Кентавр. Памяти Александра Чуманова

Он приезжал из Арамили зимой на тяжелом мотоцикле — кентавр, слившийся с железным телом машины, укутанный попоной от режущего морозом ветра. Снимал каску. Кося по-конски глазом в мою сторону, проходил к столу коллеги. Тот поднимался. Они выходили в коридор.

Это был Александр Чуманов. Для меня — прозаик. Внешне — мужик мужиком. Сдержанный, немногословный. Уходил быстро, как и появлялся.

Писал он активно. Повести одна за другой появлялись в журнале. Они привлекали злободневностью тем, народной сочностью языка, меткостью порой гиперболичных характеристик. Если определить одним словом — брали самобытностью. А творческую индивидуальность мечтает встретить любой редактор, сидящий на потоке усредненных рукописей.

Со временем Чуманова приняли в Союз писателей. Но он не рвался в Свердловск, не тусовался, как теперь принято говорить, не бился за место под солнцем, оставаясь в прежней, порой мучительной провинциальной среде.



На арамильском языке
Пишу, и говорю, и мыслю.
Я — классик. Правда, не причислен...
Причислят! Я ж не кот в мешке.
………………………….
Теперь меня и млад и стар
Прекрасно знают в Арамили —
мои пороки изучили
и сосчитали гонорар...



Признаюсь, пока работала, не знала его стихов. Под рукой лежал обычно сборник Алексея Решетова: полистать, всколыхнуть душу. Сейчас так же вычитываю из Саши Чуманова — называю здесь Сашей, как звала при его жизни.

Читаю стихи не только для себя, но друзьям, при встречах в библиотеке. Неизменный успех, открытие!

Слагает Чуманов легко, естественно, как дышит, а дышит тем, чем дышат и живут окружающие люди. Яркая правда, искренность во всем — высокая ли то “гражданская” мысль или “бытовые” наблюдения. Пишет ли о себе, частном, или свое об общем — читатель (слушатель) откликается на “совпадающее” в мыслях и чувствах.

Это не расхожие моралитэ в духе Щипачева или Асадова и иже с ними, нет, нет! Это не банальности, облаченные в изящную форму или, наоборот, замаскированные непостижимой интеллектуальной вычурностью. Это тонко чувствующая раненая душа в одеждах присущей Саше самоиронии. Это всегда исповедь.

Стихи его не абстрактны. Они социальны. Они будто говорят с тобой. Публицистика вмещает лирику, то есть насыщена чувствами. Сочетание высокого с низким, но всегда с гуманным подтекстом. Перефразируя Ахматову, — “он был всегда с народом, где наш народ, к несчастью, был”. Не стихотворец, а Человек — Судьба — Жизнь.

Вот вижу его крутолобым мальчиком с легким шрамиком над верхней губой. Детство было босоногим, но вряд ли безоглядно счастливым. Как Чехов, Чуманов мог сказать: “В детстве у меня не было детства”.

Дети чутки к сложным отношениям в семье. Отец — тяжелый инвалид войны, мама, кажется, только терпит мужа. В душе Чуманова живет чувство вины перед отцом, понимание его обездоленности. Отцу посвящены несколько грустных стихотворений. И женщин Чуманов, кажется, недолюбливает, судя хотя бы по его прозе. В стихах любовная лирика отсутствует.



Я, в детстве не умевший нравиться,
Теперь уж научусь едва ли.
Детсадовские красавицы
Меня в упор не замечали.
И школьницы глядели в сторону,
Сдирая у меня примеры...
Я так боялся белым вороном
Прослыть... И притворялся серым.



Но есть в одной книге стихов посвящение: “Девочке. Которую с пятого класса люблю”. Это, полагаю, жена. Однолюб. Семье предан. Благополучно выросли две дочери, и появился совершенно растопивший сердце деда внук, враз ставший персонажем стихов и прозы.

Поэзию Саши, может быть неправомерно, я ставлю выше его прозы, готова перечитывать с болью и тревогой, а критически препарировать не умею. Я жажду его популярности. Наша пресса изжила жанр литературной рецензии, очерка или фельетона. Бюро пропаганды литературы исчезло — а это вместе способствовало когда-то популяризации писательских имен.

Став болельщиком Чуманова, я сокрушалась, почему так долго не отмечают его литературной премией имени П.П. Бажова, а потом хрустальной круговой чашей поэта? Ведь он сам словно внук деда Слышко, земной самородок бажовских мест... Хотя в писательском сообществе его любили...

Передо мной три последние, малоформатные издания: “Приключения мысли”, 1997 год, “Жили-были стихотворения”, 2002 год, и “До востребования”, 2002 год. За первую спасибо меценату Е.Н. Зинину, депутату Арамильской городской Думы, вторая напечатана при поддержке областного Министерства культуры, третья издана “при моральной и материальной поддержке муниципального образования “город Арамиль” и муниципальной Думы”. Редакторы Л.П. Быков и Г.В. Иванов. Спасибо им всем за это.

Тираж каждой книги — 500 штук. Это ни-че-го! В каждой — зеркало жизни, отраженной в краткой форме поэтического жанра. Но такой тираж — почти безвестие. В сборнике “До востребования” натолкнулась:



На всякий случай



Не нужен мне мемориальный том
в богатом и престижном переплете.
Захочется — и так меня прочтете
когда-нибудь. Впоследствии. Потом.
Однако вероятней — никогда...
Пусть лучше выпьют за меня ханыги!
Нечитаные книги — это фиги
убившему на них свои года,

что хуже забытья. И потому,
пожалуйста, не делайте мне хуже.
Ведь если я не нужен никому,
то сам себе тем более не нужен.

И всех моих писаний городьба
пускай не давит никому на плечи,
поскольку — не судьба так не судьба —
не Пушкин ведь, не Чехов же — и неча...



Так иронист снова прячется в серые перья...

А “всякий случай” настиг 26 ноября 2008 года. Александру Николаевичу Чуманову было 58 лет. Болел тяжело и долго, но умудрился, пошучивая, написать “Урологическую поэму” в прозе. Удивительного мужества человек! Как с ним попрощалась Арамиль?

Гроб, стоящий на табуретах перед подъездом двухэтажного дома, чтоб вышли соседи? Или гражданская панихида с надлежащей честью во Дворце культуры? Хоронила ли жена работягу, истопника, ночного сторожа, или город провожал профессионального поэта, писателя, слагавшего были землячества?

Не знаю. Верю — Арамиль не будет, подобно Нью-Васюкам, тешиться Б.У. Кашкиными и ставить памятники заморским Леннонам. Администрация изыщет возможности обогатить культуру города именем своего поэта. Название улицы, памятная доска на доме — не это важно. Важны литературные классы или кружки в школах, художественные программы для публичного чтения стихов в школах ли, клубах, библиотеках, воспитание чувства родного языка и гуманизма в юных, за которыми он следил с тревогой.

Самуил Маршак написал когда-то:



Каких людей я в жизни знал!
В них столько чувства было...
Но их с поверхности зеркал
Как будто губкой смыло.



Сказано жестко и даже цинично.

Нет. Слово остается. С нами, живущими.