Когда тошнит портянками. Платон Беседин. Рёбра

Платон Беседин. Рёбра. М.: «Дикси Пресс», 2014.

Лет пять назад редактор «Нового берега» А. Назаров прислал мне для дегустации опус начинающего автора по фамилии Беседин. Текст был скверный: восьмиклассник на уроке анатомии говорил молодой училке сальности, а она жестоко отомстила — устроила перед всем классом стриптиз, а после схватила парня за причинное место. Тот и обмочился с перепуга. Не помню, что именно я написал в ответ, — речь шла о полуграмотной бульварщине («девственная плевра», что за прелесть!). И о минимуме жизнеподобия: будто и нет уголовной ответственности за развратные действия в отношении несовершеннолетних. Словом, рассказ в «Новом береге» тогда не напечатали. Напечатали сейчас, в «Дикси Пресс». Василий Львович Пушкин не ошибся: прямой талант везде защитников найдет.

Раз уж к слову пришлось: в защитниках у Беседина и впрямь недостатка нет. Прилепин с Шаргуновым, и те снисходительно похлопали младшего товарища по плечу. Правда, оба адвоката избытком вкуса никогда не отличались, так что их комплименты равны смертному приговору. Впрочем, прямого отношения к делу это не имеет.

Так вот. Новый сборник киевского прозаика состоит из текстов, написанных с 2005 по 2013 год, так что толковать об эволюции автора и новых высотах тут вряд ли уместно. О высотах как таковых — это пожалуйста. Ибо на презентации «Рёбер» П.Б. объявил: в книгу вошли лучшие 18 рассказов — это 208 страниц тяжелого труда, за которым «скрыто очень много пота, крови». Строго говоря, самый тяжкий труд достался публике — продираться сквозь неизлечимую авторскую дислексию. Вот тут будет и пот, и кровь, и скрежет зубовный, и неукротимый поток пятиэтажных эпитетов, запрещенных Роскомназором.

Бить лежачего — занятие не самое достойное, однако в нашем случае необходимое: надо же представить товар лицом. Список разномастных претензий здесь рискует затянуться до бесконечности, так что ограничусь несколькими впечатляющими примерами. Легкий шок от «девственной плевры» вы уже пережили. Не расслабляться, продолжение следует. Бойцы Красной Армии вооружены «штыковыми винтовками», — слава Богу, не трехлинейными лопатами. Солдата на фронте «контузило миномётным осколком», — поздравляю, бесспорный рекорд: две нелепицы в трех словах. Недурно было бы для начала поинтересоваться, что есть контузия и чем миномет отличается от мины. Загадочные обороты «с лицом Матросова на амбразуру говорит» и «тошнит портянками» комментировать не берусь: это уже за гранью человеческого разумения.

Вас еще не тошнит портянками? Дело поправимое, — на очереди тропы редкого изящества: «Барменша прет на нас, будто валькирия на ристалище», вода «предательски нежно, как искусный карманник, лезет в ботинки». Что валькирия забыла на ристалище, и зачем карманнику лезть в ботинки, — не знаю, право. Боюсь, и сам Беседин не знает. В итоге возникают репризы вполне циркового свойства.

Вершин комизма он достигает, когда принимается высмеивать графоманов: «Пупсик мой сладкий, / Как сок убиенных детей, / Твои душонки падки / До неги бархатных плетей». Весьма знакомо: видяй сломицю в оце ближняго, не зри в своем ниже бруса.

Впрочем, это вопрос не первой важности. Важнее другое: чего ради читателю стоит побеждать валькирий на ристалище и уклоняться от минометных осколков?

П.Б. со свойственным ему красноречием декларировал: «Книга путь на спасение, так как делает две большие вещи — учит думать и разграничивает понятия категорий добра и зла» (цит. по: http://new-sebastopol.com). Проблема в том, что обдумывать у Беседина особо нечего: смысловая доминанта большинства рассказов — отвращение к миру и его обитателям. В означенном искусстве упражнялись все желающие — от маститого Сенчина до дебютанта Непогодина. Потому благая весть от Платона немногим отличается от прочих новореалистических евангелий: в жизни всегда есть место отбросам. Сопутствующие обстоятельства варьируют, — война, встреча с читателями, голод в Поволжье, — но цель незыблема. Любая фабула у Беседина неизменно выруливает к фекалиям, рвоте, гниению:

«Кружится голова от запаха старческих тел, нечищеных зубов, потной одежды» («Рождество»).

