Нам рано хоронить Россию. Стихотворения

*  *  *

Нам рано хоронить Россию.

Унынье – беспредельный грех.

Россия мощь, напор и сила.

И вера в бешеный успех.

Её судьбы крутая ноша

свою стезю упорно гнёт.

Но Русь, как загнанная лошадь,

ещё везёт, везёт, везёт.

Та ноша весит многотонно

подобьем тяжкого креста.

Под ней, до земи преклонённый,

войду я в Царские  Врата.

И там скажу слова о братстве:

«Поймите, люди, наконец,

чтоб нам соборными остаться

нужно созвучие сердец.

Наш путь туда, где хлад и ветер,

где  штормом бьётся непокой.

Где нам пророк в тумане светит

века пронзающей рукой».

ПАМЯТИ ЕГОРА ИСАЕВА

Опять туда, в осенние поля.

Туда, к омёту аржаной соломы.

Поклон тебе, родимая земля…

Исаев в Коршево, Исаев дома.

Кипит под солнцем трепетный Битюг.

Вновь подорожник млеет у калитки.

И мама, выронив ведро из рук,

в слезах навстречу бросилась с улыбкой.

Русоволосый, в разговорах скор:

мужик бобровский с пламенем Востока.

Он так похож на замыканье тока,

что обжигает истиной в упор.

Ему давно понятен гул земли.

Что рядом с этим будничные крохи?

Его удел: кремень и ковыли,

что зрели с кровью в пустошах эпохи.

Он жил в ладу и с Богом, и с судьбой,

но мог открыто по-солдатски драться.

Я знаю без пророчеств – этот бой

торил дорогу в откровенье братства.

Но это там, за степью, вдалеке.

А здесь не место тешиться словами.

Здесь пахнет ягодой в березняке,

сухой мякиной и чуть-чуть мышами.

Над Коршево толпятся облака,

над Коршево орёл залётный кружит…

Стоит он в кепке, дорогой мой друже,

а что под кепкой – в думах мужика.

ПИСЬМО НА НЕБО

Пришла пора на извлеченье корня

моей судьбы застенчиво-прямой.

Тот корень не в земле, а в выси горней,

и манит он к себе, как будто бы домой.

На небе нынче тихо, но я четко слышу:

бесшумно – мягкий по-кошачьи шаг.

Так ходит дождик обложной по крыше

и женщина с серёжками в ушах,

которой  нет давно на белом свете.

И тщетно гнать в луга велосипед.

Та женщина ушла, как май уходит в лето,

не взяв с собой мной собранный букет.

Она ушла покорно и нелепо,

надеясь, что в кремнистой вышине

ей все простит спасительное небо,

и там она забудет обо мне.

Да что там я?

Она забудет осень,

бодрящий дух увянувшей листвы.

И поздних птиц, что ветром в степь относит

по краешку студёной синевы.

«Скажи мне, милая, как можется-живётся

там, в сумраке среди чужих людей.

Ведь ты теперь не поишь у колодца

расседланных казачьих лошадей?

Там, говорят, мужья во всём покорны,

чтят отчий дом, золовку и уют.

Питаются на завтрак лишь поп-корном,

а водку даже в праздники не пьют.

Но я-то, помнишь, из другой породы:

к смирительным уздечкам не привык.

Люблю по-нашенски сырой погодой

гранёный уронить за воротник.

И мне тогда не страшен пост ГАИшный.

Куда-то, неуёмно торопясь,

бреду в свой мир, где значусь

третьим лишним,

найти, пытаясь прерванную связь

с той женщиной,

по всем земным приметам,

похожей на Полярную звезду.

И мне искать её упорно, до рассвета,

но почему-то верю, что найду.

Ведь я по ней соскучился безмерно.

Люблю глаза её, походку, стать.

И кроткую мирскую верность,

желанную, как Божья благодать.

Любовь моя надёжная, земная,

за все прости и в мой последний миг

явись, прощёным светом озаряя,

нескладной доли отрешенный лик.

Я нынче сам с собою в дикой ссоре.

Уныло как-то всё, и всё не так.

Ищу, как пёс, своих проклятий корень,

но слаб на нюх мой следственный чердак.

И всё-таки уйдите прочь, сомненья,

тягучие, как предосенний дым.

Вернись, прошу, нечаянным спасеньем,

понятным, может, только нам двоим.

Но бликом нежным с крыши мирозданья

скользнёшь ты вниз, сгорая без следа.

Оставив поневоле на прощанье

пустынную дорогу в никуда…