Осиная бумага. Стихи

ЗИНОН

1

когда архимандрит Зинон

осмыслил заново канон,

он осиян был и овеян

в холодно-серой глубине

квадратной комнаты: мы верим

ему вполне

он как бы ангелом с минуту

был – против света – обведен

и этот ангел в нём чему-то

сказал: идём

– Тарковский, да, вот этот холод

души снимал:

когда ты выдуман и молод,

а мир поймал –

– тЫ его

или он – тебЯ, но

вдруг – сбой, просвет

и ты садишся на диван, и

свет – это свет

2

снег – это дворик монастырский,

забора тень

волнистая – так Монастырский

по пустоте

подсвеченной – а, это Пригов –

чертил чертят,

и солнечный там зайчик прыгал,

и все хотя

и радовались – но сквозь скуку,

и лени жар

тянул из года в год, как руку

огня – пожар

а тут – мороз хватает щёки

средь тишины,

и ад и все его уроки –

отменены

3

– послушай, – говорит пологий

кусток кустку, –

когда б ты мог, как эти ноги,

бежать к мостку –

ты б был счастливее?

– не знаю,

но сквозь меня

быстрей мелькала тишина бы

любого дня

– послушай, – говорит лисичка

концу хвоста –

когда б ты мог, как электричка,

лететь с моста:

гореть, дымиться и ложиться –

ты б был сильней?

– нет, я не смог бы с этим сжиться,

и я умней

...идя бессобытийным лесом

(хотя там-сям

скрипят деревья мертвым весом,

и по осям

их механического плача

идёт ку-ку),

Зинон задумался, что значит

«познать тоску»

– вся – гефсиманское усилье

«понять, зачем»,

у каждого из нас Россия

спит на плече

4

в счастливой трапезной, с причастья

пришли, старЫ

почти что все – как слово «счастье»;

как легких рыб

взметнувшаяся стая, дУши

у всех поют –

молчанием, но слушай, слушай:

сидят, жуют

когда зубов-то не осталось,

когда ослеп –

какая может быть усталость?

вино и хлеб

5

стамеска – и пока доска и

щепки, встающие крылом:

вся золотая, мастерская:

тесно, тепло

молитва, веник ли для стружки,

счёт лет и дней –

а надо всЕм как голубь крУжит –

родней, сильней

6

икона есть ковчег; обломки

его – везде:

вот – корчишься в любовной ломке,

не ешь, п_ц

– а солнце вдруг занозу бросит

в твоё окно –

и ты уже поэт Иосиф,

давным-давно

7

так, радуясь и размышляя,

живёт Зинон

и обновляет, обновляет

канон, канон

***

слева – роса и пламя

как на прощанье

с весом орла

орлами платО шагает;

с кор-

нями камешек –

слишком прозрачны –

скок:

раненые поехали на восток

первому зубы поговорить мешают

в дёргающемся улье улыбок; над

третьим чуть отделилась его душа и

сразу вернулась, то есть пока там – ад

но о его ландшафтах или обычном

вечном паденье мимо шипов и шин

что она скажет хотя бы и сну – и тычась

в плечи и шеи спят двадцать три души

лес идёт

шагая в окна

руки елей многоруки

ноги – одноноги

Бог есть

!

просыпается Франц Марк

тринадцатый год

звонкий холст

тринадцатый холст

звонкий год

– ну, лошадки задумались

и намечены как гармония всяких дуг

а когда зайдёт друг

на столе будет это пиво

за окном – луну как китаец

вертит, голое блюдечко, на шесте

можно думать о синем

цвете, о высоте

и заснуть на столе щекой

***

1

если встанешь пораньше

и трезвых деревьев ряд

над прямою дорогой

пожмет себе руки крон

посмотри ворОн:

наклоняя туда-сюда –

и сверкая когда не ждёшь

глазом – они, да,

смотрят корку

а ты идёшь

прямо-прямо

как слабый пульс

как проветриванье вина

и становится странно: пусть

ты устал, но зачем тошнА

в этом холоде золотОм

предосеннем – сквозь ветки – жизнь

останавливаешься

стой

видишь – лавочка

вот, ложись

ходят голуби говорят:

– ты прощаешься с чем-то – ну,

не совсем, не со всем подряд

но поспи

посмотри весну

2

в таких стихотворениях

которых нет на свете

в четвертый день творения

у рыб родИлись дети

и вот они весёлою

сверкают чехардой

но если приглядеться

бывает и печаль

как дети новосёлами

в пустые стены: деться

куда куда куда

– а тут это вода

но дождик вдруг прокатывает

как велосипедом,

и Чистые пруды –

тут все – кто с самокатом

а кто с велосипедом –

сверкают и грустят

от капель молодых

чей шаг – веселие зеркалок

и, фиолетов, объектив

весь солнечный объём внезапный

внезапно ловит отпустив

– и щебет, шорох, шорох

пора и воробью

простого разговора

сказать: я перебью

3

ветка

заставшая войну

не обгорела и цела

и все семьдесят лет

росла и доросла

до полприкосновенья

в небесный лёгкий звон:

он веткам вместо зрения

а нам не слышен он

но во все стороны с неё –

как струны, и войска

крылатых чёрных муравьёв

взлетают кое-как

***

есть человек – нет стен

есть пустые карманы

и пустые глаза

но тем,

в ком вдруг –

обида птицы

на вид с полёта –

тем приземлиться хочется, положить

голову на свои руки

на столе

в этом нет мУки,

но по земле

ходят такие люди

как ртуть на блюде:

быстро меняя контур,

разговор сероват,

скруглён: вечер;

белых туч и их ваты нет:

нечем

солнце укутать;

оно ушло, поджигает

линии и перо

на полнеба: рост

у людей чуть-чуть разный,

они похожи

не на сумму, на разность:

именно ртуть

внутренней тяжести мечется вечерами

лёгким пьяным огнём:

«живи одним днём»

– он – и огромный,

и столько раз повторится,

что корневища величия пустит вглубь

сохнущей-мокнущей почвы,

и каждый кустик

чувства и зрения будет чуть жив и глуп

радость – от мытых окон

к открытым окнам

с воздухом плавким двинется в сон дневной:

перистый шар вокруг

как сплошное око –

солнце ли, Бог ли, ум,

сердце, нерв глазной