Платон Беседин

Два рассказа

РЕКВИЕМ.

Для каждого из нас музыка смерти —
одна-единственная, а мелодий жизни множество.
Шаброль.

Раз! Раз! Раз! Два! Три!
Да будет музыка!
Стоя здесь, среди фанатов, среди полумрака ночного клуба, мне хочется верить в то, что всё происходящее, то, что случится, окажется всего лишь концертом, самовыражением, а не кровавой мессой.
Есть верить притчам, Бог создал статую из глины по образу и подобию своему и попросил Душу войти в нее, но Душа отказывалась быть заключенной в тело, потому что ее естественное состояние - не быть ничем ограниченной. Тогда Бог попросил ангелов сыграть ей их музыку. Когда ангелы заиграли, Душа пришла в экстаз, и через экстаз, для того, чтобы сделать музыку более ясной и понятной для себя, она вошла в тело.
Нас четверо. Две гитары. Бас. И ударные. Мы на сцене. Будто нас, как ангелов, попросили сыграть для чьих-то душ. Порой мы похожи на безумных божков. Или на шаманов. Или на четыре уродливых ноты.
Перед нами люди. Преимущественно подростки. Наша музыка заставляет подпрыгивать их в такт, по инерции, словно резиновые мячики.
Стоп!
Я останавливаюсь. Следом вторая гитара. Потом бас. И ударные.
Раз! Два! Три!
И вновь музыка. Мелодия, похожая на компиляцию пения соловья и рыка тигра. Мы беснуемся. Толпа вместе с нами.
Я вижу, как две экзальтированные девушки в первом ряду начинают срывать с себя одежду. К ним присоединяются три парня. Все вместе они сливаются в едином страстном порыве.
С каждой выбитой нами нотой, с каждым новым звуком в зале становится всё больше и больше обнажённых людей. Они объединяются по парам, группам.
Минут через десять нет толпы. Есть лишь голые, потные, ненасытные тела, слившиеся в едином порыве похоти. Они забыли о защите. О стыде. О морали.
Их интересует лишь секс. Удовлетворение животной страсти. Похожие на зверей во время соития. Похожие на автоматы по производству спермы, смазки и пота.
Звуки стимулируют половое влечение. Достаточно лишь войти в резонанс с частотой головного мозга, того участка, что отвечает за сексуальное возбуждение.
Гипоталамус усиленно производит нейромедиаторы: дофамин и эндорфины. В стволе мозга падает содержание серотонина, отчего усиливается половое влечение, и снижаются мыслительные способности.
Человек превращается в единый нейрон похоти и вожделения.
Не в силах контролировать себя. Он всецело охвачен страстью. Достаточно лишь настроиться на нужные частоты. Извлечь нужные звуки. Нужной мощности. И войти в резонанс.
Если верить рассказам, прибор Feraliminal Lycanthropizer стимулировал в людях животные рефлексы, сексуальное волнение и заставлял забыть об условностях.
Мы же будто сирены, что пленяли мореплавателей,  проплывающих между островами Сцилла и Харибда.
Я вижу, как молодой парень в красной майке насилуют пол. Словно занимается сексом с фантомом. Рядом девушка с рыжеватым лобком испытывает одним оргазм за другим, сношаясь с невидимым инкубом.
Частота 19 герц - резонансная для глазных яблок, и именно она способна не только вызывать расстройство зрения, но и видения, фантомы.
Инфразвук в старых замках может генерироваться коридорами и окнами, если скорости сквозняков в них и геометрические параметры помещений совпадают нужным образом. Возможно, призраки и приведения – лишь отблески звуков.
В зале пахнет спермой и потом. Никто не в силах остановиться. Будто крысы, что непрерывно нажимают на педаль, подающую электричество на электрод, вживлённый в мозг, в центр удовольствия.
Стоп!
