НОВЫЕ ИМЕНА:

Владислава ИЛЬИНСКАЯ, Ірина ОЖЕХОВСЬКА , Серафима ОРЛОВА, Татьяна ЕВСТАФЬЕВА, Юлия ТЫЖНЕВА, Юлия Хоменко



Владислава ИЛЬИНСКАЯ

Ни любви, ни восторга, ни правды

новое утро стягивает одеяло, как будто скальп.
плещет тебе, еще сонному, в лицо ледяной водой.
нужно подняться на ноги, нужно идти искать
то, что и так всю жизнь волочится за тобой.
и пока ты вот так вот гоняешься за хвостом,
наступаешь себе на горло, расплющивая кадык,
твой хранитель кладет на коленку двойной листок
и старательным почерком записывает ходы.
и когда ты уже совсем собьешься и с ног, и с сил,
и поймешь, что по всем подсчетам прошел лишь треть,
подойди к нему спящему и тихонечко попроси,
чтоб он дал тебе на свое творение посмотреть.
а когда ты начнешь возмущаться и возражать,
мол, куда подевался его знаменитый слог -
хорошенько задумайся и рискни ему доказать,
что твоя история интереснее, чем колобок

***
что толкнуло к охоте - не помню. таков рецидив,
что гоняет по засранным стройкам, ночным подворотням.
оказалось, достаточно просто себя убедить,
что на все наплевать, что существенно только "сегодня".

бестолковый романтик - я красил улыбкой рот,
ни секунды не дрогнув, плясал на краю преисподней...
все останется прежним, никто никуда не уйдет,
ведь на все наплевать, ведь существенно только "сегодня".

и под низким дурманящим небом, на стыке ветров,
и в изгибах мостов, и в плену бесконечного полдня -
заворожено слушал стеной нарастающий рев -
здесь на все наплевать, здесь существенно только "сегодня".

я был жалким бойцом. я не знал, что такое война,
но когда в голове назревала кровавая бойня,
я сжимал кулаки и сквозь битые зубы стонал,
что на все наплевать, что существенно только "сегодня".

и когда, по прошествии долгих сегодняшних дней,
не нашел за спиной ни любви, ни восторга, ни правды,
я остатками памяти вывел на первой стене,
что существенно все - и вчера, и сегодня, и завтра.

Ірина ОЖЕХОВСЬКА

Смерть у піжамі

Хочеться кричати, але немає смислу: в порожніх головах можна почути лише відлуння власних слів, і більше нічого.
П’яні, лайливі бари зустрічають мене щосуботи на вулиці Гагаріна у місцині, якої, очевидно, і на карті немає.
Лише на цій вулиці цивілізація, культура, червона лінія, нічний Лас-Вєгас цієї діри, в якій я опинилася і через себе, і через свою маму.
Забуті, не здатні до життя…
Я прогулювалася перед сном і випадково забрела до «Фортуни». І от – я вже сиділа в цьому барі й потягувала зелений чай без цукру. Від нудьги перебирала поглядом відтінки райдуги, котру утворювали цигарковий дим і світло. По суті, безглуздо витрачала свій час.
Дешеве пиво і халяви за безцінь – найкраще, що тут є. Кого тільки не зустрінеш у цьому генделику розваг: он місцевий мажорчик Кірюша намагається у чашці з пивом спіймати своє сонце і проковтнути його, а з іншої сторони – дівчатка в міні-юбках виглядають якихось пригод. У цьому кориті відпочинку сиджу і я, з якимись малознайомими дівчатами. Вони п’ють горілку з лимоном, я – чай без лимону.
Ось підсіло за наш столик руде кирпате бидло. Вибачте, місцева зірка: наркоман зі стажем – Чіча. Чому Чіча – не знаю, але має високу самооцінку, бо він – крутий.
Заграли «Звєрі». Чіча підскочив і почав танцювати, грати на уявній гітарі і співати, бо Чіча знає, що він охрінінний пацан, він – зірка. Та Чіча просто не відає того, що живе він у місцевості, забутій і Богом, і Дияволом. Чіча не знає про це, Чіча танцює танго п’яного рокера. Ось він б’є по неіснуючим струнам своєї вигаданої гітари – і йому насрати на ваші насмішки. Йому аплодують, свистять.
Заграли Потап і Настя – і Чіча перекваліфікувався у репера. Тьолочки в куточках посміхаються Чічі, мальчики-мажорчики заздрять Чічі, знімають його на відео.
Ось так і живемо: заховані від очей людських, лише за звіриними покликами: аби наїстися, напитися й повеселитися, а потім забутися.
Навіть Смерть до нас доходить лише під вечір, у піжамі. Чіча їй грає на уявній гітарі – і вона засинає у нього на колінах у барі з давно незрозумілою для нього назвою «Фортуна».

