Родники. Книга стихотворений

Автор сборника – Павлов Олег Николаевич, челябинский поэт, прозаик, драматург. Член Союза писателей России, лауреат Государственной премии Челябинской области, литературной премии имени Константина Нефедьева, Первой Южноуральской литературной премии-2012.

Руководит областным литературным клубом “Светунец”, редактор газеты “Творческий союз” и литературно-краеведческого журнала для детей “Подорожник”.

Отзывы о книге можно направлять по адресу: [email protected]     

 

 

Плутон

 

    В конце августа 2006 г. Плутон

          был лишен звания планеты.

 

Из планет разжалован Плутон…

Большинством

                      он выброшен из темы.

Хорошо ещё, не из системы.

Впрочем, может, выбросят потом.

 

И кому он вдруг не угодил?

Тоже ведь, наверно, не с похмелья

И не с кандачка, не от безделья

Он в парад планет зачислен был.

 

Так из года в день, и каждый миг

Из рядов, печально поредевших,

Гоним тех, кто массой невелик,

Не на ту орбиту пересевших…

 

Внешне сохранив пристойный тон,

Между тем пребольно бьём по роже.

Бит Платон.

                     Теперь убит Плутон.

Неужели истина дороже?

 

                 2006

 

       Про войну 

 

По вселенной тянется война:

Скрутится в какой-нибудь системе,

Смотрит – всё нормально, эти в теме...

И сыта отчалит, и пьяна.

 

Но одна система не даётся –

Там планетка крохотная бьётся

Как сердечко, полное крови...

Красненькая, хочет по любви!

 

На бедняжку

                   с бездной высоты

Коршуном

                   упала эта нелюдь –

На господ вооружила челядь,

Луны натравила на кресты.

 

И восстали пламенные массы,

И багровым пеплом полегли…

 

Та планетка называлась Марсом

И жила так близко от Земли.

 

                           2011

 

 

Планета

 

Как шары в бильярде, Вселенная

Перекатывает планеты.

А одна из них – оживленная

Негасимым Господним светом.

 

Что за чудо было задумано –

Голубая Жизни жемчужка!

Но откуда-то смертью дунуло,

Из угла, где темно и чуждо…

 

И теперь, на беды нанизываясь,

Всё летит она, одинока,

Постепенно теряя избранность

И влюблённость Господня ока.

 

И ни друга ей, ни подружки нет,

И давно болит ЕвразИя,

Где,

   смертельно ранена в Пушкина,

Умирает моя Россия.

 

                           2011

 

     Пол-Луны

 

Над моим селом – пол-Луны,

А других пол-Луны – на излом.

Но, наверно, они видны

Над каким-то другим селом.

 

И когда у нас полнолунь,

То над тем селом мрак и хмарь.

А когда мы плывём в июнь,

То на них кидают январь.

 

Всё не так в том чужом селе,

Мы на разных с ним полюсах,

Бога ищут они в земле,

А хоронят на небесах.

 

И когда у них урожай,

То у нас в полях недород.

Если нам беда угрожает,

Им то в радость наоборот.

 

То и дело ждёшь их набег,

Их коварный удар под дых.

Старикам от них спасу нет,

Молодым нет житья от них.

 

Но когда под флагом войны

Мы пойдём село на село,

Встанет матовый шар Луны,

Как над Курской дугой НЛО.

 

И когда мы возлюбим их

До последних,

                        как первых, слёз –

Вот тогда и настанет миг,

За который погиб Христос.

 

              2005

 

     Подорожники

 

Сыновьям Юлию, Анатолию,          

             Тимофею, Алексею

 

Звонными шарами с колоколен

Катятся славянские века.

Выросли на поле Куликовом

Стойких подорожников войска.

 

Тонкие, в серебряных шеломах,

Копьеца прицелены на вздёр –

Не по сорок в сорока колоннах,

А – сплошной щетинистый ковёр.

 

Острия подобны частоколу –

Ворогу и пяткой негде встать…

Не гулять ему по Куликову,

По любому полю не гулять.

 

                            2011

 

 

       Звонок брату 

 

Как бы я хотел позвонить брату,

Чтоб сказать ему:

                    "Здравствуй, брат Саша!

Знаешь, как племянники твои рады,

Что пока жива ещё страна наша…

 

Что покамест жив ещё язык русский.

Что читают Тютчева и Гумилёва…

Говорят, в двенадцатом лаз узкий,

И Земля вряд ли проскользнёт снова.

 

Только я не верю в эти кликушки

О Земле, тем более – о России!

Ведь хранит Россию поэт Пушкин,

Да и ты хранишь – по своей силе…"

 

Только жаль, такого звонка не будет –

Там, где брат, пока еще нет связи.

Только вещий сон на заре разбудит

Да мороз наткёт на окно вязи.

 

Утро выбьет форточку, влетит с ветром,

Что несёт нам с поля полынь-брагу.

Я доволен, Господи, Твоим Светом.

Только вот хотел бы позвонить брату…

 

                             2012         

 

 

           Имена

 

В час от совы,

                      когда по всем просторам,

Вдоль каждой имярековой реки,

Пустых коровок разведут по стойлам,

Как лики,

                 стынут в окнах старики.

 

На возрасте,

                     где черных зим без счёту,

Неслышно шевеля землистым ртом,

Жалеют  жизнь,

                        что прожили ни к чёрту,

А жизнь за гробом отменил партком.

 

Они не знают,

                         что на самом деле

На самом высшем

                            горнем небе –

                                                        на

Законе Божьем –

                                   ангелы как дети

Зубрят на память

                            все их имена.

 

                               2010

 

 

* * *

 

                   Иванова ива,

                   Иванова ива,

         Как белая лодка, плывёт по ручью…

                              Арсений Тарковский

 

 

Блаженно всё, что склонно к продолженью:

от слога – к слову, или – к предложенью,

от предложенья – к предложенью Вам

продолжить: И-ва,

                                     и-волга,

                                                       И-ван...

 

Слова,

            где в устье –

                                  гласная, союз,

причем соединительного смысла –

предполагают речь ответных уст:

чтоб иволга

                    в полёте не повисла,

и чтоб Иван,

                     не помнящий родства,

не поломал всю иву

                                для костра,

в котором – ива,

                               иволга,

                                         Иван –

погибнет всё,

                     предложенное Вам.

 

 

                                  2011

 

 

             Сон

 

Деревья ходят меж людей стоящих,

Оглядывают с ног до головы.

Они всё ищут, ищут настоящих,

Не спящих. Но не спящих нет, увы.

 

Все люди, зачарованы без срока,

Не в силах снять бездвижности ярма.

В заломах рук трещотница сорока,

Как на века, свивает терема.

 

Деревья ходят, ищут терпеливо,

Подолгу смотрят в тусклый круг лица.

А людям снится звонкий, торопливый

Бег тройки…

Праздник…

Сани у крыльца...

 

Двуцветное кольцо автомобилье

Вокруг бурлящих жизнью городов…

Деревья, спящие под снежной пылью

За пестрыми заборами садов…

 

И так, во сне, недвижные, глухие,

Не принимая оклика дерев,

Во времени, как в огненной стихии,

Они исчезнут, замертво сгорев.

 

                    2011

 

   От реки до реки

 

От речушки рожденья

К великой

                   забвенья реке

Хоть ползи скарабеем,

Хоть ланью лети налегке –

 

По начертанным звёздам

До срока прибудешь в тот порт,

Где Харон сушит вёсла

И ждет пассажира на борт.

 

От реки до реки

До обидного короток путь:

Две любви, три строки

И вселенной сокрытая суть.

 

От реки до реки

Бесконечно велик переход

И чудесен, и сладок,

Как сон головой на восход:

 

Две счастливых любви,

Три удачных строки, и одна

Нераскрытая тайна –

Без цели, без веры, без дна.

 

                   2010

 

 

 

 

          Скорбная элегия  

          в честь Януша Корчака

 

                  Перевод стихотворения польского поэта

                       Влодзимежа Слободника

                   "Trenie ku czci Janusza Korczaka"

 

 

Так куда ты уходишь с детьми,

                                             наш Сократ современный?

К облакам непорочным,  к разорванной книге огней,

Где из букв, беспредельна как свет, воспаряет поэма,

Где растет человечество до неземных степеней?

 

Сочиняющий сказки, ты сам обернулся легендой,

Обещающий детям, что смерть их еще не близка.

Доброта и отвага вам стали рубахою смертной,

Но вздымается память, разливиста, словно река.

 

Ты уходишь с детьми далеко и навеки – туда,

Где Джордано пылает, где Бог на Голгофе распятый,

Где руины Эллады и траурной тучи гряда,

Где великое Эхо и дуб, вероломством разъятый.

