полиция, – презрительно обронил Василий Михайлович. –  Название поменяли, а морды – забыли… И мозги… Ментура – она и есть  ментура, их потолок – урку трамвайную задержать…
– Или вот это, Василий Михайлович – это ведь уму непостижимо, да,  непостижимо!.. – заговорил о другом Борис Владленович, обрадованный, что  большой человек «срисовал» и эту его информацию, и опять затыкал  пальцем в бумажки.  
«Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами  исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны их  уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941–1945,  Гитлер убивал мириады ни в чем не повинных людей. Так ковалась Победа,  так уничтожалась русская нация, прежде всего душа ее. Смогут ли жить  потомки тех, кто остался? И вообще, что будет с Россией?..»
– Ну, ясно, – решительно сказал Василий Михайлович, сворачивая бумагу. –  Недалеко до реабилитации нацизма! Спасибо за любопытное чтение, Борис  Владленович! Мы всегда могли на вас положиться. И вашим ребятам  отдельная благодарность, – тут Василий Михайлович хитро усмехнулся,  давая понять, что знает, откуда у активности ребят ноги растут, но Борис  Владленович умилённо закивал:
– Да, ребята в основном замечательные, да, замечательные… кроме нескольких паршивых овец, к сожалению…  
– Кстати, работается вам как?.. Никаких пожеланий нет? Может быть, о  поощрении каком-то хотели бы попросить – так не стесняйтесь!..
Борис Владленович так замотал головой, что едва не стряхнул свою кожаную кепочку с опущенными ушами.  
– Да что вы, Василий Михайлович?! Какие могут быть у меня пожелания,  кроме работы на благо нашей великой родины и воспитания её достойных  граждан?! Я готов даже взять на себя повышенную ответственность за это  дело… скажем, на областном, да, областном уровне…
– Ага, – понимающе обронил высокий чин. – Ну, спасибо, коли так! До  свидания! – и зашагал из аллеи, а Борис Владленович, наученный многими  годами, потрусил в другую сторону, хотя ему к остановке было туда же,  куда удалялся его собеседник.  

…– Пробили ай-пи. Это было нетрудно, – говорил молодой парень в  неформальном джемпере с модным рисунком Василию Михайловичу. Они оба  сидели в полутёмном кабинете, где было очень много техники, и парень  склонялся к большому плоскому монитору навороченного компьютера и  показывал старшему по званию на ряды непонятных символов на экране, а  Василий Михайлович отстранялся от девайса, откидываясь на спинку стула,  но внимательно слушал молодого. – Пользователь ай-пи зарегистрировал  себя в нескольких социальных сетях под ником Gregory Pet, а на форуме  «Правда о войне» – под ником «pushmyaso». Компьютер, с которого  «pushmyaso» выходит в Интернет, находится, согласно данным сетевого  оператора, по адресу улица Марата, дом 5, квартира 15. В квартире  зарегистрированы старики, муж и жена Лиховы, судя по датам рождения,  божьи одуванчики, деду уже за девяносто. Логично – район старый, там в  основном пенсионеры… И их внук или даже правнук, Лихов Григорий Петрович  1998 года рождения…
– Григорий Петрович? – встрепенулся всем телом, несмотря на свои  габариты, Василий Михайлович. – Ну, вот вам и Грегори Пет! Правильно я  говорю, Андрей?
– Так точно!
– Ты мне это брось. Не в ментовке.  
– Так… хорошо, товарищ…
– И без званий можно обойтись.
– Хорошо, Василий Михайлович. А что с этим делать?
– С Грегори? Или с форумом?
– С тем и с другим, Василий Михайлович?
– На форуме другого рода материалы есть? Ну, там, хвалебные, патриотические?
– Есть, Василий Михайлович! И комментариев очень много, не согласных с  «pushmyaso»! Там несколько наших добровольных помощников работает…
– Вот и пусть работают! Только лучше! Интенсивнее! Пусть больше пишут  недоверчивых комментариев. Кстати! «Правда о войне» эта помойка  называется? Ну так наша задача сделать её не помойкой! Светлые,  радостные, героические материалы ваять в промышленных масштабах – и на  этот форум…
– Может не получиться, Василий Михайлович. Там внутренняя регистрация строгая…
– Андрей! Ты сотрудник или хрен с горы магнитной? Что значит – «может не получиться»?
– Мы постараемся, Василий Михайлович, но…
– Мы – что?
