Последняя поездка Лермонтова. Стихотворения

ПОСЛЕДНЯЯ ПОЕЗДКА ЛЕРМОНТОВА

НА КАВКАЗ. 1841 ГОД

Пусты дороги Черноземья.

Печален юноша-гусар.

В походном скарбе – груз презренья,

В душе – священный неба дар.

Ужель поэт в России – странник?

Иль званья все в одном сошлись:

Избранник – то же, что изгнанник?..

Иных судеб не терпит жизнь!

Неспешна музыка степная.

И далеко ещё Кавказ.

И в небе тучка золотая

Торопит к югу тарантас.

«Прощай, немытая Россия…»

И степь лазурная, прощай!

Донской волной плеснул над синью

И скрылся в дымке милый край.

«Монго, Монго, мой друг прелестный!

Тоска на сердце, как свинец…

Ужели тучкою безвестной

Мелькну в лазури – и конец?!»

Весна не лечит ран душевных

И даль теснит тревогой грудь…

«Монго, я – брат сих тучек бренных!»

Воронеж… Степь… Последний путь…

* * *

Служение пуще охоты…

Поэты – народец такой.

Не скажешь о них: из пехоты,

Но каждый – на передовой.

Ни в танке, ни в шахте ракетной,

Ни в лодке средь мёртвых пучин,

Они – из других, неприметных,

Но живородящих глубин.

Они от особого фронта,

От мирных резервных полков:

Не бьют из эсминцев по фортам,

Напалмом не жгут городов.

Бойцы благородного толка,

По воле небес и творца

Строкой, а не дулом винтовки

В полон собирают сердца.

От хладных полярных предместий,

До вечных хоривских купин

Сдаются им розно и вместе

Германец, еврей, славянин. 

Ни в пошлой войне дилетантов,

Ни в марше глобальных свобод

Поэты, подобно десанту,

Своих не оставят высот.

УЛИЦА ХУДОЖНИКА БУЧКУРИ

Густые чаи и морозное эхо

Январского снега, девичьего смеха.

И к юности зависть, и завязь зари

Над улочкой, названной в честь Бучкури.

И утро в неузнанной памяти сердца

Ложится мазками в надежде согреться.

И гаснут в полотнах зари фонари.

И голос в калитку: – Мужик, прикури!..

ПРАВДА  И ДЕНЬГИ

Говорил мне старый дед:

– Мало денег – счастья нет!

Пал с души советский век…

Что ты ищешь, человек?

Отвечает старый дед:

– Много денег – счастья нет!

Что за тайный дедов знак:

Плохо так и плохо так?

И глаголет старый дед:

– Деньги есть, а правды нет!

* * *

Шекспиры, Венеры… Верлибры, верлибры…

Не надо пугать: мы ещё не погибли.

В груди воздымаются душ наших фибры.

Мы здесь не верблюды, не жабры от рыбы,

Мы здесь не из тех,

                        кто с пометкою: «випы»,

Чьи образы мраморно ввинчены в плиты…

Безумцы кивают на «чёрные дыры»,

Девчонок морочат экранокумиры…

Они нас – верлибром,

                        а мы их – Шекспиром,

Венерой: не вепри они, не вампиры,

Не наркоторговцы из верхней квартиры

И точно не «випы», 

                    не сэры, хоть сиры.

Верлибр нынче  – тренд.

                        А Шекспир? А Венера?

Нет повести горше, чем слабые нервы.

Нельзя без надежды, ужасно без веры,

Коль вместо любви – пустота и манеры.

И по боку рифмы, и к чёрту размеры.

Верлибром – в Шекспира,

                        кувалдой – в Венеру…

* * *

Когда не бывает дождя,

Мы устаём от солнца,

Когда не бывает солнца,

Мы проклинаем дожди…

Когда я не вижу тебя,

Я ощущаю сердце,

А если я чую сердце,

Значит, и боль впереди.

Когда не бывает войны,

Мы забываем о мире,

Когда нас лишают мира,

Мы жить привыкаем войной…

Я крайностей этих раб,

А ты им – весы и мера…

Мы оба по высшей мере

Несём этот груз с собой.

КАШТАНЫ

Плюхнись, сентябрьская спелость,

                                   каштанами,

Выкатись с гиканьем на тротуар,

Будто чумазая и голоштанная

Сотня малюсеньких Килиманджар.

Все мы корнями оттуда, из Африки…

Все мы каштаны – сдери кожуру,

И обнаружится без географии

Близость по духу и крой по нутру.

Знает нас осень, мудрейшая тётенька:

С ветки стряхнёт, не посмотрит на сан –

И кто родился плюгавым и кротеньким,

И кто в дородный сложился каштан.

Радуюсь чуду наивно и искренне.

Дни урожайные – срок, а не страх.

Лучше ли разве каштаны парижские

Тех, что росли на донских берегах?

В тайном родстве,

                        как язычник для суженой,

На обереги сую их в карман…

Зрелость сентябрьская – правда досужая:

Падает, падает спелый каштан.