Серафима ОРЛОВА

Джок  


Они колесят по Лиссабону уже пятый день.
Алфама вконец доконала обоих полицейских: бесконечные подъёмы и спуски по кривым улочкам, головокружительные каменные лестницы вышибли из бедняг семь потов. Что касается того, кого они сопровождают, то ему всё нипочём: и жара, и затянувшиеся бесплодные поиски, и душная топка старого города.
Высокий сухощавый мужчина лет под пятьдесят, с пронзительными светлыми глазами, бодро шагает вперёд. Крепкие загорелые ноги быстро ступают по камням, растоптанные сандалии шлёпают задниками. Он скользит пристальным взглядом по рыжей черепице крыш, всматривается в кроны деревьев, словно рассчитывает увидеть в тёмно-зелёной путанице листьев и побегов нечто важное. Время от времени останавливается, бормочет по-английски:
- А ну-ка, если здесь?..
При этих словах из сумки, висящей у него на боку, тут же извлекается плоский барабанчик, покрытый письменами. Он крутит барабанчик над головой за верёвку, прислушиваясь к свисту воздуха. Это действо неизбежно привлекает внимание жителей Алфамы, не очень-то торопящихся к сиесте.

- …Бог мой, до чего же шумно, - вырвалась наружу досада хозяина барабанчика, когда троица прошла под аркой и остановилась, пропуская жёлтый трамвай. – Что они все гуляют? – продолжил англичанин, убирая мокрые волосы со лба. – Солнце так и лупит. Сейчас надо сидеть по домам, читать, спать… в конце концов, плевать в потолок, давить мух со скуки – чем вы там во время сиесты занимаетесь?
- Завтра праздник, сэр, - пожал плечами в ответ молодой полицейский. – День святого Антония… Какая уж сиеста? Покупки, подарки…
- У вас тут один сплошной праздник, - заворчал англичанин. Посторонился, пропуская молодого парня, который гордо нёс цветочный горшок. В горшке торчала пышная бумажная гвоздика. – Один заканчивается, другой начинается… Когда мы только приступили к поискам, тоже было не продохнуть от гуляющих…
- Но ведь как раз проходило открытие фестиваля, - вмешался полицейский постарше, чувствуя себя обязанным вступиться за местные обычаи. – А завтра – день города.
- Ну вот, я же говорю… Праздник на празднике, праздником погоняет, – гнул своё англичанин, постукивая длинными пальцами по барабанчику. Барабанчик отзывался мрачной сухой дробью. – Вам бы не праздник, а траур впору устраивать, когда такие дела творятся.
- Дело не подвергают особой огласке, сэр, оно и к лучшему, - нахмурился старший полисмен.
- Стоит ли пугать людей? – поддакнул младший.
(Оба они почему-то взволновались, как будто ждали, что иностранец сейчас же встанет посреди улицы и громко выдаст скучающей публике все тайны Интерпола.)
Англичанин покачал головой – очень неодобрительно, и опять спрятал барабанчик в сумку. Почти брезгливо отодвинул ногой бумажную гирлянду, валявшуюся на камнях:
– Газеты-то будут пугать. Трубить о каждом новом случае. Распространять ложь и сплетни, сеять смутный ужас. И делать на этом деньги.  А люди так и не узнают правды, пока вы будете ждать, что сообщников тайно схватят. Ждите, ждите… Может, пока мы тут ушами хлопаем, уже произошло очередное убийство…

