Ангел зимний. Стихи

Ангел (зимний)

живая одежда женское пиво

распродажа любовного зелья

ободранные билборды

перетасованная реклама

рождественские скидки на удачу

позвольте себе настроение

Мой ангел знает многое, но я

живу пока что без его подсказок,

как будто бы он в тёплые края

свалил за стаей крачек над Кавказом;

как будто бы со школы обалдуй,

разбогатевший на сырье ямальском,

ко мне он наезжает раз в году

в родной Е-бург с какой-нибудь Ямайки;

как будто он – блудящий брат-близнец,

которого в семье не поминают,

прописанный в диагнозе скорбец,

которого врачи не понимают.

Пожалуйста, бродячий парадокс,

не проявляйся, не мани похмельем,

я не из тех, кто слаб на передок

и с радостью себя готов похерить

за-ради пары опалённых крыл,

за-ради смерти в траурном флаконе,

за-ради двух счастливых в зюзю рыл,

курящих на незнамо чьём балконе.

Я – человек тоскующий, по мне

предчувствия и ностальгия басче

каштанов, пропекаемых в огне

тобой на пальцах сочинённой басни.

Я объяснял тебе, что не хочу

срываться и летать над пепелищем

накопленных за эти годы чувств,

когда я жил и одевался нищим.

Привычный «ноль» в начале января;

печальный запах мандаринной корки;

всё, что ни сделал в жизни, сделал зря:

скатал снежок, и прокатился с горки,

купил горячих роллов, расщепил

две палочки над парком полосатым,

и с телефона вывесил в сети

ещё один стишок без адресата.

Пепельница из Кисловодска

хранитель тлеющих угольков

Салман Рушди «Дети полуночи»

Детище Империи, Рейха, Рима,

оберег от сглаза, хулы и порчи –

пепельница в памяти сохранила

всю семью от прадеда. Вензель сточен.

В силуэт орла с азиатским клювом,

вглубь, на дно гнезда из чугунных граней,

как в застывшем кадре, летел окурок.

За внимание к вещи ребёнка драли.

Где им, взрослым, понять, что такое символ,

что мне делать, если орёл клекочет…

Я стянул окурок, орлу «Спасибо»

прошептал, удрав из постели ночью.

Фильтр смял, жевал осторожно пепел –

колдовской порошок, что даёт возможность

улететь отсюда туда, где детям

разрешают больше, чем мир киношный.

Голоса пришли. Не совсем стихами.

Но такую речь не проходят в школе.

Я ревел навзрыд, как пророк Мухаммед,

осознавший, что он реально болен.

Я закрыл уста, испугавшись кары.

И с тех пор, как слышу табачный запах,

часто в сочетании с перегаром,

открываю окно и смотрю на Запад.

Очевидец

На Купалу в сумерки над холмом

появляются двое, из ниоткуда.

Те, кто были там, не своим умом

возвращались утром, как после блуда:

кто в засосах синих, как в орденах,

у кого разодрана вся спина.

Выступал чиновник с отарой СМИ

(шуганула полиция любопытных),

обещал развеять досужий миф –

даже жёлтой прессой остались скрыты

результаты выгула на луга.

И погоны с местными ни га-га.

Взяв бинокль и камуфляж надев,

я залёг в осиннике недалече.

За час сорок вызубрил весь рельеф.

Где живут полёвки, мне выдал кречет.

Пару раз барсук подходил ко мне.

Но ничто не дёрнулось на холме.

По рассказам первый (мужик) высок.

Вроде негра, божился Василий Каин.

Над башкой со спицами колесо

золотые искры вокруг пускает –

под гипнозом сами идёте вы.

А вторая – баба без головы.

За спиною солнце коснулось трав,

и на лысой вершине, где только ветер,

проявились эти. Василий прав:

Майкл Иэр Джордан1 в закатном свете.

Прям рекламный клип: над его лицом

баскетбольное ворочается кольцо.