Мы прекращаем игру. Больше нет музыки. Толпа останавливается вместе с нами. Люди удивлённо смотрят друг на друга. В их глазах непонимание. Девочка, минуту назад делающая минет здоровому парню, смотрит на него будто на пришельца. Три мальчика с длинными волосами в непонимании разводят руками, глядя на рыжую девицу, недавно стонавшую под ними.
Раз! Два! Три!
Ритм. Он увлекает. Мы наращиваем темп, и музыка, похожая на блеяние овцы в электрообработке, разносится по залу.
По библейской легенде, во время штурма Иерихона иудейское войско под предводительством Иисуса Навина затрубило в трубы - и стены города затряслись, треснули и обрушились.
У нас своя иерихонская труба.
Я вижу, как люди помогают друг другу одеться. Они спешно натягивают на себя штаны, рубашки и носки. И тут же хватаются за животы.
Каждый человеческий орган имеет свою частоту. Например, брюшная полость и грудная клетка – 5-8 Гц, голова – 20-30 Гц. Средняя резонансная частота всего тела 6 Гц. Органы могут резонировать с окружающим миром. Семь герц - средняя частота альфа-ритмов мозга. Из школьного курса физики.
Русский исследователь Догель провёл серию экспериментов над кошками, собаками и человеком, доказав, что у подопытных под воздействием музыки меняются кровяное давление, частота сердечных сокращений, ритм и глубина дыхания, вплоть до полной его остановки.
Первой разряжается высокая, худая девушка в розовом лифчике. Она изливается нескончаемым потоком собственной блевоты и фекалий. Судороги проходят по её телу. Мне кажется, будто я вижу, как она изрыгает наружу куски собственных лёгких и печени.
С каждым новым аккордом в зале становится всё больше извергающихся наружу людей. Они выплёскивают собственные испражнения. И удивлённо смотрят друг на друга.
Дефекация - выведение неусвоенных организмом остатков пищи из пищеварительного тракта. Центр рефлекса дефекации находится в поясничной части спинного мозга. Произвольные влияния, побуждающие дефекацию, идут от коры головного мозга.
Поражение центров иннервации, которые регулируют акт дефекации, приводит к недержанию кала. Причиной такого поражения могут быть врожденные пороки развития толстой кишки. Или воспалительные заболевания кишечника. Или анальный секс.
Или определённая какофония звуков, вступающих в резонанс с мозгом.
Рвота - рефлекторное извержение содержимого желудка через рот. В формировании ощущения тошноты и в реализации рвотного акта участвуют две структуры продолговатого мозга: рвотный центр и хеморецепторная триггерная зона.
Причиной рвоты может стать инфекция, например, скарлатина или тиф. Или накопление в крови токсичных продуктов обмена. Или расстройства центров нервной системы.
Или мелодия, влияющая на структуры продолговатого мозга.
Я вижу, как женственный блондин с длинными волосами бегает по залу, орошая окружающих блевотиной, похожей на детское грушёвое пюре. Маленькая девочка утопает в луже собственных фекалий и уретры.
Воздействие инфразвуком вызывает галлюцинации, рвоту, потерю чувства равновесия, ощущение перемещения внутренних органов. Инфразвуковые волны приводят к вибрации органов и внутреннему кровотечению. Ультразвук вызывает нарушения эндокринной и нервной систем, частичную глухоту и панику. Из курса университета.
Существует версия, что именно такие инфразвуки естественного происхождения возникают в районе Бермудского треугольника и являются причиной таинственного исчезновения экипажей кораблей.
Массовая неконтролируемая дефекация и рвота сотрясают зал. Некоторые рыдают. То ли от шока, то ли от стыда. Почти нечем дышать – повсюду вонь человеческих испражнений.
