Яков Басин

Смерть короля Лира

Весна 1963 года. Я – студент пятого курса Минского медицинского института. Небольшой, буквально недельный цикл по судебной медицине. Его ведет доцент Валентина Карелина. Интерес к предмету достаточно специфический, с криминальным уклоном, и на одном из занятий я из чистого любопытства спросил у педагога: приходилось ли ей «работать» с телами каких-то знаменитых людей? Честно говоря, я имел в виду государственных деятелей, политиков, в общем, тех, чьи имена в те годы произносились с особым пиететом. Карелина ответила: «Да, конечно». Но потом как-то внимательно посмотрела на меня и сказала: «Я принимала участие во вскрытии тела Михоэлса». Помолчав, добавила: «Его убили».

Повторяю: дело происходило в 1963 году. В те времена о смерти великого еврейского актера и режиссера, случившейся за пятнадцать лет до этого в Минске, в книгах и газетах писали только то, что он в ночное время шел по заваленной сугробами улице и не смог увернуться от наезжающей на него автомашины.  Всё. Ни слова больше. О том, что Соломон Михоэлс почти наверняка погиб насильственной смертью, говорили разве что в узком кругу, да и то полушепотом. А тут… А тут напротив тебя сидит участник последующих в тот же день после гибели Михоэлса событий, и от него исходит тщательно скрываемая от всех информация… Было от чего придти в смущение. Было над чем задуматься…

 

1

Поиски в середине 1960-х годов какой-то информации о подробностях гибели Михоэлса не дали мне никакой дополнительной информации. В литературе я повсюду натыкался на одну и ту же фразу: «Погиб в Минске в 1948 году». Всё. Ни слова больше. Я надеялся хоть что-то узнать в 1965 году, когда вышел значительного объема (более шестисот страниц) том воспоминаний о Михоэлсе. Авторами статей были Ираклий Андронников, Леонид Леонов, Юрий Завадский, Иван Козловский и другие. Все они рассказывали о театральной деятельности и человеческих качествах актера. Для них он был личным другом. Но ни один ни одним словом не обмолвился об обстоятельствах гибели. И это вызывало удивление, поскольку одна из минских городских легенд повествовала о том, что великий Козловский каждый раз, оказываясь в Минске, приносил цветы на место, где, по преданию, были обнаружены тела убитых Михоэлса и его спутника.  В сборнике воспоминаний даже была размещена «Краткая летопись» жизни и творчества Михоэлса. Она заняла восемнадцать страниц, однако в финале – всё те же три слова: «Погиб в Минске».  

В журнале «Новый мир» с 1961 года публиковались воспоминания Ильи Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь». В еврейской среде с волнением тогда  ожидали выхода шестой книги этих воспоминаний, посвященной самой больной теме современности – государственному антисемитизму в СССР. Публикация состоялась, но она была наполнена намеками, недоговоренностями, откровенными умолчаниями. Всем было ясно: цензура сделала свое дело. То, что у него на душе, Эренбург так и не смог сообщить людям. Об обстоятельствах гибели Михоэлса в воспоминаниях – ни слова. Лишь небольшой абзац о личности актера.

Но, быть может, Эренбург и в самом деле не знал подробностей гибели Михоэлса? Иначе как можно объяснить такой текст из его воспоминаний, относящийся к 1965 году: «Недавно советская газета, выходящая в Литве, рассказала, что Михоэлса убили агенты Берии. Не стану гадать, почему Берия, который мог бы преспокойно арестовать Михоэлса, прибег к злодейской маскировке. Конечно, не потому, что щадил общественное мнение. Скорее всего, развлекался».

Ну что можно думать, прочитав этот текст? Что Эренбург действительно ничего не знал о том, кто и как убивал Михоэлса, или что даже в 1965 году он не решился  об этом писать? Должно было пройти еще добрых два десятка лет, чтобы интригующая весь мир история получила, наконец, свое право на обнародование.  Однако покрытая более чем полувековой тайной гибель 13 января 1948 года в Минске великого еврейского актера и общественного деятеля Соломона Михоэлса, несмотря на множество уже известных фактов, до сих пор продолжает волновать и подталкивать к новым расследованиям.

Из общего числа вопросов, обсуждаемых по этому делу, был один, который вызывал у меня  особый интерес: почему Михоэлс был «ликвидирован» именно в Минске? С ним ведь без особого для чекистов труда мог случиться «несчастный случай» или «сердечный приступ» на одной из улиц Москвы  или во время гастролей в любом другом городе. Он мог бы стать жертвой «ночного нападения грабителей». В конце концов, он мог «умереть от неизлечимой болезни», как умерли за десять лет до него Горький, Куйбышев, Менжинский или как «скончался от послеоперационных осложнений» за двадцать лет до него Фрунзе. Почему власти, имея весьма серьезный опыт вполне легальной расправы с неугодными вождю соратниками, выбрали такой сложный и, как выяснилось, совсем не безупречный с точки зрения реакции советской и международной общественности, путь?