Солнечный мир словно дрогнул при этих словах. Что-то невидимое надломилось, какая-то тайная опора ушла из-под ног. Тоска засочилась изо всех щелей, изо всех тёмных пятен: женские туфли, платки старух, тени на асфальте, бесчисленные блестящие пятна глаз, родинки на лицах, покрытых испариной – всё задышало пресловутой saudade, для которой нет названия в других языках.
- Праздник – это очень удобно… под шумок всегда легче совершать преступления.
- Вы чересчур мрачны, доктор, - не выдержал младший офицер .
Обладатель барабанчика быстро повернулся на голос – юноша тут же отвёл в сторону дерзкие глаза, стушевался.
- Доктор Уилсон прав – не стоит терять бдительность, - солидно заметил другой полицейский. Промокнул платком лоб, вздохнул украдкой.
Доктор воззрился на обоих спутников с такой миной, будто окончательно разочаровался в их интеллектуальных способностях.
- Господа, я понимаю, что вы измучены жарой и беготнёй по городу, - раздражённо начал он, - понимаю, что вы считаете поиски пустыми, мои методы – шарлатанскими, а руководство Интерпола – совсем свихнувшимся, коли оно поручило вам такое задание. Поверьте, если бы я мог, я бы с радостью избавил вас от своего общества и немедленно, первым же самолётом вылетел обратно в Африку.
- Сэр, успокойтесь… - почти испуганно перебил молодой полисмен, но доктора было не остановить.
- … В конце концов, хоть мои методы поиска и необычны, но они - совсем не гарант успеха, - доктор аршинными шагами стал мерить выщербленную мостовую. - Народ ланго зовёт меня аджвакой, колдуном, но я не постиг и десятой части тайных знаний, я лишь коснулся их в той степени, в которой может этнограф. Я знаю некоторые ритуалы, но станут ли они работать в руках европейца? Господа, я иду вслепую!..
Остановился, всмотрелся в их лица, желая найти понимание.
- Я врач. Поймите же, я прежде всего врач. Какого чёрта я должен болтаться в Европе из-за кучки психопатов, прикончивших несколько человек, если в Судане уже два года беспорядки? Пациенты без конца поступают в мою хартумскую клинику. Почему я тут, а не там, где боль, где работа, с какой стати?
Он горько усмехнулся.
– Вы позвали меня, потому что страшитесь необъяснимого. Я должен спасать вас от страха, в то время, как в другом месте мог бы спасать от смерти!
  – Сэр, здесь тоже гибнут невинные люди, - воззвал старший офицер в состоянии, близком к отчаянию. Речь произвела на него впечатление. – Ритуальные убийства… надписи кровью… Уродливо, дико. Не верю в мистику, но подобные зверства… словно действует нечеловеческая воля…
- …Просто выбор совершает не человек. Но я не верю, что это существо хочет убивать. – Доктор вновь потянул из сумки барабанчик. – Спокойно, господа. Несмотря на своё недовольство положением вещей, я не оставлю так этого дела. Мы должны отобрать у преступников тайный козырь как можно скорее. Во-первых, мы таким образом свяжем им руки…
- А во-вторых?
- А во-вторых…
Он задумчиво поскрёб заросший седой щетиной подбородок, не решился сказать, только сморщил губы. Поторопил:
- Идёмте же. Всякое ваше «шпера пикадинь» смерти подобно.

…Они двигались в сторону реки. Чем ниже улица, тем сильнее острый, пряный запах эвкалиптов.
- Сила текущей воды, - бормотал доктор, к недоумению полицейских. Барабанчик всё чаще появлялся над головой.
Дрожащий жаркий воздух искажал очертания. Арабский дух старых кварталов Алфамы заставлял вспомнить другие – там, где зелень ещё более жёсткая и пыльная, где температура порой достигает 122 градусов по Фаренгейту. Извилинами мозга – белые узкие улочки. Чахлые пальмы колыхаются в раскалённом сне пополудни.
Доктор щурится, смотрит сквозь ресницы. Ему кажется, что за поворотом выплывает дом его соседей. Нерия на минутку вышла и присела отдохнуть на крыльцо. Мимо неё белыми призраками проходят арабы, хотя призраки не пылят так сандалиями. Нерия не обращает на них внимания; уставившись в светлое ущелье улицы, бормочет:
- Я не верю в джоков… Я не верю в джоков…
То и дело, заслышав стон, вскакивает и убегает в дом. Сестра Нерии с утра очень слаба и всё время просит пить. Нерия не разрешает ей вставать с постели, сама мечется по хозяйству, пытаясь успеть за двоих.
- Нерия, что ты там бормочешь про джоков? Ты же христианка, - подкалывает её доктор, выгружая из багажника сумки, наполненные на рынке.
Нерия мрачно смотрит на него яркими глазами:
- Лучше бы вы помогли моей сестре, чем смеяться, аджвака Нгу.
- Да ведь я смотрел её. Это не хворь. Она, должно быть, надорвалась вчера. Вы ведь уже не так полны сил, чтобы столько работать. Где твои племянники, в конце концов? Месяц, как я их не вижу.
- Уехали, - Нерия отворачивается.
- Вот как? Куда же?
- На юг страны.
Это может значить только одно. Доктор не расспрашивает – кругом слишком много чужих ушей. В этом квартале он и семья Нерии держатся особняком. Хотя бы потому, что лишь они сидят дома, когда все идут на пятничный намаз.
- Адваро пи… - слышен стонущий голос из дома. Нерия вскакивает, её высокая костистая фигура моментально пропадает в дверном проёме, будто проваливается за подкладку пространства.
Доктор Уилсон вздыхает и идёт к своему крыльцу, влача пакеты в обеих руках. Его останавливает возглас Нерии:
- Аджвака Нгу!
Она возвращается и встаёт на пороге, скрестив на груди руки. Ткань старой футболки, полинявшая до светлой голубизны, ещё сильнее оттеняет их чёрную кожу. На кистях вздулись вены. Смотрит исподлобья:
- Помогите моей сестре, аджвака Нгу. Вчера она встретила близнецов…
- О, боги! Нерия! Ты что, хочешь, чтобы я наряжался в шкуру чёрного козла и прыгал вокруг вашего дома, изгоняя злых духов? Сама же говоришь, что не веришь в джоков.
- Я так говорю, чтобы они не имели надо мной власти.