Достаточно лишь правильно настроить инструменты. Извлечь нужные звуки. Направить их на участки коры головного мозга. Или на сами органы. Главное - резонанс.
Если верить теориям, то существует коричневый звук. Звук, вызывающий дефекацию.
Мы можем рассказать гораздо больше. Как практики.
Нервная система всех этих людей в зале, их привычный биологический ритм, сформированный рефлекторными сигналами, в миг расстроился и перестал существовать. Будто гитара в руках неопытного музыканта.
Стоп!
Я поднимаю руки вверх. Следом гитарист. Потом басист. И ударник.
Стоим с поднятыми руками, глядя, как люди в зале успокаиваются и вытирают себя. Кто-то пытается убрать собственные испражнения. Словно свидетельства недавнего позора.
Только где-то в дальнем углу парень продолжает извергать себя наружу. На лицах остальных стыд. И непонимание.
Низкая частота порядка 13 Гц способна стирать у людей память. Из курса физики.
Раз! Два! Три!
Зал наполняет музыка. Похожая на безумное жужжание. Следом в этот отточенный ритм вливается стон гитары.
Возможно, смерть – это полная деформация всего тебя. Возможно, смерть – переход на новый уровень.
Или всего лишь мелодия в твоей голове.
Все эти люди в зале, сплетённые единым музыкальным ритмом, словно сетью, полны изумления. Они обводят мир вокруг себя туманными, непонимающими взглядами. Глядя на собственные испражнения. Глядя на разбросанную вокруг одежду.
В африканских племенах не существовало демографической проблемы. Шаман просто брал барабан и выстукивал определённый ритм. Кто-то прыгал с обрыва. Кто-то просто умирал от удушья.
Всего один ритм. Одна мелодия. И решена проблема перенаселённости.
Я вижу, как девушка в оранжевом свитере бьётся головой о стену. Разбегается и снова бьётся. Истекая кровью. Содрогаясь всем телом. И падает на пол с головой, похожей на разбитую банку с малиновым вареньем.
В Средневековье были известны случаи, когда проходящий по улице шарманщик оставлял за собой горы трупов. Будто чума. Он просто шёл и вертел свою шарманку, а люди, что слышали её звук, падали замертво.
Юноша с нелепой рыжеватой бородкой пытается вскрыть себе вены пластиковой вилкой. Он хаотично втыкает её в руку, расковыривая раны.
Смерть - необратимое прекращение жизнедеятельности организма. Наступлению смерти всегда предшествуют терминальные состояния — преагональное состояние, агония и клиническая смерть.
Я вижу, как две девушки перегрызают друг другу горло. Парень в цветастой футболке стоит на коленях и в агонии хватает воздух ртом.
В середине 60-х годов двадцатого века в прессе появилась информация о сверхсекретном оружии ЦРУ. Устройство генерировало и испускало в пространство импульсы, бессознательно улавливаемые человеческим мозгом и вызывающие мгновенную гибель.
Достаточно чтобы музыка попала в резонанс с мозговыми волнами.
Наверное, они все умрут. Все эти зрители в зале. Кто-то от удушья. Как тот парень в цветастой футболке. Кто-то от вскрытия вен. Как тот парень с бородкой.
Я вижу, как двое взрослых мужчин пытаются захлебнуться в стаканах с пивом.
Один за другим люди падают на пол. И уже не встают.
Стоп!
Музыка пропадает. И в зале воцаряется хаос. Люди удивлённо смотрят друг на друга. Секунда. Две. Зрители устремляются к выходу. Сметая друг друга на пути к спасению. Будто стадо диких животных, готовых растоптать себеподобных.