Так почему же именно в Минске? Да, он приехал смотреть спектакли белорусских театров, выдвигаемых на Сталинскую премию. Но ведь известно, что первоначально планировалась его поездка в Ленинград. Кем, когда и почему ее направление было изменено? Известно также, что его спутником в поездке для просмотра спектаклей должен был стать главный режиссер театра им. Вахтангова Рубен Николаевич Симонов. Почему же вместо него в Минск поехал театральный критик Голубов-Потапов? Понятно – это то, что на языке силовых структур носит название спецоперации, но почему так сложно, так напряженно, так нелогично?  Где кроются ответы на эти, казалось бы, простые вопросы?

И вот, когда в конце 1980-х годов появились первые публикации, были обнародовали первые архивные документы, я принялся опрашивать своих друзей и друзей моих друзей из театрального и литературного окружения обо всем этом. Анализ полученной информации и от них, и из воспоминаний современников, и из газетно-журнальных публикаций не только позволил мне уточнить место, где произошло убийство, но и, как мне кажется, ответить на некоторые более глобальные вопросы.

 

2

Должен признаться, что название данной статьи я позаимствовал у своего друга Марка Мермана, уже давно живущего в американском городе Питсбурге. Где-то в начале девяностых он подарил мне свое стихотворение, которое называлось «Год 1948, или Смерть короля Лира». Марк был известным минским бардом. Знакомы мы с ним были еще с тех пор, когда он был студентом филфака университета. Как-то в разговоре с ним я упомянул о своих поисках материалов о гибели в Минске Соломона Михоэлса и получил этот текст. Позднее, перед отъездом из страны, Марк подарил мне небольшой сборник своих стихов, который венчало именно это стихотворение. В целом оно было посвящено гибели Еврейского антифашистского комитета и возможной депортации евреев за Уральский хребет, но были в нем и строки, прямо посвященные Михоэлсу.

 

Не хлебавший из лагерной миски,

Не крещеный наркомовской чернью,

Он скитался по улицам минским –

Лир, поверивший клятвам дочерним.

О, куда ты бредешь, иудей?

Ненадежны подмостки и трапы.

Мир – мокрушный театр вождей:

Можно к стенке, а можно – у рампы.

Затянулась последняя пауза,

Но за это уже не осудят.

Снег. Финал. Пистолеты за пазуху.

Рождество. День тринадцатый. Студень.

 

К более активным поискам следов пребывания в Минске великого Михоэлса меня подтолкнул звонок из Москвы. Дело было летом 1990 года. Я уже был членом президиума Ваада – Конфедерации еврейских организаций и общин СССР, и тут звонок: «Яша, прими группу израильских телевизионщиков, которые будут снимать в СССР многосерийный фильм о современном советском еврействе. Первая серия будет о евреях Белоруссии. Группу возглавляет известный политический обозреватель Хаим Явин». Потом еще был звонок кого-то из группы Явина. Меня среди прочего попросили во время съемок показать места в Минске, которые связаны с убийством Михоэлса. И я бросился искать тех, кто был свидетелем пребывания актера в Минске в январе 1948 года.

Время тогда было горячее. Начиналась Большая алия. Я еженедельно вел вечера в помещении Белгоспроекта, куда собиралось по триста-четыреста человек – всех интересовала обстановка, связанная с репатриацией, с выходками антисемитов.

Организовывались встречи с еврейскими общественными деятелями, посланцами израильских структур. Работы было много. И вот на одном из таких вечеров я попросил подойти ко мне тех, кто может рассказать что-нибудь о событиях в Минске, связанных с убийством Михоэлса. К удивлению, подошло ко мне всего пять или шесть человек. В основном говорили о том волнении, которое охватило тогда евреев, о напряжении, царившем в обществе, а о самом событии – ничего. Чуть больше я узнал от тех, кто был связан тогда с театральным миром, но тайна, которую повесили над этим убийством еще в 1948 году, похоже, висела до сих пор. 

Один из моих приятелей, Сережа Нехамкин, с которым мы пересекались по сотрудничеству в молодежном журнале «Рабочая смена», познакомил меня со своим отцом – писателем и кинодраматургом, лауреатом Государственной премии БССР Владимиром  Меховым. Тот рассказал мне о спектакле еврейского театра «Тевье-молочник», который показывали во второй вечер пребывания Михоэлса в Минске. О том, что внимание зрителя было приковано к самому Михоэлсу, сидящему в ложе, не менее, чем к тому, что происходило на сцене. О том, как аплодировал Михоэлсу зал, когда он появлялся в этой ложе. О том, как в редакцию республиканской газеты «ЛIМ» («Лiтаратура i мастацтва»), в которой В. Мехов, тогда еще студент университета, работал, зашел по каким-то делам актер театра им. Янки Купалы Борис Кудрявцев и с восторгом рассказывал о встрече их коллектива с Михоэлсом по окончании их спектакля «Константин Заслонов», представленного на соискание Сталинской премии.