– Будет исполнено!
– Так-то лучше! А этого Грегори приструнить пора. А то, видишь ты,  область готовится отмечать День Победы юношеским литературным конкурсом,  а из его материалов ребята черпают не то, что надо им знать! Кстати,  откуда он эту гадость берёт, выяснил?  
– Не успел ещё, Василий Михайлович! Не проверял контакты ай-пи…
– Ты мне мозги этой пипи-хренотенью не парь, а контакты проверь! Не иначе, с каких-то ещё сайтов вражеских перепечатывает!..
– А с ним-то что будет, Василий Михайлович? Неужели сажать пацана?
– Компьютер и материалы изъять точно надо, а сажать – в зависимости от  разговора… И вообще, это не твоего ума дело! Ты у нас техподдержка? Вот и  поддерживай. Выясни, откуда он эту хню качает, и мне доложи!.. А с ним  другое подразделение разберётся!

…Дверь в квартиру – деревянная дверь в форме плитки шоколада, сходство  усугублялось тёмно-коричневой тусклой краской – была почему-то не  заперта, а только закрыта. Между кромкой двери и пазом косяка светилась  жёлтая полоска. Андрей, увязавшийся с двумя посланными для задержания  интернет-хулигана Gregory Pet, потому что ему любопытно было, что за  птица этот пятнадцатилетний парень – шестнадцать должно исполниться  через два месяца, – размещающий в форуме тексты о том, что, казалось бы,  пацана его возраста вообще не должно волновать, мельком подумал: в  квартиру, небось, задувает зимой через эту щель… Ещё он подумал, что  очередное обновление появилось на форуме два дня назад, а отследить, меж  тем, откуда оно было перепощено, и было ли, ему никак не удаётся…
«Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю  за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в  людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда,  которым только что врачи приписали постельный режим и усиленное питание  на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть  четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию... “Вперрред!!!?, и  все. Наконец какой-то солдат или лейтенант, командир взвода, или  капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие,  восклицает: “Нельзя же гробить людей!?
Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка!  Она его не пробьет!»... Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и  трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении,  свидетельствует: “Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе?.  Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию,  – и готово: “Расстрелять перед строем!? или “Отправить в штрафную  роту!?, что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою  ответственность перед обществом, люди. А остальные – “Впер-р-ред, в  атаку!? “Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!? А  немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. Поди их  достань! Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат. Надо думать,  эта селекция русского народа – бомба замедленного действия: она  взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда  отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые  поколения себе подобных…»
…и что, судя по этому Gregory, в новом поколении проявляются неожиданные результаты.
Дальше он додумать не успел – командир, сержант ФСБ Шергин, шёпотом  обозначил напарнику место за дверью, Андрею махнул рукой – отойди, мол,  подальше, – и мощным ударом плеча вдавил хлипкую дверь в крашенную  масляной краской жёлтую стенку.
– Всем оставаться на местах! – зычно возгласил Шергин. – Нам нужен Лихов  Григорий Петрович, 1998 года рождения! Он здесь? Не запираться!..
Запираться никто и не думал. Некому было. Узкая прихожая со старой  этажеркой и допотопным телефоном на полочке была пуста. Приглушённые  голоса слышались из комнаты, «трамваем» продолжавшей прихожую.  
Рядовой сотрудник и Андрей гуськом втянулись в прихожую, которая тренированному Шергину была узка в плечах.  
– Федеральная служба безопасности! Нам нужен Лихов Григорий Петрович! –  проорал Шергин, делая шаг в комнату и размахивая своей «корочкой», точно  стягом. Навстречу ему появилась целая процессия: мужчина лет сорока с  помятым, вроде бы в следах слёз лицом, высокий угрюмый подросток и седая  очень хрупкая женщина. Из этой троицы Шергин опытным взглядом выцепил  подростка и надвинулся на него:
– Лихов Григорий Петрович?
Парень неуверенно кивнул.
– А что происходит? – растерянно спросил мужчина – видно, отец Григория Петровича. Шергин не удостоил его ответом.  
– 1998 года рождения? – ещё строже вопросил сержант у подростка.
– Ну да, а чё?  
– Собирайся, с нами поедешь!
– По какому, собственно, праву?.. – испуганно заговорил отец подростка.  Седая женщина, окаменев, смотрела на грозного Шергина остановившимся  взглядом.