Инфразвук стимулирует агрессию и усиливать беспорядки. Если верит учёным, рост числа психозов и безумий в определённых местностях с естественными явлениями, вроде Мистраля (в долине Роны) или Сирокко (в Сахаре), связан с ветрами как источниками инфразвука.
Басист улыбается мне. Широкой добродушной улыбкой. И наигрывает первые аккорды. Включаются ударные. И завывает гитара.
Тигры используют 18-герцевый рёв непосредственно перед нападением, чтобы ошеломить жертву.
Люди в зале замирают. Пауза. Вижу глаза высокого красивого парня в чёрной рубашке. Полные страха. Полные ненависти. Он ломает себе левую руку правой. С выражением адской боли на лице. И падает на пол, сжимаясь в судорогах.
Под музыку принято хоронить и убаюкивать. Но не встречать новорожденных.
Я вижу, как стройная девушка, с ног до головы, затянутая в чёрную кожу хватается за грудь, словно при стенокардии. Блондинка рядом с ней будто пытается вырвать сердце у себя из груди. Розовый шум, или фликкер-шум, обнаруживается в сердечных ритмах, в графиках электрической активности мозга.
В Восточной культуре есть объяснение происхождения слова «музыка»: по суфийской легенде, Моисей услышал божественное повеление на горе Синай в словах Muse ke – «Моисей, внемли», а откровение, снизошедшее на него, состояло из тона и ритма.
Возможно, Бог разговаривает мелодиями. Возможно, у пророков в голове засела ангельская песня.
Я смотрю на улыбающиеся лица моих музыкантов. На пол, усеянный блевотиной и фекалиями. На умирающих людей.
И думаю, что музыка – всего лишь акт подношения Богу. Чувствую себя Авраамом, готовым принести в жертву сына Исаака.
Их осталось всего двое. Зрителей в зале. Юноша и девушка. Как Адам и Ева. Они могли бы полюбить друг друга. Могли бы быть вместе. Могли бы иметь детей. Они многое могли бы…
И вдруг я ощущаю привязанность к этим людям. Мне хочется оставить их в живых. Поднимаю руки вверх. Три раза хлопаю.
И жду, когда утихнет вторая гитара. Потом бас. И ударные. Поворачиваю голову назад и что-то кричу. Разрываю глотку звуковыми вибрациями. Но барабанщик играет ритм. Басист вторит ему. И рядом завывает вторая гитара.
Я кричу им «не надо! пожалуйста!». Но они играют свою мелодию смерти и не слышат меня. В их ушах затычки. Как и в их сердцах.
Может, оно и к лучшему? Ведь дети этих юноши и девушки могут стать Каином и Авелем. И история вдруг повторится.
Я медленно опускаю руки. Нежно глажу гриф гитары. И выбиваю последний аккорд смерти.
Стоп!
Только трупы вокруг. Достаточно просто войти в резонанс.
Мы достаём затычки из ушей. Грустно смотрим друг на друга. И начинаем собирать инструмент. Нами же и созданный.
Для получения инфразвука используются специальные генераторы, основанные на вибрации особой упругой пластинки.
Струна – натянутая жила убитого животного. Барабан – натянутая шкура разделанного зверя. Мы играем на плоти наших фанатов. Словно совершаем древний языческий культ.
Давайте представим, что мир – лишь череда звуков и мелодий. С вкраплениями резонансных частот. С элементами смертельных мотивов. Давайте представим, что рак, разрыв селезёнки, инфаркт – всего лишь следствие воздействия этих звуков. Будто бесы играют на наших телах и душах. Давайте представим всё это.
Хотя нет. Лучше не представляйте.
Выходя из зала, я ощущаю трупный смрад.
Мы не самая популярная группа в мире. О нас не пишут в газетах. Песни не ставятся в ротацию на радио, а клипы не мелькают в телевизоре. На наших концертах не наблюдается аншлагов.
Но эффект нашей музыки максимален – он берёт за живое. Точнее, забирает живое.
И мне совсем не хочется услышать собственную песню по радио.