Я вцепился в оптику: между плеч

у товарки гладко, а то, что ниже

неприкрыто и выпукло. Слышно речь,

словно в церкви молятся. Дальше вижу:

оба воздух плотный, как будто ткань,

раздвигают в стороны. Я – тикать.

Не прополз и метра, из-за осин,

вышли люди. И с ними Василий Каин.

Закрутили руки мне и внесли

в безвоздушный лаз. Он внутри зеркален.

Отовсюду слышатся визг и лязг.

Тут земля и небо пустились в пляс.

Баскетбольный мяч ощущает так

пот ладоней, площадки солёный гравий.

Я два раза отскакивал от щита,

извивался, выл, в нарушенье правил.

Попадал в лицо не понять кому,

бесконечно долго летел во тьму.

Разлепил глаза: санитарка, гипс.

Приходили в штатском, вели беседу.

Отвечал: не помню. Как не погиб-с,

объяснить не в силах. Брехал соседу,

что набрёл в потёмках, мол, сам дундук.

Поскользнулся – вывих обеих рук.

Я сегодня снова иду к холму.

По периметру выставлены капканы.

Я остался в разуме: никому

не свезло так прежде. Василий Каин

дурачка включает, пока молчу,

но при встрече хлопает по плечу.

* * *

Плоды гниют. Сорняк уходит в рост.

Не прополоть, что впрок не прокосили.

А с винодела невысокий спрос:

молчи – ты нем, лежи – ты обессилен.

Сквозь ставни ночью не увидеть сад.

И только запах просочится мятный.

У притолок гудящая оса

невидима и неприятна.

Дорога пролегает в пустоте,

в зрачках репья и бархате крапивы.

Твоя душа сменила сотни тел,

не научившись выглядеть красивой.

В давильне застоялся аромат.

Дощатый пол опасливо пружинит.

Ветшает одиночная тюрьма.

И нет вина в надколотом кувшине.

* * *

перед созданием новой катаны

мастер постится три дня

дело не в возрасте просто усталость

не вспоминайте меня

тихого неба и чистого леса

линию гор вдалеке

самых любимых и бережных вместо

спрятаться на потолке

вместо театра и стадиона

парк культуротдыха где

неоперившийся толком утёнок

чешет пешком по воде

просто мне нужен такой промежуток

выпита чаша на треть

сесть на песок и втыкая на уток

личность и память стереть

Тому Бомбадилу

– Он – это он, – с улыбкой ответила Златеника.

– Тот, кого ты видишь. Хозяин леса, реки, холмов.

Дж.Р.Р.Толкин «Братство Кольца»

Хозяин, я не мыслил оскорбить

ни столбовой пластмассовый репейник,

ни насекомых мраморное пенье,

ни ржавую экспрессию рябин,

ни осыпи кирпичной шелухи,

ни вдоль тропы проросшую рассаду

свинцовых ив и пихтовых фасадов,

ни элемента четырёх стихий,

поскольку я не знал, что бадминтон

в твоём лесу слывёт за моветон.

Прикормленному жвачному огню

я предлагал без умысла дурного

различные покровы и обновы,

скрывавшие питательные ню;

я разделял вершки и корешки

по собственному суетному вкусу

и принимаю гневные укусы

тебя сопровождающей мошки,

и я прошу нижайше извинить

за хохот, посылаемый в зенит.

Я помню, на коммерческой реке

положены рулады под гитару,

вклад Менделеева в небьющуюся тару,

гулянья под луной рука в руке,

ломоть посоленный, оставленный в дупле,

купанье голышом тебе вприглядку –

беспечная иллюзия порядка,

восторженный языческий косплей;

но это пошло: клянчить разрешенье

через шаблоны жертвоприношенья.

Хозяин, я пришёл глаза в глаза,

а лучше помолчать (без дискотеки).

Моим друзьям заполнить небо некем,

что о земле могу им рассказать?

Достаточно не оставлять следа,

сырое не валить, собрать сухое?

Что счастье – пребывание в покое,

а воля переменна, как вода?

Что в хвойной бане поймы Чусовой

я сам стою сейчас как часовой.