Шергин смерил его фирменным «системным» взором. Андрей знал, что обычно  следовало за таким взглядом. От стандартного приёма – уложить  подозреваемого «мордой в пол» – удерживала Шергина, видел коллега, лишь  теснота передней. Но он выработанным движением схватил пацана повыше  локтя и заломил ему руку за спину. В свободной руке у Шергина  по-прежнему рдело удостоверение – видимо, оно и оказывало гипнотическое  действие на старушку.
– Нет, дорогой товарищ, это мы у вашего сына будем спрашивать – и не  здесь, а в другом месте, – по какому праву он нарушает Федеральный закон  РФ от 19 мая 1995 года «Об увековечении Победы советского народа в  Великой Отечественной войне», размещая в Интернете материалы преступного  содержания, имеющие целью реабилитировать нацизм во всех его  проявлениях! Используя для этого ник Gregory Pet!  
Парень ворохнулся в лапище Шергина и что-то невнятно пробурчал.
– Какие у вас доказательства?.. – почти прошептал отец, отводя глаза.
– По последнему слову техники! – похвастался Лихов. – Вы что ж думаете, в  Интернете ваши художества следов не оставляют? И вы останетесь  безнаказанными?.. Сейчас будет изъят компьютер и вредоносные материалы! А  их автор пожалует с нами на разговор, и без сопротивления мне! Не  усугубляйте своё положение! За реабилитацию нацизма, совершённую с  использованием СМИ и Интернета, срок до пяти лет!..
И тут внезапно заговорила худенькая бабушка – голосом надтреснутым, но звенящим – от негодования или от сдерживаемых слёз:
– Слушайте, люди ли вы? Я понимаю, вы из конторы! Но в такой день!.. Арестовывать правнука!..
– Для борьбы с врагами отечества не бывает выходных, праздничных дней и  перерывов на обед! – напыщенно ответил Шергин. За его спиной завозился  напарник и глухо спросил:
– А что за день-то?..
– Дед мой умер, хороним сегодня, – пояснил мятый мужчина.  
– Пройдите и убедитесь! – старушка отступила от двери, давая сотрудникам  ФСБ проход, и они все, во главе с Шергиным, тащившим пленённого пацана  за вывернутую руку, протиснулись в комнату.  
Мебель прижалась по углам, чтобы дать место столу со скорбной ношей.  Зеркало и даже почему-то телевизор были спелёнуты бязевыми простынями.  Из кумачового гроба поднималось иссохшее коричневое лицо, лысый лоб.  Покойник был очень стар и дряхл. Его жена подошла к гробу, мимолётным  движением пригладила редкие волосы, прилипшие к черепу, и откинула с  груди покрывало. Из-под белой пелены ярким разноцветьем блеснули  орденские планки, занимающие целых пять рядов на пиджаке полувоенного  покроя.  
– Мой муж – ветеран Великой Отечественной войны, – пояснила старушка со  сдержанной гордостью. – Ему было 92 года. Он умер позавчера…
– А правнук, – подхватил Шергин, – тем временем размещал в Интернете  очередную клевету на Великую Отечественную!.. Что ж ему прадед  героический не объяснил, что к чему в нашей истории, вашему Грегори  Пету?..
Парень сильнее дёрнулся и простонал что-то.
– Что ты мычишь? – озлился Шергин. – Стой смирно, целее будешь!
– Грегори Пет – это не я! – выкрикнул Григорий Лихов.  
– Ну, начинается, – возмутился Шергин. – Ты ещё и трус!.. А кто же это?
– Он! – крикнул парень, указывая на гроб. – Грегори Пет – Григорий  Петрович! Он меня попросил аккаунт ему создать в нете год назад!.. Я и  создал, чё, мне жалко, чё ли? Когда в гости приехал! Научил деда Гришу в  Интернет входить, по форумам шариться и погоняло придумал – Грегори  Пет, по имени-отчеству!... Его один форум приколол, там чё-то про войну с  бундесами. Я его там зарегил, он попросил – «пушмясо», я так и написал!  А я здесь не живу, я с родителями в Питере!..
Немая сцена, подумал Андрей, соперничает с «Ревизоровской». Шергин  обалдело выпустил локоть парня из фиксирующего захвата. Тот, охая,  принялся растирать место, сжатое – Андрей по рукопожатиям Шергина знал –  точно щипцами.  