ОБРЕЧЁННЫЕ НА ПЫТКУ ДЕТСТВОМ.

Это истории из жизни. Истории тех, кто уносил жизнь. И тех, кто мог бы эту жизнь познать. Игры всемогущих взрослых. И испытания обречённых детей.
Они родились не там. Не у тех. И у них не было выбора.
Если бы всё могло быть по-другому. Будто они могли выбрать родителей. Будто они могли выбрать себя. Будто они могли выбрать жизнь.

***

Согласно статистике ООН, 49% детей в возрасте до 10 лет подвергаются насилию со стороны своих близких.
Ежегодно более 220 миллионов детей подвергаются сексуальному насилию.
Около 26 миллионов детей в возрасте до 10 лет уходят из жизни каждый год.

***

Опять ревёт. Моя голова раскалывается на части. А он всё равно ревёт. Проклятый ребёнок. Весь в отца.
Рев похожий на завывание военной сигнализации.
Пожалуйста, дайте мне немного тишины. Словно панацею от всех бед. От нищеты. От пьяных мужиков. От проклятого ребёнка.
Сколько же я вчера выпила? Сколько и с кем? Череда мужских лиц. Будто выбеленные маски. Остаются лишь их прикосновения. Похотливые и липкие. Остаётся лишь утренний перегар и головная боль.
Ребёнок тянет ко мне свои ручонки. Говорят, что дети прекрасны. Я так и не поняла, что может быть прекрасного в этом куске мяса. Из него бы, наверное, получился отличный бифштекс. Сочный, как из молодого мяса.
Что я несу? Это всё чёртов алкоголь. И этот орущий ребёнок тоже из-за него.
Если бы я не напилась тогда, всё было бы по-другому. Если бы я сделала аборт. Если бы…
Как же звали отца? Дима? Олег? Марат? А, Михаил! И не вспомнить сразу. Орущий младенец – Мясо Михайлович.
Над его детской кроваткой сплёл паутину паук. В ней зелёная муха. Похожая на меня. Жалкая, одурманенная, обманутая.
Михаил. Помню только его огромное родимое пятно на лобке. И его злобный крик.
- Это не мой ребёнок! Сука, отъебись от меня! Это не мой ребёнок!
Мать сказала – рожай, я помогу. И где её помощь? Нет! Как будто я виновата, что младенец родился уродцем. Это всё гены. Чёртовы Мишины гены.
- Заткнись! Пожалуйста, заткнись! – ору я на ребёнка.
Он всё равно ревёт. Ему нет года, а он словно сирена. Только жрёт и ревёт. Мне приходится кормить его грудью. Эта тварь не жрёт из бутылочки. Он выпил из меня все соки.
Его рёв пульсирует в моих ушах. Голова и так раскалывается после вчерашнего. В сумочке двадцать долларов. Кто-то добрый сунул мне их вчера.
Мне нельзя пить. Когда я напиваюсь, я забываю, что с мужиков надо брать деньги за секс. Пьяная я отдаюсь им бесплатно.
- Заткнись, тварь! Заткни свой хлебальник! – ору я на ребёнка.
Вечером вновь на работу. Опять волосатые лапы. Опять похотливые взгляды. Опять немытые члены. Я устала.
Сложно жить нормальной жизнью, когда в тринадцать у тебя уже есть ребёнок. И нет образования. Нет семьи. Нет мужа. Есть только твоё тело. Грязное, уставшее, потасканное, но тело. И младенец, просящий ласки.
Пойти выпить. Потанцевать. Сегодня надо просто отдохнуть.
Его рев пробирает меня до костей. Мой мозг – огромный пульсирующий ком. Я вижу его воспалённые, раскрасневшиеся извилины. Огнедышащие полушария. Вижу, как рёв младенца, словно лезвие, полосует мой мозг на части. И много крови.
Я беру ребёнка на руки. Он морщится от моего дыхания. Ещё громче ревёт.
- Я твоя мать! Я! Это моё дыхание! Это моё тело! Я вся твоя! Мать! И другой у тебя не будет! – ору я ему в лицо. – Пожалуйста, миленький, ну помолчи! Хватит реветь! Мамочка рядом! Тварь! Заткнись! Ненавижу тебя!
Его рёв невыносим. Мне кажется, внутри моего мозга взрываются петарды и бомбы. Я швыряю ребёнка в кроватку. И чувствую всю свою ненависть к нему.
Из-за него меня выгнали из дома. Из-за него я вышла на панель. Из-за него мне так плохо сейчас.
На полу валяется грязная подушка. Я беру её в руки. Прижимаю к себе, будто младенца.
Ребёнок ревёт. Хочет жрать. Как всегда.
Сейчас, сейчас всё это кончится.
Подушка на его лице. Рев пробивается даже через неё. Я нажимаю сильнее. Ещё сильнее. Слышу, как наступает тишина. Господи, как хорошо!
Отбрасываю подушку. Ребёнок молчит. Его глаза широко раскрыты. Застыли едва поднятые руки.
Будто он тянет их ко мне. Будто молит: «Мамочка, любимая, я больше не буду». Будто он хочет жить.