Очень тепло меня встретила бывшая актриса БелГОСЕТа, получившая звание заслуженной артистки БССР еще в 1938 году, Юдифь Арончик – «Юдифочка», как ее называл когда-то Михоэлс. Мы были знакомы с ней и через ее сына Витю Моина, который учился на курс младше меня в мединституте, а к тому времени заведовал лабораторной службой в Первой клинической больнице, и по встречам в Минском объединении еврейской культуры им. Изи Харика, в правление которого ее избрали в октябре 1988 года. Ей уже было за восемьдесят, но красота и обаяние покоряли.

Мы долго сидели с ней у нее дома, пили чай, а Юдифь Самойловна, медленно ведя беседу, как-то все печально покачивала головой. Она рассказывала о том тепле и невероятной доброжелательности, которым Михоэлс окружал ее во все годы дружбы. Как неоднократно приглашал ее и ее мужа, тоже актера БелГОСЕТа Марка Моина, на работу к себе в театр. Как не упускал случая, бывая в Минске, приходить к ним на застолья, любителем которых был. Вспомнила и о спектакле «Тевье-молочник», в котором она исполняла роль Голды. Фактически они играли его на сцене в тот день для Михоэлса. Постановку осуществил актер театра Михаил Сокол, а Михоэлс выступал в роли консультанта. Тот день Арончик назвала последним праздничным днем БелГОСЕТа. Большой актерской компанией они отправились после спектакля в ресторан.

В Минск Михоэлса привела необходимость просмотреть и дать свою оценку спектаклям, выдвинутым на соискание Сталинской премии. Это были опера Евгения Тикоцкого «Алеся» и пьеса Аркадия Мовзона «Константин Заслонов».  Просмотры спектаклей были назначены на 10 и 11 января. Все остальное время Михоэлс проводил с друзьями, главным образом с актерами Еврейского театра, и почти постоянно рядом с ним был его спутник по поездке в Минск Владимир Голубов.

 

3

Никакой серьезной информацией я тогда, в конце 1980-х годов, начиная собирать свое журналистское досье по факту гибели «Великого Соломона», не располагал. Поэтому мало чем мог помочь в этом конкретном вопросе съемочной группе Хаима Явина. Мы тогда с оператором выехали на то место, где были обнаружены тела Михоэлса и его спутника, прошли по всей Белорусской улице, поговорили с несколькими прохожими, но никто из них не мог вспомнить, чтобы где-то после войны в этом районе произошло какое-то громкое убийство. На этом дело и кончилось. Хаим Явин снял несколько планов с Юдифь Арончик, но в фильм они так и не вошли.

Правда, я смог помочь группе в другом. Были организованы встречи с интересными людьми. Прошли съемки в единственной тогда еще синагоге на улице Кропоткинской и помещениях МОЕКа на Интернациональной. Записали они и разговор с бывшей узницей ГУЛАГа, вдовой великого идишистского поэта Изи Харика, имя которого носил МОЕК, Диной Звуловной – она заведовала библиотекой МОЕКа. Самым же интересным оказался выезд в поселок Мир. Там сложился сюжет о побеге из Мирского замка, где в годы оккупации было гетто, полторы сотни узников. Но по факту гибели Михоэлса в Минске я ничего тогда добавить не мог. Фильм о евреях Минска стал первым в серии из семи картин, вошедших в цикл  «Тлеющие угольки». Он был показан по израильскому ТВ в октябре 1990 года и имел успех. Но с тех дней тема гибели Михоэлса стала одной из ведущих тем моего журналистского поиска. 

Поздней осенью 1998 года в одном из тех крохотных помещений, которыми располагает в Минске Дом-музей I съезда РСДРП, была открыта выставка, посвященная деятельности БелГОСЕТа, подаренная впоследствии Минскому объединению еврейской культуры им. Изи Харика и заложившая основу будущего общественного музея еврейской культуры. Среди экспонатов этой выставки находилось групповое фото с Соломоном Михоэлсом в центре. В комментарии к фото говорилось, что сделан этот снимок 12 января 1948 года, то есть за день до гибели великого артиста.

Нам все время кажется, что события шестидесятилетней давности – это нечто чрезвычайно далекое, уходящее корнями в глубокое прошлое. Но вот выясняется, что в те дни, когда экспонировалась эта выставка, жил человек, который в тот, уже ставший далёким день, 12 января 1948 года, щелкнул затвором фотоаппарата и сделал этот эпохальный снимок. И мы вдруг поневоле оказываемся вовлеченными в водоворот давних событий,  превращаясь в их современников. Возникает ощущение, что события эти совершаются едва ли не в нашем присутствии. Именно такое чувство я испытал, когда оказался в гостях у бывшего фотографа Белорусского театрального общества Исаака Ароцкера. Дом, в котором он жил, находился на улице Заславской, рядом с легендарной Минской Ямой. Именно там находится единственный сохранившийся в СССР со сталинских времен памятник жертвам Минского гетто. Вот отрывок из рассказа И. Ароцкера, оставшегося в моем журналистском архиве.