 

                                        2011

 

     Родники

 

За деревней Родники

Разгуделись осы,

Травы росны, да дики –

Позабыли косы.

 

Во деревне Родники

Брошеные избы…

Кабы жили мужики,

Детки повелись бы.

 

Во деревне Родники

Ни креста, ни храма,

Берега её реки

Жрет оврагов яма.

 

Говорили старики:

Чёрный день настанет –

Пересохнут родники,

И реки не станет.

 

Позабудем Родники,

Как забыли детство,

Только родинке с руки

Никуда не деться.

 

Ой ты, Русь-река, теки

Через ос и грозы!

В твоё русло Родники

Лиют кровь да слезы…

 

               2012

 

 

        Дождь

 

До костей пробирает дождь

Позаброшенное кладбище.

Здесь никто никого не ищет,

Строй оградок редок и тощ.

 

"Пионеры светлых годов"

Поживились металлоломом –

Ворох звёздочек, лун, крестов

За бугор покатился комом.

 

У Непомнящего родства

Морок долог, а век короток.

Он дедов-то помнит едва,

Но эстрадных знает трещоток.

 

Всё, что в прошлом – рюрик капут,

Всё, что в будущем – зги зиянье.

"Сей-секунд" и "сию-минут"

Догрызают его сознанье.

 

День за днём угасает мощь

Наших пращуров в крае рая.

До костей пробирает дождь,

Мощи с болью перебирая.

 

                   2012

 

 

     Купала 

 

     Триптих

 

          I

 

В небе зачата гроза

В ночь на Ивана Купала –

Семенем ливня упала

В жаркие травы роса.

 

Солнечный пламень вобрав,

За день едва не спылавшие,

Капли глотали упавшие

Жадные клювики трав.

 

Ночь не спасёт от беды.

Мало им влаги росистой,

Травы вздохнут колосисто,

Выдохнут алчно: Во-ды!

 

Чудо способна извлечь

Эта безумная просьба –

В небе раскатится грозья,

Неукротимая речь. 

 

Вплоть до Ильи-громовержца

Будет теперь грохотать –

Филином выть, хохотать,

Вороном ухать под сердце;

 

Коршуном падать,

                              стрижами

Тесное небо черкать –

И воспылают Стожары,

И грозовые пожары

Будут в лесах полыхать…

 

 

                          II

 

На синем небе жёлтого огня

Ещё ни разу не было так много.

Стояло солнце три великих дня

И покатилось

                       в зимнюю берлогу.

Оно шипело,

                    травы обжигая,

А следом оставалась борозда,

Горячая, как рана ножевая,

И поднималась вверх вода живая,

И отступала

                     мёртвая вода.

 

               III

 

 

Яви, Ярила, лик горящий –

Всепроникающий, всезрящий,

Найди детей своих во мгле –

Мы пред тобою – на Земле…

Направь всевидящие очи,

Дари нам жаркие лучи,

Чтоб мы остались горячи

Среди холодной лунной ночи.

Войди, Ярила, в наш костёр,

Чтоб был он яростен и ярок,

Чтоб стал он негасим и жарок,

И к небу гребень свой простёр.

Войди, Ярила, в наше тело,

Чтоб кровь вскипела, зазвенела,

Чтоб кровь нам сердце обожгла,

И пела, и любовь звала.

Чтоб до утра вокруг костра

Не размыкались хороводы,

Чтоб нам до нового восхода

Хватило света и тепла!

 

            1983 – 2012

 

            Лесовые

 

Откажусь от чтения, отвернусь от теле, и

В ближний лес отправлюсь я на своих двоих –

Вроде за опятами, а на самом деле-то

Побреду на поиски жителей лесных.

Меж двумя овражками, под кривыми соснами,

Ветка ежевичная хлопнет по плечу,

Встану против солнышка, меж кустами росными

и слова заветные молча прокричу:

 

Мой Чур – твой Щур –

О-дин Пра-щур!

В од-ном бо-ру ры-ли но-ру,

Мо-я го-ра – тво-я но-ра!

Ра!

 

Как сбегутся лешие – и на пнях, и пешие,

Рыжие, лохматые, в бородах – тирлич…

Любопытно каждому видеть сумасшедшего,

Может быть, последнего, знающего клич.

Просидим до вечера, поболтаем вкратце, и

Поутру расстанемся, а на посошок

Не из благодарности, а для конспирации

Выводок опятовый сунут мне в мешок.

 

Возвращаясь из лесу через огородище,

Пребывая всё ещё в вещем существе,

Помолюсь на пугало за лесной народище –

Всё же духи – стало быть, с душами в родстве.

И качнётся пугало, будто ветром толкнуто,

И порхнёт испуганно птичкина семья.

То ли где-то в Арктике атомотрясение,

То ль на шаг от пропасти сдвинулась Земля.

 

                               2012

 

           Набат

 

                1

 

В селе поставили набат –

Обрезок рельса.

Как будто вороги хотят

Ударить с леса,

Как будто с берега грозят

Войти варяги,

Как будто небо бороздят

Чужие флаги...

Набату мало ли причин? –

В лесах пожары.

Но почему тогда в ночи,

Как обнажённые мечи,

Звенят Стожары?

 

               2

 

Дыма бурая ржа,

Гарь подмётных пожаров.

Русь от бед сторожа,

Блещут очи Стожаров.

Будто грозную весть

Посылают с дозора:

Берегитесь разора...

Берегитесь раздора...

Берегитесь позора...

Нам бы колокол – в звон!

Но от сельского храма

С краснозвёздных времен

Незажившая рана.

И – безмолвствует рельс.

И безмолвствуют люди:

Без царя – при воре.

Без Христа – при Иуде.

 

     Декабрь

 

Ах, родина моя – декабрь!

Весь в фиолетовых сугробах.

И в них, как во хрустальных гробах,

Царевны, спящие пока.

 

Как девственен любой сугроб!

Царевны – будущие вёсны.

Еще не вспыхивали звёзды,

Что выстроят их гороскоп.

 

А принцы, что однажды их

Пробудят взрывом поцелуя,

Пока толкаются вслепую

Средь нерожденных, неживых.

 

Их кони – в чревах кобылиц,

Ещё не крытых жеребцами...

 

Лишь сон царит под небесами.

Декабрь – без дна и без границ.

 

                     2009

 

   Красная черёмуха

 

С каждым днём

         все красней черёмуха…

Вот ещё чуть-чуть – и пожар!

Всё скорее летит без промаха

В лузу запада солнца шар.

 

Осень в небе дырявит проруби…

Непонятной тоски крыло

Вырастает об эту пору – и

Подымает что помело.

 

Ни стряхнуть его, ни повыщипать -

А оно, вослед сквозняку,

Так и тянет по звёздам высчитать –

Сколько там ещё на веку?

 

И черёмуха, вызрев загодя,

Тянет гроздь до дрожи окон,

Предлагая задобрить ягодой

Деревенский злой самогон.

 

Тьма грозит коварной расправою,

Первой стражей острится лес,

И, закатываясь, кровавое

Божье око глядит с небес.

 

                     2006

 

* * *

 

Засороченный лес,

                        завороненный –

Только тронь его –

                                     тут же взрыв

Кар-кар-карканья, стрекототочия

Сразу в тысячи горл –

                                           навзрыд!

 

Заполошат крылами ясное,

Заворотят мой светлый в ком...

 

Стану их утешать напрасно я

Самым тихим своим стихом.

 

Вдруг умолкнут –

                                и сядут,

                                             грозные,

Как Хароны, по лодкам гнёзд.

И откроются мне меж гнёздами

Виноградные гроздья звёзд.

 

А за лесом –

                       за засороченным,

Замороченным –

                                виден чуть

Мне назначенный,

                              но просроченный,

Провороненный мною путь.

 

                  2008

 

         Лира

 

Уезжаешь в другой город,

Ищешь свой уголок мира.

За тобою – вещей ворох,

А по верху – лежит лира.

 

Ненадёжно лежит, зыбко –

Не какая-то там скалка.

Всё боится: тряхнёт шибко,

И – слетит с твоего скарба.

 

Всё боится: а вдруг скажешь:

Тпру, приехали, вот двери!

Отряхнёшься, мешок развяжешь,

Не заметишь её потери.

 

Всё боится – когда очнёшься,

Может звёздно быть, может поздно.

Вот и тянется, лишь качнётся,

Превращается в лук грозный.

 

Растопырясь, колки тянет,

До крови натянув струны…

Всё боится – её не станет,

И тебе может стать трудно.