- …Доктор! Доктор, вы замечтались? Больше не будете крутить этот ваш… ук-джок?
Возгласы полицейского заставили доктора вынырнуть из воспоминаний.
- Тихо, прошу вас! – сердито сказал доктор Уилсон. Остановился, в который уже раз покрутил барабанчик над головой, прислушался к звуку влажного ветра,  снова покрутил.
– Прошу вас, тихо… - повторил он.
- Вы что-то обнаружили? – полицейские так и подобрались.
- Да, и я бы заметил это раньше, если бы отдельные господа не шумели и проявляли больше уважения к поискам. Думаю, нам следует двигаться вверх по реке, в сторону промзон. Вы слышите?.. Ветер…
Доктор повернулся в ту сторону, откуда ветер гнал волны облаков над Тежу, словно вторая небесная река текла над Лиссабоном. Барабанчик прокрутился в воздухе, и кожа, натянувшись, издала слабый басовитый гул…

…Под ногами уже довольно давно хрустел полудикий галечный пляж.
Острые листья береговых растений, осколки бутылок, режущие воздух крылья и крики чаек, хищные носы рыбачьих лодок, бултыхавшихся на мелководье – всё здесь враждебно впивалось в пространство. Изнурённый конвой тащился, оскальзываясь, за доктором. Доктор с удовлетворением чувствовал, как в этом неприветливом месте с него тяжёлым одеялом спадает сон пополудни.
Безмятежная, неспешная, словно ждущая чего-то Португалия! Каким веретеном ты уколола в незапамятные времена свою смуглую руку, заснув под ярким солнцем? Но здесь, в заброшенных местах, среди замшелых камней и загрязнённых побережий, явно слышна твоя тревога, скрытая под спудом грёз. Острое веретено – твоя saudade, тоска, которая не даёт тебе дышать спокойной грудью.
Басовитый гул, издаваемый барабанчиком, становился всё увереннее.
Доктор постоянно поглядывал вверх, туда, где над берегом шла стена.
Над белой низкой оградой плыли старые крыши, стены, затянутые зелёной сеткой, костями торчали ржавые строительные леса. Здесь всё недоделанное печально старело, не дождавшись рождения - умирало, а начатые исправления - откладывались и откладывались до полного разрушения и забытья. Чуть дальше промзоны пролегала железнодорожная ветка – совсем недавно по ней ходили паровозы, и маленькие белые домики в гуще садов окутывались чёрным дымом. Сейчас между шпал росла трава. Рыжая земля медленно прятала щебень, блестящий на солнце.
Феликс Гордон Уилсон шёл медленнее и медленнее и наконец остановился совсем. Щекочущий гул барабанчика не хотел исчезать, шёл через прижатые к коже пальцы в руку и выше. Ветер тому виной или?..
- Наверх, - приказал он, кивая на пролом в старой стене.
Наверху за забором, открытый всем ветрам и солнцу, стоял старый консервный завод. Разрушение сильно тронуло его, как и всё здесь. Тёмный остов, погребённый в грудах щебёнки и осколков кирпичей – своей же сброшенной чешуи, потонувший в наступлении стройной армии трав и цветов.
Барабанчик дрогнул и загудел сильнее. Ветра совсем не было, и полицейские со страхом уставились на доктора. Тот щурился, глядя в проломы окон. Человек и здание играли в гляделки: жизнь заглядывала в старый каменный череп.
В тёмную пустоту тянуло. Низкий дверной проём, полузасыпанный кирпичом, зиял, как жадный беззубый рот.
- Вызовите подкрепление, - отрывисто сказал доктор и грубо пихнул барабанчик в сумку. Гул задохся, заглох.
- С вами пойдёт Рональдо!
- Нет, вы оба останетесь здесь. Я пойду один. И тихо, ради бога, тихо!
Плоские подошвы его сандалий скользили по камням, он оцарапал палец, подбираясь к проёму. Оттуда пахло влажной прелью. Доктор согнулся, нащупывая путь ногой, осторожно вошёл во тьму.