***

Я критически осматриваю свой живот. Всё больше и больше. Надо пить меньше пива. И больше воды. Говорят, это помогает.
Надеваю кроссовки. Я начал бегать. Вечером. После работы.
На лестничной площадке здороваюсь с соседкой. Она вместе со своим сынишкой. Славный карапуз. Люблю дарить ему сладости.
У меня мог бы быть такой же. Даже лучше. Но я отказался от него.
Бегу по асфальтированной дорожке. Рядом проносятся машины. Лёгкие наполняются выхлопными газами, а ноги наливаются свинцовой тяжестью.
Почему-то вспоминается сын. Его мама – Марина. Мог ли я быть с ней? Не знаю. Мы были так молоды. Так бедны. Страх – моя первая эмоция от её беременности. Страх, что всё не будет как прежде.
В кустах, рядом с беговой дорожкой, слышится шорох. Хоть бы не крысы. Ужасно боюсь этих тварей.
Я струсил тогда. Сказал, что это не мой ребёнок. Она могла бы сделать анализ ДНК, чтобы доказать моё отцовство. Но Марина была так горда. И мы расстались. Три года любви. И секунда оплодотворения.
Я пробегаю полуразрушенные домишки, похожие на катакомбы. Пробегаю заправочную станцию с пьяным заправщиком.
Мы виделись ещё раз. Ему было три месяца. Он родился здоровым, мой сын.
Откуда-то из темноты слышится собачий лай. Я бегу. Лай становится всё громче и громче. Будто надвигающаяся лавина. Вот он, совсем рядом.
Я останавливаюсь. В детстве отец говорил мне, что собаку нужно встречать боком. Чтобы не укусила. Вижу, как мчится собачья стая. Похожая на рой огромных пёл. Похожая на адское войско.
Мне становится страшно. Нужно бежать. В тот миг, когда я пытаюсь развернуться, на меня прыгает собака. Я отталкиваю её. Новый прыжок.
Сколько же их?
Я чувствую несвежее дыхание. Чувствую собачью вонь. Кажется, ещё немного и по мне поползут блохи.
Зубы впиваются в мою руку и бедро. Тело разрывается от боли. Гигантская, чёрная собака прыгает мне на грудь. Сбивает с ног.
Я падаю на асфальт. Пытаюсь отбиться. Перед глазами калейдоскоп собачьих лап и клыков.
И лицо трёхмесячного сына. То, каким я видел его в последний раз.
Моё тело раздирают на части. Я чувствую, как истекаю кровью. Нужно бежать, бороться. Изо всех сил.
Луна освещает нас. И прямо передо мной возникает лицо человека. Маленького мальчика. Глаза, уши, рот – человеческое обличье. Но под человеческими декорациями личина зверя. Он такой же, как и собаки из стаи. Так же клацает челюстями. Так же рычит.
Зубы возле моего горла. Глаза мальчика над моим лицом. И я узнаю его.
Это мой оставленный сын. Господи, но как? Его же взяли в детский приют. На попечение. Откуда он здесь? Среди собачьей своры?
- Сынок! Прости отца! – кричу я.
В ответ – лишь лязг зубов и зловонное дыхание. Он никогда не узнает меня. Никогда не узнает, что у него был отец. Он часть стаи. Часть этого голодной, хищной своры. Мой сын воспитан псами. Он сам пёс. Как и всех этих собак его предали люди.
Я закрываю глаза от нестерпимой боли. Собаки добрались до моего горла.
Чувствую, как по шее течёт тёплая кровь. Чувствую, как по лицу текут едкие слёзы.