 

                     2012

 

* * *

 

Из тьмы вселенской

                              через тьмы веков

В иные тьмы

                     бесчисленных вселенных

Проходим мы – цепочка чудаков,

Короткой вспышкой жизни

                                              ослепленных.

 

Так рой пылинок,

                              пляшущих вотще,

Не сознающих своего начала,

Вдруг вспыхивает

                              в солнечном луче,

Пронзившем

               пыльный сумрак сеновала.

 

Но не ропщи,

                безвестный спутник мой –

Мол, я – пылинка,

                              ничего не значу…

 

Из тьмы во тьму

              ступай кромешной тьмой,

А луч –

            блеснёт ли, нет ли –

                                             наудачу.

 

                         2003

 

       Туман 

 

Над рекою туман такой,

что не видно самой реки.

Руку вытяни над рекой –

Не увидишь своей руки.

 

Нет ни берега, ни моста,

Нет ни дерева, ни куста.

 

Вброд – на ощупь,

             вплавь – наугад,

В никуда ниоткуда, вслепь…

В том тумане ничья нога

Никакой не оставит след.

 

Мир опутала пелена

Туго-туго, как береста.

То ли рыба, то ли луна

Бьется в поисках нереста.

 

Нет ни берега, ни моста,

Нет ни дерева, ни куста.

Ни Руси, ни над ней креста –

Сплошь неведомые места…

 

Но растаивает туман –

Вот и берег, а вот – мостки…

Так истаивает обман –

Всё на месте, и все – близки.

 

Вот и путь,

                 вот и Русь окрест,

И орлится над нею крест.

 

                       2007

 

          Хлеб

 

Нож – на столе.

                             Этим ножом

Я против хлеба вооружён.

 

Хлеб безоружен против меня –

Станет он ужином этого дня.

 

Хлеб наш насущный,

                       данный нам днесь,

Зёрен пшеничных теплая взвесь!

 

Я тебя сталью не оскорблю –

Я как Учитель

                           тебя преломлю.

 

Семеро душ,

                      что доверены мне,

Вызреют, встанут,

                      как рожь на стерне.

 

Вырастут дети,

                         и в семьях своих.

Хлебы преломят на семерых.

 

Семью семижды семьи взрастут,

Всех их накормит

                               Учитель и труд.

 

Вот и получится –

                                 притча права:

Хлебом единым

                             Россия жива.

 

                   2003

 

 

    Старушка

 

Поезд гукнет кукушкой,

Зряшный выпустит пар.

 

По перрону старушка

Носит штучный товар

От вагона к вагону –

И неловким кивком

Не тебе, так другому

Предлагает пивко

Без особой надежды

На продажный успех.

Прячут старые вежды

То ли плач, то ли смех.

 

Чья-то матерь, должно быть,

Чьей-то матери мать, –

Принимает беззлобно

К ней направленный мат

От товарок помладше –

Наглых, крашеных, злых:

Мол, куда ты в калашный? –

Без тебя не продых…

 

Ей бы – избу, иконку,

Ей бы – правнуков тьму.

Носит бабка котомку

Тяжело, как суму.

 

Попрошу вместо сына,

Что нежив или глух:

Да простишь ты, Россия,

Всех советских старух?!

 

                2007

 

             Поэты 

 

Никто не знает, по какому свету,

По маху чьей руки,

                                 какой реки –

На Русь приходят вековать поэты –

Во славу, может быть,

                                       одной строки.

 

Господь даёт им страждущую душу,       

Природа – слух,

                             а Родина – язык…

Как воды вечно катятся на сушу,

Так вечен ропот нерождённых книг.

 

Пусть рокот тот

                      для всех пока невнятен, Понять его – поэтов ремесло.      

Так солнце очищается от пятен,

Пред тем, как вспыхнуть

                                    ясно и светло.

 

Порой поэты в рубище убогом,

От славы и от почестей вольны,

Но вот –

     в одной ватаге с юным Богом

На стрежень Вечных Рек

                                         ведут челны.

 

И к Богу обращаются так просто,

Так весело горит их разговор,

Что завистью снедаемый апостол

Кидает им вослед ревнивый взор.

 

Да зря!

      Поэтам пантеон не светит –

Им одесную не сидеть с Христом.

Уж если Бог их чем-то и отметит,

Так только звонким словом

                                                  да крестом.

 

И не стихотворенья, не моленья –

С Творцом

       творцов неразрешимый спор

Взмывает к небу,

                                как душа оленья

Летит навстречу выстрелу в упор.

 

Но граждане, измученные в битвах,

Что меж собой ведут без счёта лет,

Не чтут поэтов, ибо в их молитвах

Нет восхвалений пирровых побед.

 

Не чтут поэтов, каркают над ними:

Мол, что их жизнь –

                           безумна да хмельна!..

Но, может, их молитвами чудными

Земля пока ещё и спасена?

 

И не они ль – словами и делами,

Слезами, кровью, жизнью на излом,

Хребтом судьбы,

                              незримыми крылами

Удерживают в стык добро со злом?

 

Ни тех, ни этих чаш не выбирая,

Чисты для ада,

                             грешники в раю –

Не принимают ада или рая,

Но – выбирают  Родину свою.

 

                       2003

 

* * *

 

Мне бы в поезд,

                       на верхнюю полку –

Чтобы суток не меньше пяти

Без какого-то проку иль толку

Пребывать на железном пути.

 

Пребывать – и в купейной беседе,

Всем вагонам кивающим в такт,

Не встревать в пересуды соседей,

Соглашаться на "так" и "не так".

 

Соглашаться, и краешком ока

Наблюдать, как светла и странна,

На экранах расшторенных окон

Разворачивается страна.

 

Раскрываясь, как вещая книга

Или складень-иконостас,

Вся для века она, не для мига –

Недоступна для суетных глаз.

 

Только вот, на излёте селенья,

В перекрестье ветров и дорог,

Взгляд, царапнутый свечкой сирени,

Вдруг зацепит над крышей конек…

 

А под крышей – изба лубяная,

Тоже наш заприметив вагон,

Развернётся, сирень подминая,

Будто тотчас готова вдогон…

 

И откуда та сладкая мука,

Из каких докатилась времён? –

Мы как будто узнали друг друга,

Да не можем припомнить имён…

 

И, прижавшись к окошку щекою,

Буду долго смотреть я назад –

Но расстает изба за горою,

И погаснет сиреневый сад.

 

А вокруг будут поле да небо,

И меж ними – тонюсенький лес.

Был я здесь?

Нет, наверное, не был –

Только всё мне родимо окрест.

 

Задохнусь, отвернусь от соседей,

Лоб – к стеклу, а глаза – в синеву:

Бог ты мой,

                  мы же Родиной едем!

Бог мой, я же в России живу!

 

                        2003

 

 

    Из осеннего леса

 

Из осеннего леса

         не выйти дорогой прямой –

Только этой –

                            глухой,

       с колеею, подёрнутой мохом,

Что петляет в урманах,

      где филин вопит скоморохом,

Из осеннего леса

          не выйти дорогой другой.

 

Из осеннего леса

     не сыщешь короткой тропы –

Кроме той,

     над которой

        сердечек рябиновых грозди,

Вдоль которой зима

        насыпает без меры погосты,

Начиняя сугробы

           разрывною силой травы.

 

Но не сразу трава

                одолеет пучины покоя –

Во скорлупах сугробов

         ворочаясь,

                          будто в гробах,

Оборот к обороту

        в ней копится что-то такое,

Что не в силах смирить

      полотну белоснежных рубах.

 

Из осеннего леса

      не выплыть в челне золотом,

Только вброд –

                           наугад,

       по апрельскому талому бору,

Где древесные девы

          гурьбою бегут с косогору,

И по белые груди

       заходят в зеркальный затон.

 

Из осеннего леса

          не выйти куда бы глаза – 

Наши тропы запутаны

                     лешими и межевыми,

Полудённою стражей

        в зените звенит стрекоза –

От её арбалетика

        нам не укрыться живыми.

 

Из осеннего леса

                  не выйти уже никуда,

Кроме новых палат

      всё того же осеннего леса…

Да и нужен ли путь,

             коли вызрело время,

                                                     когда

Кроме леса осеннего,

        нет ни к чему интереса?

 

Кроме леса осеннего,

       где ни грибов, ни людей,

Где одна костеника –

     прощальною кровушкой

                                        брызни!

Где молчание вечности

        прячется в рощах теней,

Где дыхание смерти

                   предвидит

                           дыхание жизни.

 

                        2003

 

 

         Пауки 

 

По лесам уральским висят пауки -

Кто с арахнофобией –

                                       к ним не ходи.