«Приезд Михоэлса в Минск в январе 1948 года был его первым посещением нашего города в послевоенные годы. Мне было чуть больше двадцати лет. Незадолго до этого я вернулся из эвакуации и ездил по всем городам Белоруссии, где работали театральные коллективы, создавая фотоархив театрального общества. В БелГОСЕТе работали актерами моя тетка Мирра Ароцкер и ее муж Михаил Ривин. Фотолаборатория находилась в крохотном помещении под сценой еще тогда не функционировавшего театра, где я был все время один. Отец мой погиб в лагере смерти “Тростенец”, что под Минском, а вместе с ним – тридцать человек нашей большой семьи.

12 января в Белорусском театре собралась вся труппа еврейского театра. Прибежали купаловцы. Среди них – Глеб Павлович Глебов, будущий народный артист СССР. В фойе второго этажа устроили импровизированную фотостудию: принесли стулья, установили свет. Я сделал несколько снимков, в том числе портретные снимки Михоэлса. На одном была запечатлена вся труппа, но именно этот снимок, к сожалению, не сохранился. Снимал аппаратом “Контакс”, на фотопластинки 10х15.

Пластинки проявил, высушил, отретушировал. Наутро прибегает Ривин: “Убит Михоэлс. Где кассеты?” Я – в лабораторию. Взял нейтральные кассеты, засветил, опять завернул в темную бумагу, а оригиналы отнес домой и спрятал в сарае за дровами. На следующий день приезжают. “Михоэлса снимали?” –  “Снимал”. – “Где снимки?” –  “Еще не проявлял”. – “Поехали”. Отдал им те кассеты, которые засветил. Проявили. “Почему нет изображения?” – “Не знаю. Должно было быть все в порядке”. Отстали.

Позднее прицепился Гольдшварц: “Я не отнимаю у тебя авторских прав, но снимки должны быть в театральном музее”. Я и отдал. Когда в армии служил, особист вызывает: “Что там у тебя было с Михоэлсом?” – “Ничего, фотографировал”.

Больше не трогали.

В 53-м вернулся после демобилизации, начал работать в театральном обществе. Однажды приходит столяр: “Иди, погляди, там какие-то ящики с фотографиями привезли”. Действительно, целый ящик с негативами и отпечатками. Много снимков довоенных, в том числе штук пятьсот, наверное, из тех, что еще я снимал. Нашел и пластинки с негативами Михоэлса. Сохранилось четыре штуки, три из них –  портретных. Я забрал. Остальное все выбросили. А было там такое богатство!

О том, что у меня есть последние фото Михоэлса, я в разные места писал. Одно письмо написал Сергею Образцову. Долго не было ответа. Потом пришел: Сергей Владимирович серьезно болен, и так далее. Потом я написал в Бахрушинский музей.

Те даже не ответили. Послал отпечатки в культурный центр имени Михоэлса в Москве. Оттуда ответили, что отдали эти фото дочери артиста, которая разместила их в какой-то музейной экспозиции в Тель-Авиве. Пусть так.

Несколько лет назад в “Вечернем Минске” был опубликован один снимок – тот, где рядом с Михоэлсом еще шесть человек. Газета задавала вопрос: что это за люди? Я написал. Снимок действительно редкий. На нем даже провокатор Голубов изображен. К несчастью. Вот они. Стоят передо мной, как будто это было только вчера: в первом ряду (слева направо) Илларион Барашко – член Союза писателей, Соломон Михоэлс и Глеб Павлович Глебов; во втором ряду Ефим Гольдшварц – директор БелГОСЕТа, Михаил Ривин – актер БелГОСЕТа, Аркадий Гайдарин – зам. директора театра им. Я. Купалы и Владимир Голубов».

Ароцкер снимает с полки папку, достает оттуда несколько фотографий и передает мне. Еще в школе я занимался в фотокружке и прекрасно помню, какой внешний вид должен быть у фотоснимков конца 40-х – начала 50-х годов. Это – подлинники. Ароцкер дарит их мне. Я не думаю, что у меня в личном архиве есть более ценные раритеты, чем эти. Когда в витебском журнале «Мишпоха» (1999, №5) состоялась первая публикация моего документального повествования с таким же названием, как сегодняшнее – «Смерть короля Лира», – три портретных снимка, последних прижизненных снимков Соломона Михоэлса, были размещены на второй странице обложки. Групповой снимок с указанием имен изображенных на нем людей оказался внутри текста статьи. 

 

4

Группа Хаима Явина уехала, а мне всё не давала покоя мысль, почему никто из жителей Белорусской улицы не запомнил такое, казалось бы, серьезное событие, как убийство великого актера. Да, прошло тридцать лет, но событие-то было, как сейчас говорят, резонансное. В. Мехов подсказал мне, что в журнале «Родник» (1990, №3) он опубликовал более подробное интервью с Ю. Арончик, чем то, которым располагал я.  Перечитав его, я нашел много новых для себя фактов, и один, который, что называется, «зацепил». «Два дня спустя, – рассказывала Ю. Арончик В. Мехову, – когда страшное, чему предстояло случиться, случилось, я в гостиничном номере Михоэлса и Голубова среди оставшихся от них вещей увидела театральную  программку. Авторучкой на ней было написано: “Белорусская улица, дом на горке”. Они были приглашены по тому адресу в гости на вечер 11-го».