«Добежать до ванной, не стошнить на ковёр. А, чёрт, ладно! Завтра новый день. Уберут. Станет чисто. А пока спать. Доползти до кровати. Цель, цель, цель… или нет, лучше сразу спать… На этом грязном, липком полу» («Провинциалии»).

«Разрытая могила в лунном свете выглядела зловеще. Я боялся подходить к ней, стоял поодаль. Отец и Ефимыч спрыгнули в яму и вытащили тёмный гроб. Сбили крышку. Любопытство всё же подтолкнуло меня вперёд. Я подошёл ближе и рассмотрел кости в кашице гноя и слизи… Мой отец оторвал от трупа палец с кольцом, ударом лопаты отрубил часть руки с браслетом и взял с разложившейся груди крест» («Голод»).

А коли не трупная гниль, — так понос и золотуха: гайморит, фурункулы, перманентный кариес. Чувство меры автору поминутно изменяет, и полное собрание трэшевых штампов начинает выглядеть откровенной пародией — чем-то вроде «Scary Movie».

Но оставить собственный интерес к помойкам без подобающей драпировки нельзя: моветон. Как правило, новые реалисты маскируют некрофилию социокритическим дискурсом; Беседин же проявил похвальную оригинальность. Трансгрессия у него прикидывается то этикой, то религиозной философией. Ну, вы же помните: книга путь на спасение, и бесединская проза просто-таки обязана обернуться душеспасительными рацеями. Обходные маневры вроде подтекста и аллюзий П.Б. в силу нежного возраста освоить не успел и потому атакует читателя в лоб, по-маяковски: поздравить ветерана с Днем победы — хорошо, заблевать спьяну гостиничный номер — плохо. По-видимому, это и есть обещанное разграничение категорий добра и зла. Премного благодарен за инструкции, Платон Сергеевич. Вот еще что: только тех, кто любит труд, октябрятами зовут. В следующий раз не забудьте, пожалуйста.

Не минула сочинителя и пошлость не в пример бóльшая — богоискательские потуги. На клиросе интеллигенту всегда было тесно, и он сломя голову бежал куда глаза глядят: в сектантство — как Александр Добролюбов, в самодельные культы — как Клюев, в антропософию — как Белый или Тарковский, в нью-эйдж — как Лимонов… П.Б. не исключение.

В церкви Беседину не по себе: «От мужика, только что читавшего «Отче наш», смердит перегаром, будто его желудок переварил сам себя» («Рождество»), «К амвону спешат женщины с мимикой кобр, мужчины с ужимками кроликов» («Крещение рыбой»). Таинства безблагодатны, — герой «Рождества», механически причастившись, пялится на телок: «Их лица в боевой раскраске, ноги в сетчатых колготках, груди в увеличивающих бюстгальтерах. Шансы есть, но нет нужной дозы алкоголя в крови, значит, нет и желания». Спасение возможно лишь за пределами церкви. В «Крещении рыбой» разбивается банка со святой водой, и тут же чудесным образом оживает подаренный герою судак: «Вижу, не столько глазами — сколько нутром: рыба жива, она кровоточит и дышит. Найти прорубь, выпустить. Мысль эта четкая, ясная. И от нее вдруг становится радостно, точно божеству в последний день творенья». Тут, знамо, подразумеваются немыслимые глубины. Судак — это вам не окуневая рыбешка, поднимай выше: ?χθ?ς собственной персоной, иже воскресе из мертвых при сокрушении ложной святыни. В «Последней крепости» Беседин изъясняется открытым текстом, минуя аллегории:

«На черном полу — песочная пирамида, на ней голышами выложен крест…

— Наш новый храм, — улыбается мальчик. — Я же говорил, он поможет».

Сим, значит, победиши.

Про масонские происки вам Игорь Прокопенко все объяснит и даже картинку на долларе покажет крупным планом — для сравнения. Мои претензии к идейным метаниям Беседина много скромнее: и не надоест же изобретать велосипед, — ведь было, потом еще сто раз было и оскомину набило. Тем не менее…

Тем не менее в харьковском «Фолио» вышла первая часть бесединской тетралогии «Учитель». Этого, конечно, уже не поправишь, и один тяжелый приступ портяночной тошноты нам гарантирован. Однако три остальные еще можно предотвратить. Пойду строить песочную пирамиду. Авось и впрямь поможет.