Есть такие – в четверть моей руки,

И с крестом Георгия на груди.

 

От ствола к стволу всё хотят оплесть,

И сидят на паути, чуть дрожа.

Души раскулаченных пали здесь

И повисли, Родину сторожа.

 

Тщатся перевесть кровопивный род –

Комариный гнус да мушиный зуд.

Не ленись, прохожий,

                                   дать задний ход,

Поддержи их жуткий, но честный труд.

 

Вы плетите крепче сеть, пауки,

Не иссяк кровавой межи раздор –

Есть ещё поганые мужики,

Что зверьём глядят

                                 на соседский двор.

 

Оболгать, ограбить – им всё с руки…

Но, другими  мерками дорожа,

Пауки сжимаются в кулаки –

По лесам Руси – её сторожа.

 

А добра у них – рудник да родник,

Да кресты Георгия на груди,

Да, пожалуй,

                       страшная правда их.

Кто боится правды –

                                 в лес не ходи.

 

                               2005

 

       Леший  

 

Куда возвращается леший

С купальской игры на лугах?       

Собаки трусливые брешут

На дальних, людских берегах.

Без возраста, что наступает

За первою тысячей лет,

Бредет он и гривой мотает –

Усталый с бессонницы дед.

 

За полдень, у теплой речушки,

Где с тенью играется свет,

Купающейся девчушки

Увидел он вдруг силуэт.

Рукою кувшинки сдвигая,

Она, по колени в воде,

Бродила и пела, нагая,

Не зная о близкой беде.

Ему бы развеять кручину,

Ударить в бока, зарыгать –

А он обратился в лещину,

Чтоб девушку не напугать.

И долго – всё время купанья,

Не вслушиваясь в слова –

Стоял он, отринув дыханье,

Почти что лишен существа.

 

Но вот, ослепляя, как сполох,

Мелькнул над рекой сарафан,

И в белый черемуший ворох

Скользнула она, как в туман.

Черёмухой брызнула вьюжно,

Оставив его одного...

И что-то забилось ненужно

В клокочущем сердце его.

 

                       2005

 

        Июль

 

О сумасшествие июля!

Его не в силах одолеть

Ни мысль, тяжёлая, как пуля,

Ни чувства вянущая плеть.

 

Необорим, необескровен

Зелёно-жаркий бунт травы,

Где грозового неба просверк

И стебли выше головы!

 

Июлю грех сопротивляться –

Он римским правом наделен

С любым цветком совокупляться

В него нацеленным шмелём…

 

Орган всеобщего соитья

Звенит, гудит на все лады,

А в результате – как открытья –

Почти мгновенные плоды.

 

Непостижимо для земного

Июль вселенствует вокруг,

И льётся, выгибаясь в слово,

Трепещущее, словно лук.

 

Паденье или вознесенье?

Погибель или торжество?

Лишь в сумасшествии спасенье

От сумасшествия его…

 

                   2005

 

  Баллада об окруженце

 

Из окруженья вышел я один…

Один за всех,

                 пропавших в окруженье,

Я продолжал безумное движенье –

Назад, к востоку,

                           где разрежен дым.

 

Я полз, вжимаясь в мертвые тела,

Перебегал, затишье карауля.

Меня не только снайперская пуля –

Меня шальная пуля не брала.

 

В меня бросали бомбы, и земля

Вставала на дыбы, как кобылица,

И я вплетался в корни, как змея,

Но полз к востоку,

                             что зарей змеится.

 

Без счету глаз распахивал восток,

Без счету век на западе смежались,

И кровь моя,

                         и трав дремучих сок

Во мне давно

                      в одно перемешались.

 

Я обходил селения как зверь,

Вдыхая дух опасности с околиц –

Чу!

Где-то зябко заскрипела дверь…

Чу!

Стадо обронило колоколец…

 

Там хлеб и кров,

              но там чужая речь,

И я, неслышно отступая в кущи,

Один за всех старался уберечь

Движение туда,

                           где свет встающий.

 

И, наконец, я миновал межу,

Что глубоко,

                    как по краюхе хлеба,

Подобно великаньему ножу,

На два ломтя разваливала небо.

 

Но чем я дальше оставлял разрез,

Тем дым был реже,

                               и удары - глуше…

И, наконец, я выпал в мирный лес,

Как утопавший падает на сушу.

 

Среди цветной елани я лежал

И долго спал,

       а в тёмных травных чащах

Смешной жучок

                       бежал,

                                  бежал,

                                             бежал

Из окруженья рук моих дрожащих.

 

И вдруг я начал узнавать места,

Где в пацанах мы правили ночное,

И речки золотая береста

Со свистом

                развернулась предо мною.

 

Знакомый холм,

                    а уж за тем холмом –

Моя деревня, мой родимый дом.

 

Там тонкий свет тянулся из окон,

Высвечивая мать перед иконкой.

Я мать окликнул,

                          но бессильный стон

Застрял под горлом ржавою иголкой…

 

Христос смотрел –

                   простив иль не простив? -  

Поверх меня – туда, где окруженье…

Мать уловила глаз его движенье

И обернулась, дверь перекрестив.

 

И от креста мне стало так легко,

Что я воссел с улыбкой на пороге, 

И видел как, мурлыча, старый кот

Проходит сквозь

                         мои в обмотках ноги…

Я ахнул от догадки: “Боже мой!”

И мать привстала, ахнув от догадки.

– Кто тут? – она спросила.

Без оглядки

Я выкатился из дому долой.

 

Она за мною: "Кто тут?

                         Кто тут?" – следом.

А я, упав с крыльца не вниз,

                                                 а вверх,

Как в детском сне,

                      объят неясным светом,

Стал подыматься плавно,

                                      словно стерх.

 

…Покуда дом хранила тень моя,

Все мать смотрела в небо настороже…

Из окруженья вышел только я.

Но вышло так,

                       что я не вышел тоже.

 

                            2003

 

         Деревья

 

И деревья не вечны,

                        хотя и хоронят людей,

И, как близкие други,

               встают у раскрытого гроба,

И включают нас в кольца,

      вбирают в сплетенья ветвей –

Это нас, уходящих,

               стремится запомнить природа.

Расторопные травы

                             опутают как на века,

Но уже через год

                  позабудут, кого укрывали.

Лишь древесная память,

          как корни в земле,  глубока,

И до сердца Вселенной

         восходит  в смолистой спирали.

 

Но однажды, когда

               нас воспримут иные миры,

Треснут корни деревьев

    под тяжестью высохшей кроны,

И деревья падут

          от ударов весенней игры,

Как однажды попадали

        древних империй колонны.

И деревья не вечны…

Но, вечным повержены сном,

Подминают эпоху,

                       и нас забывает природа.

Только в этом забвении,

           в полном покое земном

Боли более нет – благодать! –

                                 Благодать и Свобода.

 

                   2005

 

       Берегиня

 

На кисельном берегу,

            У реки молочной

Я тебя не сберегу

             От луны полночной –

Не смогу, не удержу

             Ни рукой, ни словом...

Ты махнёшь через межу,

            К омутам лиловым.

Оттолкнёт меня впотьмах

            Круглая коленка,

Лишь останется в руках

             Поясная лента.

Обнажённую от крыл

             Ангельского платья,

Лунный свет тебя накрыл,

            Притянул в объятья.

И над ивой воспарив,

            Гибкая как ива,

Канешь в реку, повторив

             Лук её извива.

Ахнет речка, в тишине

             Разведёт руками,

Разбежится по луне

            Сонными кругами.

 

Ах, зачем мы, милый друг,

            Полночью урочной

Закликали щурный дух

            Песнею полночной?

 

Подъязычная тоска

             Захватила горло,

Разлучила на века

             Горлицу и горла.

Облетит, сгорит дотла

            Черемошный иней...

Бережёной ты была,

           Стала берегиней. 

Упокоится вода –

            Бередить не буду.

Никакие невода

            Не воротят чуда.

 

Я вернусь туда, где свет

             Над крещённой Русью.

Рассмеёшся ты вослед

             С заповедной грустью

Если я оборочусь –

              Сгину, может статься...

Ах, как сладко я боюсь,

             Здесь навек остаться! –

 

Где молочная река,

            Где брега туманны,

Простоял бы я века

             Древом безымянным.

Чтобы видеть, как из вод

             Под луной-весталкой

Ты выходишь в хоровод

             Майскою купалкой.

Как под песней перестон,

             Древних и наивных,

Ты по волнам бьёшь хвостом,

            Затаясь на ивах.

Как на ивовом ребре

            Расплетаешь коски,

На русалочьем бедре

             Поправляешь блёстки...

 

                2002

 

       Рассветная

 

Позади – змея, впереди – змея

По Руси ползет, извивается.

Ты беги, змея, впереди коня,

Ты веди, змея, на Восток меня!

 

На Востоке свет чуть колышется,

На Востоке спит

                     Красно Солнышко.

Красну Солнышку

                      полюбилось спать,

Красну Солнышку

                     расхотелось встать.

 

А без Солнышка

                    Небу дождь не лить,

А без дождичка

                    Земле не родить,

А без хлебушка

                 людям дня не жить…

Красно Солнышко

                   надо разбудить.

 

На Восток приду,

                      наклонюсь с коня,

Прокричу ему

             в ушко – Солнышку:

«Ты проснись, вставай,

                    пробуждайся, Свет,

Без тебя назад

                       мне дороги нет!»

 

                     1985

 

 

Сердце сентября

 

       Василиск

 

Василиск Нелюбви

        караулит влюблённые души –

Он кидается

                  из подворотен,

                                       подвалов,

                                                      трущоб.

Он вгрызается в сердце,

                                       в аорту –

                                         и душит,

                                        и душит...

И, оставив растерзанных,

                            ищет кого-то ещё.

Никакого спасения

                нет от того василиска!

Стоит только услышать

      надсадный от ярости сап –

Тут как тут василиск.

                  И не рядом уже,

                                      и не близко,

А в тебе –

        и когтит твою душу

                              шестёркою лап.

Этой ночью

          я стану охотником –

                                  благословите! –

На горящее сердце

       я выманю зверя из тьмы.

В эту ночь Вы меня

      незаслуженно нежно

                                       любите,

И особенно в миг,

                      как в единое

                                 сцепимся мы;

Как покатимся мы

                    по Вселенной,

                            ныряя в трясины

Междузвездий,

                 ломая

                        межзвёздную

                                    хрупкую клеть...

Вот тогда

        Ваша нежность

                мне даст золотистые силы,

Что отринут от зверя

                            и смогут его одолеть.

 

А когда я вернусь –

                       обожжённый,

                     изорванный в клочья –

И пройду мимо Вас,

                 то под знаменем

                                            нового дня

Не узнайте меня.

                          Позабудьте.

                                     Но этою ночью

Я иду на охоту,

                      и –

                            благословите

                                            меня.

 

                        2008

 

        Луна

 

Вон луна какая вызрела –

Только глянь – сорвётся вниз.

Не от грома, не от выстрела,

А от шороха ресниц.

 

На камее лика лунного

Чья печаль отражена?

То ли плачет дева юная,

То ль немилая жена.

 

Жениха иль мужа блудного

Поджидая у окна,

Будто в зеркало латунное,

Долго смотрится она.

 

С каждым днём худеет зеркало,

Убывает от тоски.

В ночь с холодными просверками

Осыпаются куски.

 

                  2010

 

      Афродита

 

Море грезит шампанским.

Рождая из пен Афродиту,

Обнажая её из зелёных

                                    и синих пелен.

Из луны – её грудь.

На бедре её солнце разбито

И стекает слепящими бликами

С яблок колен.

 

Море прячется в ночь.

Афродита выходит из моря,

Одеваясь в капрон

И в шелка,

И, наверно, в шафран.

И летит Афродита

С молнистой грозою во взоре,

Острых туфель покачивая

Катамаран.

 

И какой-то несчастный,

Рожденный, увы, не на море,

А в палящей пустыне,

Где пенится тёмная кровь,

Мчит по следу любимой

На счастье свое и на горе,

И вонзает гвоздики

                                в следы

от ее каблучков.

 

                2011

 

* * *

 

То будет летом или в осень,

Но в самый светлый день в году –

Нежданым и незваным гостем

Однажды я к тебе приду.

 

Я буду скован и неловок,

Но, повинуясь чуду дня,

Одной улыбкой, добрым словом

Ты званым сделаешь меня.

 

И будет чай. И мёд в розетке.

Я буду тих. И всё равно

Тебя ревнующие ветки

Расхлещут в кровь твоё окно.

 

Ты удивишься непогоде…

Ведь только что был полный штиль!

Я скаламбурю что-то вроде:

"Должно быть, гость перегостил..."

 

Ты не расслышишь, переспросишь,

Оглянешься, и –

                                 нет меня…

 

Я так хотел быть званым гостем,

Да не случилось в жизни дня.

 

                       2010

 

 

 

 

       Сердце сентября

 

Наш поезд бродит в дебрях сентября,

А машинисты ищут бабье лето.

Но дождь надёжно бросил якоря

И на лиловом языке билета

Пометка: "Годен только для дождя".

Попробуй тут и выскочи под вёдро –

Так завернут, что будешь погодя

Дуть на воду, поглаживая рёбра.

 

Но Вы желали мне счастливый путь

И, стало быть,

         он должен быть счастливым.

Пусть тучи нависают словно сливы

И горизонт грозится утонуть,

Пусть мы блуждаем в сердце сентября

В отсутствии какого-либо лета

И пусть чернильный язычок билета

Поддразнивает нас – всё это зря!

 

Ведь Вы желали мне счастливый путь,

И в сердце не без Вашего участья

Вдруг заселён

                     живой скворчонок счастья –

Он голоден! – и не даёт уснуть.

Пусть солнца луч

                                как пряжка на ремне,

Пусть рощицы стоят почти в исподнем,

Но Вы счастливый путь желали мне…

 

Мой путь любви и счастия исполнен.

 

                             2007

 

Ночное одиночество 

 

Палитра вечера замешана

Густым предчувствием любви.

В окне напротив плачет женщина…

Господь её благослови!

 

Весь день проведши в ожидании –

То у плиты, то у окна,

Ещё надеясь на свидание,

Не верит сумеркам она...

 

А те спускаются, сгущаются;

И раскрывается судьба,

Где звёзды медленно вращаются

Вокруг полярного столба.

 

В таком же позднем одиночестве –

Как эта женщина, точь-в-точь,

Они по имени, без отчества,

Её закликивают в ночь.

 

Крестом окна перекрещённую,

Её возносит звёздный свод,

Включая новообращённую

В свой бесконечный хоровод.

 

                        2003

 

        Домовой

 

У домового ночью дел без счёту:

Пересчитать по головам мышей,

Внушить коту, чтоб поунял охоту

Да пришлых духов вытолкать взашей.

 

Но вот уж третью ночь

                                        ему не выйти

Из своего запечного угла –

Хозяйки тень

                 как тень болотной выпи

Качается на стенке до утра.

 

Ага, за ним установили слежку!

И домовой, не выдержав обид,

Нашёл в саду разбитую тележку

И в ней под старой вишнею сидит.

 

Конечно, слежка – это неприятно,

Но без него не ладится кругом.

Уже весь дом зовёт его обратно,

А он, упрямец, не заходит в дом.

 

Там кот сдурел,

                       там мыши обуяли,

Там появился некий пришлый дух –

И требует,

                чтоб ставни с ним играли,

И мучит их с двенадцати до двух.

 

Ах, бедный домовой

                              под старой вишней!

Прости хозяйку – не ее вина,

Что трудно совладать

                      со страстью книжной,

Особенно, когда давно одна.

 

Она и не поймёт,

                           с какой бы стати

Тоска,

           и в доме запах лебеды,

И ставни бьют,

                      как будто лезут тати,

И сны грозят нашествием беды.

 

Ах, домовой,

                   в дому гнездятся грозы!

А за хозяйкой, что и есть грехов,

Так только то,

                  что больше любит прозу,

И не читала этих вот стихов.

 

                        2005

 

* * *

 

Ты живёшь в ритме моего сердца…

Да и как иначе объяснить, если

Сердце, будто в клетке, стучит в дверцу

И поёт мне только Твои песни…

 

Я живу ритмом Твоего сердца,

А своё – давно отпустил к птицам.

И теперь, чтоб нам на ветру греться,

Твоему вдвойне предстоит биться.

 

Менуэт легко перешел в скерцо…

Купол голубой превращён в кратер…

Мы живем ритмом одного сердца.

Долго ли его на двоих хватит?

 

                       2010

 

* * *

 

Я открываю глаза,

        чтобы Тебя увидеть.

Я закрываю глаза,

              чтобы увидеть Её.

Что-то Ты говоришь –

             я не хочу обидеть.

Молча стоит Она –

     пленница в мире моём.

 

Что-то Ты говоришь –

          я не поймаю смысла

И промолчу в ответ,

      пряча в глазах тоску,

И через сотни миль

    мысленным коромыслом

Я поцелуй несу

               не к Твоему виску.

 

Может быть, Ты поймёшь

       и замолчишь в обиде,

Может начнёшь опять,

     в тысячный раз стерпя...

Я открываю глаза,

         чтобы Её не видеть,

Я закрываю глаза,

       чтобы не видеть Тебя.

 

                1976

 

* * *

 

Смотри, какая небыль снега –

      что за напасть?

Не может быть, чтоб это с неба

      могло упасть...

Ты помнишь: на весенних кронах,

      поверх воды,

в цветеньи яблонь и черемух

      снегов следы?

А после снег таился где-то

      внутри берёз,

и ждал, когда раскатит лето

      грома колёс.

Когда ж отгрохотали грозы

       за край земли,

снега осыпались с берёзы

      и в нас легли.

И пусть мы их не замечали

      в своих телах –

хранился снег в моём молчаньи,

      в твоих словах.

Копился снег, живые души

      похороня...

Но вот покой его нарушил

      росток огня,

так под сугробом вызревает

       весны побег –

душа однажды прозревает

      и гонит снег!

Все думают,  что сыплет с неба...

      А это мы

освобождаемся от плена     

      своей зимы.

 

                      1990

* * *

 

Смотри, какая небыль снега –

      что за напасть?

Не может быть, чтоб это с неба

      могло упасть...

Ты помнишь: на весенних кронах,

      поверх воды,

в цветеньи яблонь и черемух

      снегов следы?

А после снег таился где-то

      внутри берёз,

и ждал, когда раскатит лето

      грома колёс.

Когда ж отгрохотали грозы

       за край земли,

снега осыпались с берёзы

      и в нас легли.

И пусть мы их не замечали

      в своих телах –

хранился снег в моём молчаньи,

      в твоих словах.

Копился снег, живые души

      похороня...

Но вот покой его нарушил

      росток огня,

так под сугробом вызревает

       весны побег –

душа однажды прозревает

      и гонит снег!

Все думают,  что сыплет с неба...

      А это мы

освобождаемся от плена     

      своей зимы.

 

                      1990

 

 

      Осень-восемь

 

           «...Август, милый, благослови...»

                                                                 Л. Л.

 

Восемь лет, восемь зим и вёсен

Бесконечной моей любви.

Это длится восьмая осень...

Осень-восемь, благослови!

Осень, звёздная, удиви –

(Я в тебя никогда не верил!)

Распахни золотые двери,

Паутину с икон сорви.

 

Осень, светлая, прояви

Всё, что прежде боялось света;

Имя, сотканное из лета,

Звонким шелестом назови...

 

Осень, милая, осени

Перекрёстных ветров знаменьем,

Золотой руки мановеньем

Наши души соедини!

Поцелуями лбов коснись,

Обнеси драгоценной чашей...

Из восьмой моей

                           первой нашей,

Осень, милая, обернись!

 

                      1982 

 

 

   Весенний снег

 

 «...Но для женшины прошлого нет –

 Разлюбила – и стал ей чужой...»

                             Иван Бунин

 

Тот светлый день в начале декабря,

Когда мы шли под общим снегопадом

(Под куполом?

Под яблоневым садом?)

Дороже мне всего календаря.

Я заклинал:

Вернись! вернись! вернись!

Встань, календарь,

              назад перелистнись –

На то число...

И на чело моё

Сыпь, снегопад, но возврати её!

Своих частиц

       таинственным скольженьем

Частицы наших душ заворожи,

И вознеси до головокруженья,

И поднебесным вальсом закружи,

И урони, и в то же мановенье,

Как парашютом, снова подхвати –

В одно дыханье, чаянье, мгновенье

Свяжи, спаяй, слепи, переплети!

Я так молил, что мир сошёл с ума:

Сперва студёный ветер дунул с тыла,

Потом река бежавшая застыла,

И с неба снегом выпала зима...

А я, природу возмутивший странник,

Посередине вечности стою –

Декабрьский снег,

                     любви моей посланник,

Летит в апрель –

                             на улицу твою.

 

Снежинок роем ты окружена...

Нелепые, они тебя целуют!

Прелестница, невестница, жена,

Живой фатою преображена,

Обряжена к венчальной алилуйе...

Но ты не рада – ты раздражена.

 

Я отпустил листы календаря...

Любимая, прости мне эту пытку,

Прости мою последнюю попытку

Вернуть тебя под купол декабря...

Весна вернулась как из забытья,

Снег отступил откатною волною,

А ты и не подумала, что я

Был этому вторжению виною.

Апрель по твоему календарю!

В нём места нет

                         забытым снегопадам,

И мне, и той,

         что шла со мною рядом

По моему навеки декабрю.

 

                        1977, 2002

         Свеча

 

Из тьмы и звёздного луча,

Из наших сбивчивых дыханий,

И из гаданья над стихами

Возникла робкая свеча.

 

Она могла бы умереть,

Но в ней была необходимость.

Поскольку Горэлектросеть

В тот день

                   в прогаре находилась.

 

Свеча была так коротка...

Но из расплавленного воска

Слепили свечечку-подростка

Твоя рука, моя рука.

 

Сгорали поколенья свеч,

Но мы их к жизни возрождали –

Как будто чуда ожидали,

Стараясь пламя уберечь.

 

Нам было странно быть вдвоём,

Но наши чувства воспалились,

И так божественно светились

Твои ладони над огнём...

 

Так не свечу ли мне винить,

Что ты вдруг стала мне родною,

Как будто я с тобой одною

И мог свой вздох соединить...

 

                       1989

 

 

      Журавли

 

Над нами журавли кружили...

Покинув чуждый южный рай,

они ворвались в этот край,

в котором

                 прошлым летом жили.

 

Они не замечали нас,

о возвращении ликуя,

а мы, не отрывая глаз,  

читали клинопись живую.

 

Казалось, что ещё чуть-чуть,

ещё один их круг над нами —

и вдруг мы разгадаем суть

их поднебесных начертаний.

 

Кружили в небе журавли...

Мы пять минут под ними жили,

но птицы нас заворожили

и к разным стаям развели.

 

Несёт нас клинопись разлук,

и мы всё дальше друг от друга...

Но я с предписанного круга

срываюсь на обратный круг,

 

в тот день влетаю журавлём,

кружу и вижу жадным взглядом

тот край и нас, стоящих рядом,

тот миг, где мы всегда вдвоём.

 

            1989

 

          Пуговица

 

Вы готовы в дорогу.

Вы спешите проститься,

Окунуться в неведомый гам.

Но над самым порогом –

                      чтоб ей тут провалиться! –

Прыгнет пуговица к ногам.

 

Сколько раз это было!

Ваши губы не дрогнут –

Только сердце шепнёт: что за чёрт!

И жена,

   чтобы легче пришить на дорогу,

Вам велит прикусить язычок.

 

...Если нам будет плохо,

         будет дьявольски плохо,

Всё пропало – покажется нам,

Ради бога тогда

           над тяжёлым порогом

Прыгни, пуговица, к ногам!

 

Я замру у дверей,

              как на краешке света.

Ты начнёшь пришивать,

               чуть касаясь плечом.

И тогда,

    вопреки нехорошим приметам,

Не вели прикусить язычок!

 

Я услышу часы, что легко и открыто

Четырьмя молоточками время дробят.

И тогда я пойму, что дорога зашита

И нельзя никуда уходить от тебя.

 

                                   1974

 

       Птичка

 

Птичка в клетке заскучала.

Там ей нравилось сначала –

Птичка звонко щебетала,

Клювом клетку щекотала,

Принимая прутья клетки

За серебряные ветки.

 

А потом она устала –

Петь и прыгать перестала,

То, как раненая, птица

Начинала в клетке биться,

То молчала, то кричала –

Словом, птичка заскучала.

 

Как пошёл я в чисто поле

Птичку выпустить на волю,

Птичка выпорхнула в дверцу,

Птичка клюнула мне в сердце.

 

И теперь хожу беспечный,

Беззаботный, бессердечный,

И любуюсь сам собою

С мёртвой

                 клеткою грудною.

 

          1994

 

       Июнь

 

                       I

 

Июнь висел на волоске.

Ходили грозы по Москве

И нам расправой угрожали.

Они бежали по пятам

И обнажали тут и там

Зарниц неясные кинжалы.

 

Они метали в нас громы,

А мы увиливали, мы

Ныряли под навес, под зонтик,

Но, отступая и грозя,

Менялась каждая гроза

Другой грозой на горизонте.

 

С любимой рай и под зонтом!

Но как непрочен этот дом

Перед разверстым небосводом,

Когда в дыхании грозы

Зонт крылышками стрекозы

Трещит и рвётся на свободу!