Дважды я потом обходил дома «на горке» по улице Белорусской, расспрашивая старожилов о событиях тридцатилетней давности, но никто ничего сообщить мне не смог. И лишь много позднее я понял, почему. Опубликованные архивные данные свидетельствовали, что убили Михоэлса и его спутника не здесь, а на даче руководителя белорусского МГБ Л. Цанавы, и лишь после этого привезли трупы на эту улицу и демонстративно переехали грузовиком, чтобы создать впечатление смертельного наезда. Еще несколько позднее я узнал, что и нашли их тела не совсем на углу улицы Белорусской, где тогда стоял дом народной артистки СССР Ларисы Александровской, исполнительницы партии Алеси в опере, которую приехал оценивать Михоэлс. Случилось это метров на сто выше, ближе к улице Свердлова, на углу другой улицы, которая называлась Гарбарной (Скорняжная). 

Но почему тела убитых были подброшены именно сюда? Дача Л. Цанавы находилась в лесном массиве по Борисовскому тракту (ныне – Московское шоссе), в семи-восьми километрах от центра города. У чекистов были такие высококлассные мастера всяких заплечных дел. Тех, кого было приказано «ликвидировать», лишали жизни в любой точке земного шара – убивали, похищали, топили, отравляли, выбрасывали из окон высоких домов, устраивали автомобильные аварии… И делали все это, не оставляя следов. А уж в собственной «заповедной зоне» и вовсе своя рука – владыка. Но вывезти силой далеко за город двух обреченных на смерть людей, там убить, чтобы потом обратным рейсом привезти их назад, сбросить в снег на улице, которая находится в одном квартале от гостиницы, из которой их и похитили… Что-то уж больно мудрено. Что-то здесь не так.

Вот это ощущение, что «здесь что-то не так», не оставляло меня ни на день. Впрочем, не оставляет и сейчас, даже после того, как мне удалось найти кое-какие ответы на самому себе поставленные вопросы. Так все-таки, где же именно было совершено убийство великого актера?

Анализируя отрывочные данные о послевоенном Минске, собранные из самых разных источников, мне удалось установить, что к началу 1948 года рядом с городом находились две правительственных резиденции (тогда их еще называли дачами): в Степянке (за парком Челюскинцев) и в Дроздах. В последующие годы они не раз меняли своих хозяев, но как закрытые зоны существуют и по сей день. Во все времена года они были населены людьми – не считая обслуживающего персонала и охраны, и, как мне кажется, не очень подходили для столь деликатного и сверхсекретного дела, как «устранение» известного всей стране человека. К примеру, в Степянке рядом с двухэтажным зданием – резиденцией Л. Цанавы – находилась гостиница, в которой, кстати, разместился в те дни прибывший в соседнем вагоне с Михоэлсом «десант» московских сотрудников МГБ. Если бы убийство Михоэлса и Голубова было проведено именно на территории какой-либо из этих правительственных дач, сведения об этом было бы просто невозможно сохранять в тайне столько лет – что-нибудь рано или поздно так или иначе в прессу просочилось бы.

Нет сомнения, что, несмотря на обилие уже опубликованных документов, архивы спецслужб хранят еще многое, что могло бы помочь окончательно собрать все данные, касающиеся тайны гибели Михоэлса, но доступ к ним в последние годы крайне затруднен. Поэтому я попробую взять на себя смелость высказать свои собственные предположения, хотя они и не подтверждены архивными данными и свидетельскими показаниями. В конце концов, суды тоже иногда выносят приговоры по совокупности косвенных улик. Пусть меня обвинят в конспирологических измышлениях, но, думаю, если бы не существовало «теории заговора», многие тайны истории так и остались бы тайнами.

В 1997 году, подготавливая к публикации в журнале «Джаз-квадрат» документальную повесть о лучшем в истории советской эстрады Государственном джаз-оркестре БССР под управлением Эдди Рознера, я наткнулся на записанные мной в свое время воспоминания жены Рознера – актрисы Рут Каминской. Там я нашел упоминание о том, что после войны, когда оркестр возвращался с гастролей на репетиционный период в Минск, Рознер с небольшими составами часто выезжал в Лошицу, чтобы поиграть там для узкого круга лидеров республики. Выезжала с ними и Рут. По ее словам, и первый секретарь ЦК КП(б)Б П. Пономаренко, и Л. Цанава были большими любителями джаза. И я подумал: значит, Дрозды и Степянка не были единственными местами, где в 1948 году можно было без особого риска совершить «заказное», как сейчас говорят, убийство. И я занялся изучением истории бывшей помещичьей усадьбы в поселке Лошица, располагавшейся тогда на выезде из города по Червеньскому тракту (ныне – Могилевское шоссе).

Выяснилось, что после освобождения Минска здесь разместился передислоцированный из Москвы Центральный штаб партизанского движения, который возглавлял П. Пономаренко. После окончания войны, когда резиденция правительства республики перебралась в центр города, здесь еще некоторое время находились правительственные дачи. Затем здания были отданы под офис и склады «Джойнта». Место было достаточно глухое, безлюдное, от города удаленное, службе безопасности знакомое. Упоминание слова «Джойнт» в сочетании с фамилией «Михоэлс» заставило меня совсем по-иному взглянуть на всю концепцию убийства великого еврейского актера.