Вниз шла разбитая старая лестница. Он замер, закрыл глаза, весь превратившись в слух. Где-то на верхних этажах бродил ветер, вздыхал так, как бывает только в покинутых домах. Огромным скелетом завод вырисовывался в воображении доктора. Пустой остов, нигде ни движения жизни. Только где-то внизу, у самых корней мёртвого камня, брезжит искра.
Открыл глаза. Тьма. Нет никакой искры, но есть звук – слабый, полуживой. Тонкий треск, подобный тому, который издаёт ненастроенное радио. Звук шёл из-под лестницы, из подвала.
Сандалии шевельнулись, левая нога нащупала следующую ступеньку. Внезапно доктору стало жутко, страх наполнил холодом кончики пальцев. Пальцы вцепились в ремень сумки. Он спустился ещё на две ступеньки, задел какой-то камень; тот коротким стуком отзвучал вниз, в глубину.
- Шшш, - сам себе сказал доктор, прислушиваясь к потрескиванию внизу. Ещё несколько неуверенных шагов – и лестница кончилась. Двигаясь к источнику звука, он ощутил скверный запах и задел ногой что-то твёрдое. Пожалуй, ради собственной безопасности необходимо включить фонарик. Он щёлкнул кнопкой и вздрогнул: откатившись от носка сандалии, на земляном полу лежала тёмная кость. Чуть подальше круг света выхватил из тьмы примитивный, сложенный из осколков кирпича алтарь; грязные ошмётки гниющего мяса лежали на нём.
Доктор, преодолевая отвращение и ужас, двинулся к алтарю. Стенка сооружения закрывала угол подвала, за алтарём оставалось немного свободного места. Доктор склонился, прижался к испачканным кровью кирпичам, пытаясь коснуться пальцами земли, и когда это удалось – ощутил дрожь почвы, треск усилился, казалось – из-под земли пытается пробиться какое-то животное.
- Амоси… - губы доктора шевельнулись почти беззвучно. – Мос ахинья… Ньинги нга?
В ответ ни слова, треск разрывает ткань тишины. Пальцы взрыли почву, нащупали тряпочный вихор – завязки узелка.
- Джок! – позвал Уилсон погромче. – Джок!
Узелок чирикнул птенцом. Доктор отнял руку и кинулся к оставленной сумке, где лежали необходимые предметы…
После свершения короткого ритуала он наконец смог вынуть грязный узелок из земли, осторожно положил его на чистое место, опустился на колени:
- Ответь же мне… Что они сделали с тобой? Как ты вообще к ним попал?
Чириканье повторилось, ответ сам появился в мозгу – чужеродная, извне пришедшая мысль:

………………кех кайа……………………

- Они носили тебе сырое мясо, идиоты… Конечно, сейчас. Хоть бы не скисло… - доктор трясущейся рукой полез в сумку, нащупал банку мёда. Сел на корточки, открутил крышку, налил в неё молока из бутылки – свежий запах поплыл по подземелью. Никогда ещё молоко и мёд не благоухали так сильно. Аромат заполонил всё пространство под лестницей, вытесняя сырость и мертвечину. Казалось, перепачканный узелок сам вызывает эти ароматы из пищи и сам же их впитывает – жадно, без остатка.
- Гиблое место, - доктор поёжился. – Жаль, что нельзя унести тебя и поговорить спокойно. В любой момент могут явиться те, кто считает себя твоими хозяевами…
Узелок чирикнул.

………апуойо ма тек………

- Не благодари, - отмахнулся англичанин и перешёл полностью на язык луо, чтобы джоку было удобнее. – Скажи, как они тебя заполучили? Купили у колдуна? В Судане или, может, в Уганде? Как тебя зовут?
Слова ответа вошли ему в голову, быстро и в беспорядке, как дети, взявшиеся за руки, но то и дело сталкивающиеся и перегоняющие друг друга:

………………проклинаю неосторожность………….
………………я свободный джок………………
……………..за ними стоит тень…………..
………………попал в ловушку……………….
…………….подносили мне мертвечину…………
…………….не мог противиться…………….
……………..я джок Олебе, джок Олебе………….
……………..очень устал…………………..
……………….злые белые колдуны…………
………………продан за несколько монет………….
………………везли через большую воду…………
………………заставляют показывать людей……..