 

Зонт выворачивал свой край

И опрокидывал наш рай,

И мы, изгнанники из рая –

Ослеплены, обнажены,

За грех едва не сожжены,

Бежали, луж не разбирая –

 

Бегом в ближайшее метро,

Под землю, в самое нутро,

По кольцевой – три оборота...

Но грозы встали над кольцом

И хохотали нам в лицо

На каждом выходе из грота.

 

                        II

 

Июнь висел на волоске,

Бродили грозы по Москве,

Как рэкетирши, вслед за нами:

То отступая и ворча,

То наступая и рыча

Молниеносными громами.

 

Два обречённых беглеца,

Мы вновь

     кидались в плен кольца,

Меняли направленье круга...

Но грозы наш подземный бег

Следили из-под тучных век,

Передавая нас друг другу.

 

За что же грозы над Москвой

Так невзлюбили нас с тобой?

А может, грозы привлекало

Свеченье чуждой для Москвы

Энергетической искры,

Что между нами пробегала?

 

                        III

 

Недолго помнился Москве

И тот июнь на волоске,

И гроз гремучее гнездовье,

И как по ней бродили мы,

И возмущали горний мир

Провинциальною любовью.

 

Раз – оборвался волосок!

Июнь скатился колесом,

В Москва-реку горящим кругом...

Июлем вспыхнула река,

А мы расстались на века

С Москвою, с грозами,

                                  друг с другом.

 

И расставались так легко,

Как будто мы недалеко,

Как будто встретимся однажды,

Хотя и знали, что в одну

Грозу, Москву, реку, волну,

В одну любовь

                           не входят дважды.

 

              1989, 2001

 

* * *

 

«Вы прошумели мимо меня как ветвь,

            полная цветов и листьев...» 

                              Юрий Олеша

 

Всего лишь миг чарующего шума,

И мимо, мимо – листья и цветы…

Лишь шелестом меня коснулась ты,

Но грянул свет,

                   и лопнул мрак угрюмый.

 

Ты соткана из солнечного ветра,

Посланница вселенских

                                 райских кущ –

Когда нам ночью не хватает света,

Они нам опускают звездный плющ.

 

И если мы изверимся в любви,

Цветущей ветви той прикосновенье

Перерождает тёмный ток крови

И в сердце

                  пробуждает вдохновенье.

 

Всего лишь миг!

И снова пустота –

И мимо, мимо – и цветы, и листья…

Но счастлив я – любовь и красота

Явились мне и процвели

                                    так близко!

 

                    1989

 

 

Зелёный мир

 

   

    Свет предвечерний

 

Свет предвечерний... Не закат ещё,

Но краткий час зачатия заката –

По крышам города

                                    неспешно он течёт,

Как тёплая река по перекатам.

Течёт неслышно, но в его волне

Такая сила, и такое право,

Что где-то там, в потёмках, в глубине,

Сгорает всё, что мелко и лукаво.

Как будто солнценосные гребцы,

На миг поднявши колкие весёльца,

Творят молитву «Твёрдо слово рцы»,

Пред тем, как затопить галеру Солнца.

 

Вздохнёт небесный океан, до дна

Встревожен погружением светила,

И через край плеснувшая волна

Уже к востоку ток поворотила.

И всё, что прежде напитал рассвет,

Вся, полднем напоённая природа,

Теперь к востоку шлёт возвратный свет

Во имя сил грядущего восхода.

Свет излучённый,

                                 свет неизреченный,

Любую вещь преобразует он –

В простом кувшине зреет тот же звон,

Что льют на нас колокола вечерни.

Медовый, медный... Веером пыльца...

Неопалимой купины объятья,

Что как рентген

                             пронизывают платья,

Высвечивая светлые сердца.

 

А тёмные... А тёмных нет на свете,

Во всяком случае,

                        при предвечернем свете.

 

                       2002

 

* * *

 

Уже на юг,

       любимый север бросив,

Ложатся нити птичьих поездов…

Вчера в лесу опять вздохнула осень –

Я подсмотрел, подслушал этот вздох.

 

Пахнуло снегом, задрожали листья…

Ещё не всё, ещё придёт тепло!

И солнце в небесах ещё не низко,

И небу от него ещё светло.

 

Но подан знак!

Не обжигая веток,

Горят деревья

                     ярче с каждым днём,

Пытаясь растопить холодный ветер

Своим напрасным золотым огнём.

 

Но ветер оборвёт живое пламя,

Тяжёлый дождь ударит по костру,

И первый снег прозрачными крылами

Накроет облетевшую листву.

 

Уже на юг,

         любимый север бросив,

Ложатся тени птичьих поездов.

Вчера в лесу

                  опять вздохнула осень –

Я подсмотрел,

                     подслушал этот вздох...

 

              1982

 

      Зелёный мир

 

Привыкайте к Зелёному миру,

Впредь –

     до самых октябрьских глубин –

Плыть безбрежному буйному пиру

По застольям российских равнин.

 

Отвыкайте от белого стона,

От монашеских скудных лампад,

Солнце в красном углу – что икона,

Дождь –

      что с райской лозы виноград.

 

Ночь как тень –

                    проскользнёт незаметно,

Не успеешь её разглядеть –

Катит день ослепительно медно,

Птичвора начинает галдеть!

 

Кто тут скудную меру очертит?

Чан небесный грозой разогрев,

Майский ветер –

                           гульной виночерпий

плещет ливни по кубкам дерев.

 

Всё –

            без удержу,

                             без окороту,

Никакой иерархии нет –

Миру, городу и огороду –

Всем на равных даруется свет.

 

Жить! –

    приказано тварям и травам,

И не просто дышать, а расти.

 

Жаль, мы – чуждые этим оравам…

Мир Зелёный, прости!

 

Не лишай сопричастности к пиру –

Дай, хотя бы в проёме дверей,

Посмотреть,

                    как к Зелёному миру

Причащают детей и зверей.

 

                   2007

 

        Журавль

 

Двумя лучами из искомой точки,

Надолго оторвавшись от земли,

Покинув подмерзающие кочки,

Пластают клином к югу журавли.

Курлычут нас.

                      А на краю дороги

Один, как перст,

                       нескладен, как жираф,

Глядит им вслед

                             колодец одноногий,

Известный под названием

                                           «журавль».

Мерещится, что он

                                и впрямь когда-то

Водил косяк собратьев за собой,

И до удач охочие ребята

Не раз ходили на него гурьбой.

И вот поди ж – поймали наконец:

Распахнутые крылья обрубили,

Весёлой цепью горло захватили

И ведряной надели бубенец.

Теперь вожак, натягивая цепи,

Ныряет за колодезной водой,

И журавлям,

                  зовущим к дальней цели,

Вослед кивает головой седой,

Скрипит, как просит:

                       братцы, не курлычьте!

Летите вы, а я – потом, потом.

Прощайте, ненаглядные,

                                        не кличьте! –

И головой в колодезь –

                                            за ведром.

 

                                1977

     Конёк-воронок

 

  Рассказ старого конюха

 

...Странный был жеребец – поджарый,

С треугольной звёздочкой лоб,

И телегой не забижали,

Только всё норовил в галоп.

Не тянул ни сохи, ни плуга...

А как выйдет  в простор степной,

Так от холки его до крупа

Ветерок пройдёт вороной...

Не тащился в хвосте кого-то –

Фыркнет, вздрогнет, взобьёт ковыль,

И обгонит на час полёта,

Оставляя глотать свою пыль...

Ведь недаром какая-то немка

Собиралась его купить!

 

...Едем раз. Запылила ЭМка

Метрах так в сорока пяти.

Конь добавил – я не мешаю –

Пусть побалуется слегка!

Ближе... Вот я уже читаю

Номер этого грузовика.

Догоняем, идём по борту –

Покосился шофёр на нас.

– Что? – ему говорю. – Ни к чёрту

Не годится твой тарантас?

Надо ж было сказать такое!

Парень с норовом, холостой –

Выжал газ, помахал рукою

И обставил нас метров в сто.

Догоняем – спокойно, ровно,

Он смеется, ядрёна вошь!

– Эй! – кричу я ему. – На дровнях!

Не гони – коня изведёшь!

Тут он врезал на всю железку –

И не видно его в пыли...

Конь мой вытянул тело в леску,

Отрывается от земли.

Вижу – дело зашло далече –

Заломил жеребцу скелет,

Конь легонько расправил плечи

И забросил меня в кювет.

Нет, не шибко меня зашибло,

Правда, кожу содрал с виска.

Встал – ни лошади, ни машины –

Только пыль, да горит щека...