 

5

Сегодня, когда территорию бывшей помещичьей усадьбы в Лошице облагородили – отреставрировали главное здание, разбили дорожки в парке, сделали красивые ворота, это место приобрело парадный вид. А в конце 90-х, когда я впервые туда пришел с фотоаппаратом, оно было мрачным, безлюдным, запущенным. Длинный глухой забор окружал усадьбу. За ним, на расстоянии пятидесяти метров, шел другой. Будка для КПП на въездных воротах. Зияющее темными окнами, составленные из строений различной величины здание. Глубокий обрыв над речкой...

Могло ли убийство Михоэлса и Голубова произойти здесь? Вполне, тем более, что все три точки – поселок Лошица, улица Гарбарная и гостиница «Беларусь» – расположены на одной линии, вдоль бывшего Червеньского тракта. И сама Лошица находится всего в километрах примерно в двух от гостиницы, а не в семи, как Степянка. Но могу ли я утверждать об этом как о решенной проблеме? Конечно же, нет. Пока это все же только предположение, тем более, что решающего значения не имеет. Факт один: именно в Минске 13 января 1948 года был убит великий еврейский актер и общественный деятель Соломон Михоэлс. А произошло это в Лошице, в Дроздах или в Степянке – это уже деталь, и при том не самая существенная. Но в моих рассуждениях появилось тогда одно слово, играющее, на мой взгляд, ключевую роль, – «Джойнт».

Вот две цитаты, извлеченные из официальных документов, которые я поставил рядом. Первая: после того, как из Лошицы выехали правительственные дачи, «здания были отданы под офис и склады “Джойнта”». И вторая: арестованным в декабре 1947 года, то есть за месяц до гибели Михоэлса, «физику Льву Абрамовичу Туммерману и его жене Лидии Шатуновской были предъявлены обвинения в участии в сионистской организации» и в «содействии главному агенту “Джойнта” Михоэлсу».

Убежден, упоминание Джойнта в обоих случаях далеко не случайно. Дело в том, что именно в те годы советские спецслужбы разрабатывали сценарии, по которым позднее могли бы разыгрывать провокационные процессы, способные привести к массовым репрессиям и депортациям. И если вспомнить события, которые произошли спустя буквально два-три года, станет ясно, что американскому еврейскому распределительному комитету «Джойнт» предстояло занять в них далеко не последнее место.

В ноябре 1951 года был арестован и обвинен в государственном заговоре генеральный секретарь компартии Чехословакии пятидесятилетний Рудольф Сланский (Зальцман). Из четырнадцати привлеченных вместе с ним к суду участников процесса одиннадцать были евреями. Сам процесс отличался беспрецедентной антисемитской направленностью. К суду были даже привлечены два гражданина Израиля, арестованные ранее и под пытками давшие показания, которые затем легли в материалы дела. Одним из пунктов обвинения была связь «заговорщиков» с «американской шпионской организацией “Джойнт”». Спустя год с небольшим, 3 декабря 1952 года, одиннадцать обвиняемых во главе с Р. Сланским были повешены, три начали отбывать пожизненное тюремное заключение.

Прошло всего сорок дней со дня казни Р. Сланского и его товарищей, и в СССР разразилось так называемое «Дело врачей». Арестованные (большинство – евреи) обвинялись в попытке «путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». Назывались имена членов партийного руководства страны – А. Жданова и А. Щербакова, якобы погибших от их рук. По официальной версии, директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» обвиняемые получали из США от «международной еврейской буржуазно-националистической организации “Джойнт”, созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах». А связным у «Джойнта» был «известный еврейский буржуазный националист Михоэлс».

А теперь возникает вопрос: не входило ли в замысел советских спецслужб уже в операции по «ликвидации» Соломона Михоэлса в январе 1948 года использовать «Джойнт» в качестве объекта провокации? Не потому ли у арестованных до этого Льва Туммермана и Лидии Шатуновской пытались выбить показания о связи Михоэлса с «Джойнтом»? И не потому ли местом возможного убийства великого артиста могла стать территория миссии «Джойнта» в Минске, доживающая последние дни в связи с окончательным уходом этой организации из СССР? К примеру, этот факт можно было бы использовать для обвинения «Джойнта» в том, что его сотрудники якобы «убрали» своего агента, ставшего нежелательным свидетелем...

Тем не менее, в первые после гибели Михоэлса дни официальной версией случившегося была такая: Михоэлс и Голубов шли по заснеженной улице, и рядом с ними столкнулись две шедшие друг против друга машины. Людей отбросило в сторону. Произошло это на пустынной улице, ночью, и они лежали в снегу без оказания помощи. Фактически они умерли от замерзания. Именно такая версия была озвучена перед академиком Б.И. Збарским, которому пришлось гримировать поврежденные лица погибших перед гражданской панихидой. Эту версию уже в те дни приняли далеко не все, но все хранили молчание, ибо говорить вслух, высказывая иное мнение, было смертельно опасно. А те, кто решался говорить об этом вслух, позднее жестоко поплатились. В частности, одним из обвинений, которые были выдвинуты против членов Еврейского антифашистского комитета, было распространение ими слухов, будто смерть Михоэлса наступила не в результате несчастного случая, а как следствие преднамеренного убийства. Ну, а то, что Михоэлс вовсе не народный артист СССР и не выдающийся деятель советской культуры, а «известный еврейский буржуазный националист», страна узнала через пять лет в передовой статье «Правды» – отклике на опубликованное сообщение о разоблачении и аресте группы «врачей-отравителей».

Так не потому ли и был организован выезд Михоэлса именно в Минск, чтобы он оказался в нужный для чекистов момент на территории складов «Джойнта», и чтобы уже в самом начале 1948 года версия о деятельности этой «разведывательной структуры США» сработала детонатором в развязывании международного конфликта, который мог закончиться  Третьей мировой войной? 

 

6

И все же, что произошло с Михоэлсом? Действительно ли был совершен переезд тел убитых грузовым автомобилем? Если на улицу Гарбарную были доставлены уже трупы, то каким образом их лишили жизни? Для полноты картины это имеет первостепенное значение. Дело в том, что в 1990 году, когда израильские телевизионщики уже улетели, после одного из еженедельных традиционных вечеров в МОЕКе ко мне подошел пожилой мужчина и показал два пожелтевших от времени тетрадных листочка с каким-то текстом на идише. Сказал, что он хранит эти листочки с тех дней, как был убит Михоэлс. Что это – записки еврейского поэта Айзика Платнера, сделанные едва ли не в тот же день, когда произошло убийство. Что эту запись евреи переписывали и передавали друг другу. Я спросил, что здесь написано. Он перевел. Я на ходу, на подвернувшемся под руку листочке записал содержание.

Записка Платнера, несмотря всю ее краткость, оказалась очень информативной. Он писал, что в день гибели Михоэлса встретил на улице актера еврейского театра Наума Трейстмана, с которым шли несколько молодых артистов – бывших воспитанников московской еврейской театральной студии. От них он узнал о случившемся.  Всей компанией они немедленно отправились во Вторую клиническую больницу, чтобы проникнуть в морг, где находились тела погибших. С помощью санитара им это удалось. Заговорили об автомобильном наезде. «Что? Автомобиль? – вдруг крикнул санитар. – Нате, смотрите!» Он двумя руками приподнял голову Михоэлса и повернул ее пришедшим. На черепе зияла огромная дыра. На листочке, где я записывал на ходу перевод, в этом месте сохранился такой текст: Платнер с плачем упал на грудь Михоэлса, потом обнял его голову, и пальцы его в затылочной части черепа провалились в эту зияющую дыру.

Думается, факт пролома черепа Михоэлса в его затылочной части можно считать зафиксированным, что бы ни было написано потом в официальном протоколе вскрытия, который, скорее всего, был фальсифицирован. (Сам А. Платнер был в 1949 году репрессирован и в Минск вернулся только спустя семь лет.) О том, что рана на черепе и была основной причиной смерти актера, я потом находил и в других источниках. К примеру, Наталия Вовси-Михоэлс в книге «Мой отец – Соломон Михоэлс» приводит слова любимого художника Михоэлса Александра Тышлера: «Я сопровождал его тело к профессору Збарскому, который положил последний грим на лицо Михоэлса, скрыв сильную ссадину на правом виске. Михоэлс лежал обнаженный, тело его было чистым и неповрежденным». Еще «неповрежденное тело» убитого актера видели его двоюродный брат, один из главных фигурантов будущего «Дела врачей» Мирон Вовси, актер Вениамин Зускин и, естественно, сам профессор Б. Збарский, бальзамировавший в свое время тело Ленина. Значит, никакого дорожного происшествия на завьюженных минских улицах в ночь на 13 января 1948 года не было? Но в декабре 1948 года был арестован Зускин, в 1952 году – профессор Збарский, в январе 1953 года – профессор Вовси. Власти заметали следы, устраняя свидетелей. Александр Тышлер уцелел чудом.

Как вспоминает дочь актера, в гробу Михоэлс «лежал со сжатыми кулаками; под правым глазом разлилась синева; правая рука, в которой он обычно держал трость, была сломана». Михоэлс был физически очень сильным человеком. Не говорит ли сломанная рука о том, что он оказал убийцам сопротивление? (Дочь Михоэлса всю жизнь хранила эту сломанную трость отца.)

Все-таки, почему, совершив преступление, Сталин не воспользо-вался его плодами и не «раскрутил» дело о еврейской шпионской организации под эгидой «Джойнта» тогда, в начале 1948 года? Почему он ждал почти три с половиной года, прежде чем вновь обратиться к этому сценарию? Внятного ответа на этот вопрос пока никто из авторов исследований периода позднего сталинизма не дал. Позволю себе высказать собственные соображения на этот счет.