- Заставляли тебя выбирать жертву? – Доктор под пляшущим светом фонарика вновь запустил руку в сумку. – Честно скажу тебе: я вообще-то не ищейка, а учёный. Меня просто упросили… смешно, полиция хотела, чтобы я отыскал то, во что они сами вообще не верят. Чтобы было легче искать, мне дали книгу… брошюрку, выпущенную несколько лет назад тут, в Лиссабоне, в какой-то частной типографии. Здесь упоминается и о тебе. Я сам, откровенно говоря, до последнего сомневался, что ты правда у них…

…………………не хочу……….устал………………
……………………..унеси меня……………………. , - казалось, невидимый собеседник передёрнул плечами.

- Погоди ещё немного, я отнесу тебя в любое место, какое пожелаешь. Там ты найдёшь покой. – Он листал истрёпанную тонкую брошюру, подсвечивая страницы. – «Злые белые колдуны» не говорили тебе, зачем затеян весь этот балаган?

…………………за ними тень…………………..
…………………..не мог противиться…………..

- Их скоро поймают. Ты можешь говорить свободно, - доктор загнул уголок страницы, - тем более, что многие идеи твои хозяева вовсе не таят. Вот, взгляни – в манифесте они называют тебя «слепым ребёнком, собирающим камни на дороге истории». В каком-то смысле ты и правда беспомощен, как дитя. Попасться в плен к жалким недоколдунам, к самозванцам, быть в их власти шесть лет…
Джок молчал, пространство было пронизано его страхом, как тысячью тонких струн.
- Ты понимал, что они убьют тех, кого ты покажешь? – тихо спросил Уилсон.
  Вместо ответа фонарик погас.
- Чёртовы батарейки. Или это ты сделал? – доктор широко открыл глаза, всматриваясь в темноту. – Не хочешь, чтобы я читал? Джок! Джок Олебе!
Тишина. Доктор вздохнул, подобрал под себя ноги:
- О боги, за время поисков я уже выучил этот манифест наизусть. Ты мог бы и не трусить, ведь я расспрашиваю тебя, чтобы нам легче было арестовать их. – Он положил книгу на колени, чтобы не пачкать землёй обложку, с выражением произнёс:
«Знак опустошен и нет в нем более жизни.
Мы уже не верим в тот эрзац, который нам подсовывают вместо жертвы. Слишком долго нас кормили облатками вместо плоти и поили жидким вином вместо крови (это ведь они камень в огород христиан, понимаешь?) …мы устали от символизма и слов, за которыми нет желания. Пришло время вновь связать Три Нити: жертву, божественную бессмысленность и коллективную жестокость»… До чего напыщенно звучит. Кучка психов, антропологов-недоучек, назвалась Тайным Союзом Трёх Нитей  и совершала убийства по всей Европе. Эм, как там дальше-то у них… «Всевидящий джок покажет нам жертву»…

…………………я не……………………. - дрогнула темнота.

- Никто и не говорит, что ты виноват. Чувство вины присуще лишь человеку. – Доктор поскрёб пальцем обложку манифеста. – Но виновные в совершённом - не чувствуют себя виновными. Не считают себя убийцами. Их совесть успокоена, потому что ты им помогаешь, снимаешь с их плеч тяжесть выбора. Их замысел как раз и состоял в том, чтобы выбор жертвы совершался абсолютно случайно, непредвзято, не по злому умыслу или для какой-то выгоды. Им нужен был инструмент - непредвзятый, не ощущающий ни вины, ни жалости. Но почему ты послушался их?
Джок помолчал, потом заговорил, захлёбываясь:

…………………нельзя произнести………………………..
……………………они не имеют власти………………………..
……………………но то что за ними………………………..
………………не могу……………………………
…………………в конце концов тебе лучше знать……………………
…………………ты только что упоминал о……………………………
…………………сила духов уже не та, что раньше………………………………………
………………мой народ принял веру белых………………………
…………………я и такие как я теперь для них зло……………………
…………………но это ложь…………………………..
………………………природа не делает зла и не приносит блага…………………
……………………мы чисты как пески пустыни……………………………..