– Это так, – согласился вялый отец юного Григория. – Мы в Питер  переехали несколько лет назад, у нас квартира в ипотеке. Родителей моих  забрали, а дед с бабкой остались, не захотели в столицу – дурдом,  говорят, у вас там, в мегаполисе, а мы хотим жизнь спокойно дожить, в  городе, где нас все знают…
– А почему он?.. – Шергин кивнул на младшего Лихова. От удивления он стал косноязычен, но старушка поняла.
– А у нас квартира муниципальная. Дед до последнего откладывал  приватизацию. Не хотел по инстанциям ходить. Говорил, что родная  бюрократическая волынка хуже вражеских бомбёжек, – Шергин недовольно  покосился на неё, но промолчал. – Я не настаивала – у него сердце с  войны больное. Нам не всё равно?.. Правнука мы к себе прописали, чтобы  квартира не пропала…
– Вот из-за таких махинаций… – наставительно начал Шергин.
– Какие махинации? – удивилась бабушка. – Вы человек ещё молодой, не  помните, наверное. Так я вам скажу: при СССР так полстраны жило –  прописывали к старикам внуков, правнуков, фиктивно разводились, чтобы  жилплощадь сохранить…
– Это ладно! – отмёл прения Шергин. – Но вот насчёт форума «Правда о  войне» с возмутительными материалами придётся давать объяснения!..
– Вы можете быть совершенно спокойны! – с интонацией, которую Андрей  счёл бы ехидцей, не будь пожилая женщина так мила, ответила Клавдия  Степановна. – Ни одного возмутительного материала, как вы называете  Гришины воспоминания, там больше не появится. Их теперь писать некому.  Записей он не вёл, все в голове держал, память у него была уникальная.  Он и умер после того, как дописал страницу и отправил её в компьютер…  ну, вы поняли. Прямо на этом стуле. Сердечный приступ… очередной… Я  знала, что эти воспоминания его когда-нибудь в могилу сведут! – надрывно  вскрикнула вдова, но удержалась, не заплакала. – Он долгое время вообще  никому ничего не рассказывал. Даже мне! Ничего, кроме своего дурного  сна, который его всю жизнь преследовал! Но за год до смерти передумал.  Сказал: если я не расскажу, как было, то кто расскажет? Очевидцев не  осталось, а иные, говорит, по собственной воле ослепли и оглохли!.. И  взялся писать.
Андрей подумал, что старушка слегка слукавила, что у старика, вероятно,  были какие-то заметки, может, фронтовые дневники – но он чувствовал:  здесь точка. Больше ничего из этой хрупкой бабушки вытрясти не удастся  всему районному – и даже областному – управлению ФСБ. Переместившись  вдоль «почётного караула», в который превратились все, выстроившиеся у  гроба, он заглянул в соседнюю комнатку. Около двуспальной кровати,  занимавшей почти всё помещение – нет, помещеньице – пристроился  небольшой компьютерный столик и перед ним обычный деревянный стул. А на  нём красовался современный ноутбук. На всём в этой квартире будто бы  лежал тончайший слой пыли – впрочем, скорее, это был налёт времени – а  ноутбук поражал чистотой. Явно жизнь обитателей квартиры была подчинена  этому прибору…
– Так это что же, – вдруг отверз уста тугодумный напарник Шергина, –  если эти посты сам дед писал… это… простите… ветеран, то он что – это  всё не выдумывал?.. И ни у кого не перепечатывал?.. Так мы обыск-то  будем проводить? Надо бы насчёт понятых к соседям…  
– Какой, на хрен, обыск? – взвыл Шергин. – Следопыт херов! Умер твой экстремист!..
Он внезапно заметил Андрея и сорвал на нём зло:  
– Хютюпюпю! Айпипипи! Акаунт-какаунт! А человека не можете вычислить по ориентировке! Программисты херовы!  
– А вы ж говорили – компьютер изымать… – растерянно продолжал «следопыт».
– Пошли отсюда на хрен! – рявкнул Шергин и, не оглядываясь, первым затопал к выходу.  
Фактография и цитаты взяты из книги Николая Николаевича Никулина,  искусствоведа, ведущего научного сотрудника Эрмитажа, во время Великой  Отечественной войны – рядового 883-го корпусного артиллерийского полка  (позднее – 13-го гвардейского), «ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ» (СПб.  Издательство Гос. Эрмитажа, 2007 г., в Интернете доступна по ссылке  http://www.belousenko.com/books/nikulin/nikulin_vojna.htm).  
Январь 2014 г.

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера