Спасибо за непонимание, закрытый космос. Стихотворения

*   *   *

Мне снилось, что ты меня бросила,
И — бросила нехорошо.
Мне снилось, что жить мне до осени.
Хотелось немного еще.

Мне снилось, что ты повела меня
В дурдом, чтобы больше не знать.
Мне снилось, что я, уже каменный,
Ищу тебя с неба глазами на…
на собственных похоронах.

Проснулся: и правда, что бросила.
И правда, что — нехорошо.
Прошу об одном лишь — чтоб осенью
Среди провожающих оземь иль…
иль тех, что за мной бегут — с косами,
Тебя я глазами нашел.

*   *   *

Спасибо за непонимание,
закрытый космос!
Сначала я, вмурованный в Коцита льды,
думал, что тебя не существует.
Кроме бликов и слез, ни движения там.
Но разноцветная икра огней фейерверка
осталась искриться в черном море,
и я понял, что такое небо.

После я, зачарованный девственностью Лимба,
приглашал тебя в свою жизнь,
рисовал тебе быстрый маршрут
Из Гитлербореи в Гиперборею.

Пока рисовал,
почти что намертво к тебе прирос,
как круги ада друг к другу,
а ты выросла андрогином,
и все боги из Красной книги возопили,
и все стихии болели мышцами,
и не было еще столько крови в мире пролито,
чем когда нам делали пластическую операцию
по разделению душ.

Но на нет и сюда нет.
На нет и сюда нет…

ПО КРОВАВОМУ СЛЕДУ

Надо пойти направо,
Надо пойти налево —
Где-нибудь да погибнешь,
Где-нибудь да воскреснешь.

Нынче такие нравы,
Нынче такие девы,
Где-нибудь просто всхлипнешь,
Где-то хлебнешь болезней.

В колких рассветных травах,
Или под кроной древа
Будет судеб распутье —
Камень, конца предвестник.

То ль против кровотока,
То ли идти на запах —

Нынче такие судьи,
Нынче такие яды.

Все испытать, потрогать
Надо нам — от столапых
Бомбоубежищ Сада
Вплоть до святилищ ада…

Надо шагнуть к востоку,
Надо шагнуть на запад —
Пробовать все нам надо,
Где-нибудь есть награда…

НА СВОЕЙ ОЛИМПИАДЕ

В жизни двух людей бывает время,
когда они становятся до неимоверного похожими,
и тогда они не знают,
сколько чужой крови прольется там, где они целовались.

И все, кто на сцене,
замурованы в реликтовый янтарь,
а ты несешь на руках то, что не можешь потерять,
и уже бежишь,
самый быстрый спринтер на своей олимпиаде,
и не замечаешь,
что самое Мир растворяется на твоих руках в тот момент,
когда таранишь финишную ленточку.

Но она же оказывается и красной лентой,
и весь этот бег по кругу
стремишься обратить в обручальный космос,
потому что ты кроме космоса можешь создать,
если мира уже нет?

И каждая цикада — о тебе,
и никаких полнолуний за всю историю,
никаких маньяков в голове,
и если это не фестиваль, то что же тогда?
Любовь как стремление к андрогинности души,
андрогинность души как высшая благость,

высшая благость как мимикрия с Абсолютом…
Это и есть наш фестиваль.

Знак хаоса,
стрелки во все стороны, но внутрь,
как центростремительное тяготение,
и пусть осужденное серебро вместо гальванического снега,
и понимаешь, что счастье вечно,
хотя призраки утверждают иное,
а когда комета упадет на тебя
и станет твоим ядром,
ты сама станешь, как звезда, и ослепишь себя.

В жизни двух людей бывает время,
когда они становятся до неимоверного похожими,
и тогда за них решают,
с кем они будут в следующем перерождении.
А иллюминатор поезда,
(Самолета? Спутника?)
вечно разделяющий бегущих,
вовсе ни при чем.

МОЙ СОЛДАТ

Мой боец, мой солдат, я теряю тебя,
Будто армию, будто победу над злом.
Если ангелы спят, когда демоны спят,
Я тобой прикрываю себя, как крылом.

Я тобой прикрывался, ты этим — жила,
Это был твой суровый солдатский паек.
Моя армия больше не стоит крыла,
О ней грустные песни сирена поет.

Твоего офицера знобит, мой солдат,
И победа над злом далека, за рекой.
Я поднялся на борт, и — уносит вода
Твоего офицера домой, на покой.

В НАШЕМ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Не пройдет и нескольких кайнозойских сезонов,
не успею отпустить в небо ни одной пустельги,

я вернусь таиться
в ту стеклянную камеру обскура,
рядом с которой в другой такой же камере
таилась ты,
и дожидаться,
когда смогу дотронуться
до твоего сонного утреннего лица
своими руками.

Затем я буду сидеть на самом берегу моря,
которое всего раз за Вечность было неподвижным,
потому что спокойно было нам,
а ему было спокойно с нами,
и пойму, что никогда не покину его,
потому что люди меняются,
а оно остается нам в утешение,
заменой тем людям,
которых уже не узнать.

Потом я вернусь в тот день, когда
реки становились морями
и оттого мне было просто читать твои мысли,
прикоснувшись своим виском к твоему,
и потому никто-никто не поднимет голос
за оставленные на энной скамейке
энные солнечные очки.

И наконец, я промелькну мимо тебя
среди грохота ежей по тверди,
шума виноградной оторопи
и шепота мыслителей,
но мне только на секунду покажется,
что я промелькнул,
а на самом деле мгновение остановилось,
и я взял тебя за руку.

Я вернусь в это время
навсегда
из мира, из которого я,
как вампир,
выпил всю Любовь
ч-е-р-е-з-т-в-о-и-г-л-а-з-а,
и она сохнет во мне,
и мне некому подарить
ее сухой остаток.

Я стану небесным телом
там, в нашем средневековье,
над построенной нами Землей,
чтобы родиться твоим ребенком.