- Я знаю… Знаю! Потому я здесь.
Доктор Уилсон закрыл глаза, хотя тьма была столь плотной, что никакой разницы не ощущалось. Перед его внутренним зрением возник морской берег. Волны бросались на белый пляж; буруны-паломники, в исступлении припадая к земле, разбивались тысячью брызг. По берегу металась щуплая фигура. Дитя, убегая от жадных водяных рук, бросало в воду камешки – бессмысленно и бесцельно, даже пустить «блинчик» не получалось.
- Слепой ребёнок… - пробормотал доктор. – Отсвет Бога… Сила, пронизывающая пространство, не злая и не добрая… Чудо, которое возможно удержать в ладонях и просить о счастье. Так верили в тебя ачоли… Всё странное или прекрасное они считали твоим обиталищем, боялись и боготворили… пока их не научили другому.
Дитя обернулось, блеснули яркие белки закатившихся глаз.

…………………край, где даже луна горяча………………………..
…………………..без него я ничто…………………………..
…………………доживаю свой век…………………………….

- Так кто же стоит за Союзом Трёх Нитей? Джок Олебе!

……………….нас стали называть его именем………….
……………..именем зла что стоит у всех за плечами……………………….
……………...это великая сила Мёртвого……………

Ребёнок опустился на корточки, закрыл большую голову руками. Шипящая пена набежала, вымывая из-под его ступней песок.

- Бунт твоих хозяев – это бунт детей против хода истории. – Доктор протянул руку и, как показалось, ощутил под ладонью жёсткую шевелюру, погладил скорчившегося ребёнка-джока. Солёный запах моря окутал их обоих. – Им так надоели бесконтрольные бесчинства зла, что они решили пустить кровь миру, как средневековые цирюльники – во благо. Но были обмануты ложным знанием. Нельзя сделать убийство – священным, жертву – оправданной, если жертвуешь не собой.
Может быть, им казалось, что они совершают подвиг, подвижничество. Европа – слишком тихое болото, стоячая вода всегда загнивает. Ужас войны, смерти – что-то умозрительное и даже что-то высокое по сравнению с ежедневными дрязгами, пробками на дорогах, демонстрациями и обманами на выборах.
Мальчик поднял голову, задвигал пухлыми африканскими губами:

………………………………знает и младенец………………………
……………….тень за спиной всегда одна и та же……………

- На чёрном континенте сейчас тоже неспокойно, джок, - доктор вдохнул полной грудью запах воображаемого моря, окончательно ставшего настоящим. – Гражданская война. Арабы и ачоли идут убивать друг друга – по старой, избитой причине. Я уверен, и у них одна и та же тень за спиной – это ведь не зависит ни от цвета кожи, ни от вероисповедания.

…………………там никогда не будет спокойно……………………………..
………………………земля моя – сердце мира………………………….
……………………но я не вернусь……………………………
……………………море всюду едино……………………………..
……………зарой меня на здешнем берегу……………………., - сказал ребёнок. Выпрямился и снова стал кидать камешки в воду…


…Сегодня Лиссабон окутывает приморская прохлада. По Тежу бежит хмурая рябь. Гладкие ботинки доктора задумчиво меряют брусчатку. Сумка похлопывает по боку – барабанчик молчит. Это последняя прогулка по городу.
Там, где воды Тежу смешиваются с водами Атлантики, на закате было прощание. Холодный влажный песок, опущенная в яму ноша. Жалкие концы тряпочного узелка, торчащие из почвы. Полушёпотом:
- Орити. Вабироненоре.
На заброшенном заводе полиция устроила засаду. Возможно, со дня на день представители Тайного Союза наведаются туда, не ведая, что клетка, в которой был дух-пленник, уже пуста.
Больше Интерполу от доктора ничего не требуется, и путь его лежит не к месту засады, а в центр города, к площади перед медицинским университетом.
- Хотел повидать тебя перед отъездом, - говорит Феликс Гордон Уилсон, стоя перед высоким белым пьедесталом. Прохожие оглядываются на сумасшедшего, болтающего по-английски с памятником, ускоряют шаг. – Говорят, ты лечил людей, но убил себя, когда понял, что тобой завладела зараза. Разве это выход?
Чёрная фигура в долгополом одеянии смотрит с колонны, одна рука статуи растерянно отведена в сторону.
  - Я не спорю с тобой, даже готов принести своё «обригадо» за твои дела. Я только хочу знать, есть ли другой путь. Эти сумасшедшие, которые убивали так жестоко, - бормочет Уилсон, - пытались найти лекарство от чего-то похуже туберкулёза. Тёмный, неверный путь, но такое впечатление, что для нас нет верного пути. Потому что - когда мы хотим справедливости, в итоге приходим к жестокости. Желаем доброты, а приходим к безразличию. «Ископаемые блохи, застывшие в янтаре времён»… Посмотри, как всё замерло под этим солнцем.
Два врача – вознесённый над землёй и стоящий на ней, памятник и человек – печально и понимающе глядят друг на друга.
- Тени одного цвета, - доктор Уилсон машет руками, пытаясь объяснить, - одинаковые. И они всегда есть… А, чёрт… Вчера это звучало лучше. Я не знаю, что он имел в виду – только ли общие корни всего насилия или же… или же – что мы не меньше виновны…
Доктор Мартинс глядит на доктора Уилсона чёрными чугунными глазами.