***

Мне семь лет. И сегодня я умру.
Но я не боюсь. Папа рассказывал мне, что все дети попадают в рай. Там много сладостей. И все играют в футбол.
Так рассказывал мне папа. Пока не умер. Папа был хороший. Он кормил меня сладкой ватой и учил играть в футбол.
Я вырасту и стану великим футболистом. Хотя нет. Я же умру.
Когда папа умер, с мамой что-то случилось. Она стала другой. Словно мама тоже умерла.
Папа говорила, что она любит выпить. Не знаю, что в этом плохого. Я тоже люблю пить. Особенно лимонад.
Потом у меня было много пап. Так их представляла мама. Но они мне не нравились. Все они громко кричали и дурно пахли. Однажды один из них залил мне в рот полбутылки обжигающей гадости. Мне стало как-то странно. И плохо. Я постоянно падал и рыгал, а все хохотали и говорили маме: «У тебя растёт малолетний алкоголик».
Хорошая жизнь была. Кушать давали. Селёдку. Огурцы. Один раз даже конфету дали. И в футбол играть можно было. С утра до вечера.
Потом меня стали бить. Не очень сильно. Тапками, бельевой верёвкой. Не очень больно. Больно было, когда дядя Вася ударил меня по лицу утюгом. Вот тогда было больно. Даже мама нервничала. Говорила: «Ты ж его убьёшь так! Хотя лучше бы он сдох! Проку от него никакого! Только жрать просит!»
Жрать я не просил. Меня и так кормили. Раз в два дня точно.
Потом к нам приехала бабушка. Они долго о чём-то ругались с мамой. Слышно было только отдельные фразы: «Забери его… не нужен мне это троглодит поганый… он работать будет… у меня дед парализованный…»
Видимо, они договорились. Потому что бабушка вышла довольная и с деньгами. Мама всё смотрела на меня и улыбалась, а потом сказала: «Поедешь, Сеня, в деревню…»
Меня забрали к бабушке. Там я познакомился со своим дедушкой. Он ничего не делал. Всё лежал на кушетке. Говорить он ничего не мог. Только определённые слова. Бабушка мне сказала, что это он матерится.
Я спросил, почему деда парализовало. Бабушка всхлипнула, ударила меня и объяснила, что жизнь такая.
В деревне в футбол играть было негде и не с кем. Поэтому я гонял по двору пустую консервную банку.
Меня били за это. Потому что не работал по дому. Хотя я всё делал: дрова рубил, воду из колодца носил, за свиньёй убирал.
Бабушка всё время была недовольна. Говорила, «жрёшь ты только, скотина, а проку от тебя никакого, и куда в тебя всё влезает».
Сначала я спал на полу в доме, а потом меня в хлев выгнали, к свинье. Там даже лучше было. Теплее.
И еды хватало. Я за свиньёй доедал. Один раз бабушка это увидела и больно меня отколошматила палкой. Сказала мне, «свинье и так жрать нечего, ирод проклятый, а ты её объедаешь».
Свинья много жрала. До упору. Бывало, наесться и давай рыгать.
Однажды я спал, а бабушка меня бить стала. Я даже испугался. Кричит: «Ты что же, гад этакий, меня перед людьми позоришь?! Жрать, сволочь такая, просишь?!»
Ничего я не просил. Просто когда я по деревне бегал, банку гонял, люди на меня смотрели и плакали. Потом говорили: «Господи, худой-то какой, страшненький. Дитё, есть будешь?». Я соглашался.
Меня на цепь посадили, чтобы жрать не просил.
Отвязывали, когда работать надо было. Я быстро всё делал и убегал – банку гонять.
Хочу быть великим футболистом.
Бабушка ругалась, когда я убегал, била чем попало. Потому и работать я стал на цепи, на поводке.
Есть нам двоим давали. Мне и Шарику, собачке нашей. Мне, правда, реже. Шарик хороший был – покушать мне оставлял.
Однажды приехала мама. Постарела. Поседела.
Идёт ко мне и курит. Я, как её увидел, сразу рваться начал. Кричу «Мамочка, мамочка!». Хочу к ней на шею кинуться, обнять. Только цепь мешает. Всё горло передавила. Чуть не задохнулся.
Мама с бабушкой ко мне подошли.
- Вишь, какой! Опять жрать просит! – говорит бабушка.
- Прожорливый! – отвечает мама.
- Работать не работает! Только жрать просит! Паразит!
Они развернулись и ушли. Если бы не цепь, я бы бросился им на шею и крепко бы накрепко обнял. Не из-за еды – просто я их люблю. Только цепь мешает.
Это три дня назад было. С тех пор меня не отвязывают. Работать не заставляют. Есть не дают.
Умру сегодня. В голове мутится. Сознание теряю. Чувствую, что умру.
Но я не боюсь.
Все дети в рай попадают. Там я стану великим футболистом. Наемся до пуза, чтоб как наша свинья – аж тошно было!
Попаду в рай. Там цепей нет.
Папа же не обманет.
Папа хороший. И мама хорошая. И бабушка. Просто жизнь такая.