Уже в те дни было ясно, что за историей трагической гибели Михоэлса скрывается большая государственная тайна. Возможно, убийство актера должно было стать катализатором в деле раскручивания большой провокационной кампании, жертвами которой должен был стать Еврейский антифашистский комитет. При жизни Михоэлса эта кампания была почти наверняка обречена на провал. Но одно ясно: Сталин не предполагал уровень фантастической популярности и авторитета Михоэлса и возможного общественного резонанса в стране и за рубежом, который вызовет его смерть. События в Москве, связанные с похоронами актера, никак не могли предвидеть и чекисты – авторы затеянной чудовищной провокации. Скорее всего, Сталин просто решил отложить дело «Джойнта» на некоторое время. Затеял он его уже не в СССР, а в Чехословакии. Некоторое время выжидал, чтобы почувствовать силу реакции мировой общественности. Никакой реакции не последовало. После этого он мог смело начинать «Дело врачей». «Джойнт» пригодился.

На Белорусском вокзале Москвы гроб с телом Михоэлса встречала огромная напряженно молчащая толпа людей. Когда театр был открыт для прощания с телом, очередь выстроилась от площади Маяковского через весь Тверской бульвар до Малой Бронной. Несмотря на сильный мороз, люди не покидали эту медленно движущуюся очередь. Во время похорон за процессией шло семь грузовиков с венками. Весь путь от театра до крематория был забит людьми.

 «...Потеря невозместима, – сказал на гражданской панихиде Венимамин Зускин, – но мы знаем, в какой стране и в какое время мы живем». А поэт Перец Маркиш прочел свое стихотворение, в котором не только назвал смерть Михоэлса злодеянием, но и включил убитого в траурный список шести миллионов «запытанных, невинных».

 

Рекой течет печаль. Она скорбит без слов.

К тебе идет народ с последним целованьем.

Шесть миллионов жертв из ям и смрадных рвов

С живыми заодно тебя почтят вставаньем.

Под этот струнный звон к созвездьям взвейся ввысь!

Пусть череп царственный убийцей продырявлен.

Пускай лицо твое разбито – не стыдись!

Не завершен твой грим, но он в веках прославлен.

 

В 1952 году в течение двух с половиной месяцев – с 8 мая по 18 июля – военная коллегия Верховного суда СССР рассматривала дело Еврейского антифашистского комитета. Тринадцать из четырнадцати обвиняемых были приговорены к высшей мере наказания. 12 августа 1952 года они были расстреляны. Среди них были и Вениамин Зускин, и Перец Маркиш. Трагическая история евреев продолжалась.

 

P.S.

Издающийся в Витебске журнал «Мишпоха» опубликовал мою статью о гибели Михоэлса с вышеприведенной версией в феврале 1999 года, в своем пятом выпуске. В Интернете материалы этого журнала стали появляться лишь со следующего, шестого, номера, и поэтому я долгое время считал, что эта версия так и осталась никому не известной. Но вот в 2003 году журнал «Лехаим» разместил на своих страницах в №10 большую статью крупнейшего авторитета по истории «еврейского вопроса» в СССР, автора вышедшей в 2001 году книги «Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм» Г. Костырченко. Статья называлась  «Дело Михоэлса: новый взгляд». Моей версии Г. Костырченко не коснулся, но то, что он с ней знаком, сомнений у меня не было: среди фотографий, иллюстрирующих его статью, две были перепечатаны из моего материала в «Мишпохе». 

В 1997 году правительством Беларуси было принято решение об увековечении памяти Михоэлса в Минске (к пятидесятилетию со дня его гибели). Был разработан проект размещения на фронтоне Русского государственного драматического театра (бывшего Еврейского театра) мемориальной доски. Решение правительства до сих пор не выполнено. Не хотят власти хоть каким-то, пусть самым скромным образом увековечивать память пребывания евреев на белорусской земле. Не хотят, чтобы зрители, приходящие на спектакли Русского драматического театра, знали, что сидят в зале бывшей хоральной синагоги. Что после ликвидации синагоги здесь был  Государственный еврейский театр, а на его сцене играл прославленный в истории мирового театра великий Соломон Михоэлс.

В Беларуси в 2009 году оставалось только 12,6 тысяч евреев. Речь идет о тех, кто назвал при переписи свою истинную национальность. И некому уже воскрешать память о народе, чье присутствие в городах региона еще до войны составляло от 40 до 95 процентов. Зато есть те, кто считает своим долгом громко и навязчиво напоминать всем об этом. Это местные неонацисты. И делают они это весьма охотно. В июне 2009 года для этого они использовали даже имя Михоэлса, разрисовав разрушенное здание бывшей дачи Цанавы в Степянке огромными изображениями свастики, перечеркнутой звезды Давида  и надписью «Смерть Михоэлсу». Сейчас все строения, которые были когда-то в этой лесной зоне, уже снесены, но нет сомнения, что есть еще желающие устроить новые похороны Михоэлса и попытаться еще хотя бы раз найти силовое решение никогда не исчезающего еврейского вопроса.