Сзади слышен смех. Доктор Уилсон смотрит за спину доктора Мартинса. Доктор Мартинс рад бы обернуться, но конструкция не позволяет.
Из проулка на площадь выбегает запыхавшаяся мать, впереди неё несутся два мальчика, их ботинки звонко стучат по камням.
- Абель! Годфредо! Немедленно назад!
Близнецы, не слушаясь, бегут вперёд и смеются.
Кричат что-то на языке, понятном лишь им двоим – помесь щебета и лепета. Совершенно одинаковые: маленькие, лёгкие, задорно-черноглазые, в одинаковых синих курточках…
В глазах – одно и то же солнце.
Под ногами – скачущие мячики теней.
На лицах - единый отсвет чуда.

- И всё-таки я сомневаюсь, - шепчет то ли доктор, то ли ветер, то ли памятник.

Татьяна ЕВСТАФЬЕВА

непрошенный

                                                        
Дед у околицы,
Держась за палицу,
На Солнце молится:
О тёплой горнице,
О доброй памяти,
Не скорой звоннице.

Дорожкой узкою
К избе покошенной
Ни кем не узнанный,
Ни кем не прошенный,
Идёт с надеждою
На встречу нежную

Отпала ставенка
И сердце дрогнуло:
Какою старенькой
Ты стала, рОдная…
…стаканы, водочка
Да хлеб с селёдочкой …

- По чести встретила,
Да Бог, порог тебе.
Горька отметина,
Забыт твой дух в избе.
Кого грел стужами?
Уж мне не нужен ты.

…Дед за околицей,
Сглотнув солёную,
На месяц молится:
Прости гулёну, мол,
Душа опомнится!
…да льётся звонница.
сентябрь 2012г.

Юлия ТЫЖНЕВА

Ночь расставляет сети

Холодными лучами стреляет рассвет

Холостыми лучами стреляет рассвет,
распадаясь на крики и шепот города,
сплавом серым, безвольным врывается цвет
в подоконник без всякого повода.

В переулках усталых, запутанных снов
затеряется время, старея.
Правомерность всех прав не срывает оков,
каждый день их вбивая сильнее.

Ощущать летом зиму - протяжный, ненужный,  
устаревший, простецкий обряд.
Замахнуться поглубже, по спекшимся лужам
только море и соль не велят.

Связь

Я не читаю твоих мыслей.
Не знаю твой любимый цвет.
И сердце в облаке не виснет,
Когда я слышу твой "привет".

Скажи - надолго ли нас хватит?
Мы близкие - но не внутри.
На многое готова "ради",
Тебе хватает "лишь". Прости.

Но без тебя не просто пусто.
Внутри - как чтец по буквам "..вязь".
Скажи - большое ли искусство
В себе содержит слово "связь"?


И если ночь расставляет сети


И если ночь расставляет сети,
То время берет, отдавая гроб.
Осколок солнца в грудину метил,
Войдя, увидел - духовный банкрот.

И кредитор управляет трудно,
Любимый стул и кружка пусты.
И сигареты, (такое чудо)
Уже практически не важны.

Свет лампочки медленно входит в кожу -
Иллюзия цвета становится прочной.
Подходишь к зеркалу - не похожи,
Глаза сливаются в мысли сточно.

Рассвет опять начнет свои игры -
Пробьет/не пробьет, сплошное железо.
И буквы тихи, почти что сыты,
Лежат на бумаге прочнейшим срезом.

Юлия Хоменко

Город

Все городские провода –
Периферические нервы.
А кровь – обычная вода.
А сердца вовсе нет, наверно.

Артерий трассы, окна глаз.
Щетина поднебесных зданий,
Машин потоки, толпы нас –
Его незримое сознание.

Он мудрый город. Что-то есть
Такое в нем, что поглощает:
Какая-то живая взвесь –
Туман, который рядом тает.

Он бережно следит всегда,
Как ветер рвет листок осенний,
И пестрых зонтиков толпа
Течет, бурля, по его венам.

Он жив. Все мы – его слова.
Не мы его, а он нас создал
Из нервов, крови и стекла,
Пустых аллей и старой бронзы.