 

...Остальное узнал я после –

Гнал шофёр, на педали жал,

Только конь оставался возле,

На полметра не отставал,

А потом, дотянув до борта

Жадным зевом сухого рта,

Запрокинул пенную морду

За шершавую грань борта.

Так и шёл он, пока не рухнул,

Ноги вытянув впереди,

Только воздух усталый ухнул

Жутким колоколом в груди...

 

Помню, я бежал по дороге...

Долго ль – вспомнить уж не могу.

Конь лежал, разметавши ноги,

Будто всё ещё на бегу.

Рядом ЭМка. Водитель ЭМки

Бледный – хоть сейчас хорони.

Подошёл, говорю:

                               – Зачем ты?

Я ж просил тебя – не гони!

Взял его за грудки покрепче,

Дал по шее ладошкой раз...

Только толку! Лежит жеребчик,

Мухи кружатся возле глаз.

Взрезал тушу лошажий доктор,

Говорит, порвался мотор.

Говорит, что бежал он мёртвым

Метров сорок, а то и сто...

 

...Странный был воронок –

                                                  поджарый,

С треугольной звёздочкой лоб,

И телегой не забижали,

Только всё норовил в галоп...

Только всё мне потом казалось:

Сбрось он, душу его язви,

Чуть пораньше меня, на малость –

Он бы, чёрт,

                        обогнал грузовик!

 

                          1975

 

 

 

  Неизвестному адресату

 

В этот маленький порт на посадку опять

Залетают гремящие «Илы»...

Как известно,

                  собаки не могут летать,

Как известно, собаки бескрылы.

 

Здесь,

   обыденно ёжась от рева винтов,

Пес бессменно дежурит

                                           на трапах -

В вереницах ботинок, сапог и  унтов

Ищет он

                 твой единственный запах.

 

Ты два года назад подкатил на такси,

Вывел пса на короткой цепочке,

Натуральный каракуль в седых завиточках

Аккуратно лежал на джерси.

 

Ты шагнул к самолету, спокоен и горд,

Но когда, не смотря на каракуль,

Вдруг собаку твою не пустили на борт,

Ты подумал...

                           и бросил собаку.

 

И когда ты, удобное кресло заняв,

Отдыхал, лимонад попивая,

Пес бежал за тобою, цепочкой звеня,

Выдыхаясь, едва поспевая...

 

Не догнал...

                    И небесная черная гать

Самолет подхватила и скрыла.

Как известно,

                      собаки не могут летать,

Как известно, собаки бескрылы.

 

Пес, два года чужие следы теребя,

Тщетно ждет твоего возвращенья,

Не для мщенья, не для прощенья,

Просто чтобы дождаться тебя.

 

Так вернись, человек,

                                    если ты человек,

Распахни для объятия плечи,

Дай насытиться псу упоением встречи

И возьми на воздушный ковчег.

 

Мы посадим его,

                                   мы готовы лететь –

До отказа наполнены баки.

Просто все экипажи

                                       хотят поглядеть

На хозяина этой собаки.

 

Под могучим крылом

                                  вновь встает полоса –

На посадку идут самолеты.

Пес – у трапа.

Идем, опуская глаза,

Мы – пилоты гражданского флота.

 

                                 1977

 

       Шмель

 

Сегодня к нам

          просился шмель,

В окно стучался и шумел –

Гудел как вертолетик,

Зудел настойчиво и зло,

Таранил звонкое стекло

На бреющем полёте.

 

А жало у него как гвоздь

Наточеный, сапожный...

Чего хотел наш жуткий гость,

Жужжащий так тревожно?

 

Нет, я не испугался, но –

А вдруг какая щёлка? –

Плотнее притворил окно,

И шпингалетом щёлкнул.

 

Ну не пустили мы шмеля!

И то сказать – к чему же? –

У нас огромная семья,

Нам лишний рот не нужен!

 

К тому же наш этажный дом

Так далеко от леса,

Что для шмеля должно быть в нём

Немного интереса.

 

В нём нет ни ветра, ни травы,

Ни облачка, ни синевы,

Ни солнца в паутинках,

А если есть у нас цветы,

Так мёртвые – для красоты –

На шторах, на картинках...

 

Шмель поворчал, и улетел

Туда, где ветер шелестел,

Где пробуждались почки,

А нам остался крепкий дом

С закрытым наглухо окном

И дверью на цепочке.

 

Нет, диким тварям никогда

В нём не летать,

                          не вить гнезда!

В нём – каменном,

                               стеклянном –

Умеют жить лишь паучки

Да тараканы, да сверчки,

Да люди,

                 как ни странно.

 

         2001

 

  Божья кровка

 

Чуткое ухо стопы

Наглухо заобув,

Ты идёшь без тропы,

Нагло и наобум.

Ты не слышишь,

                                как стонут

Тонкие стебли травы,

Ты мозжишь чьи-то головы,

Не наклонив головы.

 

А там, внизу –

          осторожненько,

Трогательно, неловко –

Детство твоё

           с подорожника

Божьей

              сползает

                              кровкой.

 

         1975,  2002

 

       Звонок

 

Вчера позвонили из Детства.

Спросили:

"Не вы ль заказали нам

                                        пол-дирижабля

На пятницу, в ночь по-полудни?"

 

"Скажите, – спросил я, –

                а пол-дирижабля бывает?"

"Простите, – сказали, –

                              наверно, не вы…

 

И навечно повесили трубку.

 

                 2006

 

   Колыбельная

 

Эта песня колыбельная

Длинна,

Будто в роще корабельная

Сосна...

 

Ту сосну заметил Мастер

Корабельных Дел –

Распилил сосну на части,

От коры раздел.

 

Он работал неустанно,

День и ночь пилил,

И кораблик Капитану

Мастер смастерил.

 

А из тоненькой вершины

Старый Корабел

Капитановому сыну

Сделал колыбель.

 

Колыбель висит, качаясь...

Лёгок, невесом,

По-над нею, словно парус,

Нависает сон...

 

Капитан набрал матросов –

Молодых, лихих –

Будто мачты, папиросы

Длинные у них.

 

И пока они летели

Вдаль на корабле,

Сын качался в колыбели

На Большой Земле.

 

Мальчик рос легко и просто,

А когда подрос,

Он попробовал матросских

Длинных папирос.

 

Уложил он сына с соской

В ту же колыбель,

И умчался на отцовском

Старом корабле.

 

Долго таял парус белый,

А вослед глядел

Старый Мастер Корабельных,

Колыбельных Дел...

 

                      1978

 

Детям, когда они вырастут

 

Да суждено ли Вам хоть раз,

Вам, нашу кровь в себе несущим,

Понять, как мы любили Вас

Смешных, лопочущих, ревущих?..

 

А вы, когда очаг непрочный

метался, корчился и гас,

Живою маленькой цепочкой

Опять соединяли нас.

И, скованные этой цепью,

Ваш будущий звенящий мир

Мы вновь считали нашей целью –

И вновь не расставались мы.

 

И вот,

           над чутким сном младенцев,

Вконец усталые стоим,

Боясь разрушить Ваше детство

Освобождением своим.

 

               1976

 

         Дочкам

 

             Ольге и Веронике

 

Сонными днями,

                       бессонными ночками

Я замираю над младшими дочками –

Что-то шепчу,

                       бормочу,

                                     лепечу,

Всё-то им выгадать что-то хочу…

То ли молитворю,

                               то ли колдую –

Перед Всевышним за них колядую.

Карты незримые всё ворошу,

Всё хоровожу их,

                                 всё ворожу…

 

Что нагадать вам,

                          глазастые крошки?

Счастья – лукошки

                             а горя – горошки…

Дунуть в колечко,

                             молвить словечко,

наговорить на порог человечка…

Тихого, как овечка,

                      мягкого, словно свечка,

Светлого человечка.

 

…Тихих на всех не хватит,

Мягких всем не достанет,

Светлый посветит, устанет.

Пшик – и светить перестанет…

 

Дуну в колечко,

            молвлю словечко,

Наворожу на порог человечка –

звонкого, точно речка,

             жаркого,  как сердечко,

Любимого человечка.

 

Любимый – он даже в латах 

Тихим да мягким почудится,

Земной –

        предстанет крылатым,

Уйдет –

       никогда не забудется.

 

Жалко, что те человечки

Не в каждой жизни

                                    встречаются –

Дуют, молвят словечки –

Чуда не получается.

 

Но я-то стараться буду…

Дается тем, кто старается.

Я уже близко к чуду –

Вот оно…

                Нет, срывается…

 

Долгими днями,

                   короткими ночками

Я замираю

         над младшими дочками,

Всё словотворствую,

                              что-то воркую,

Что-то кумекаю да маракую…

 

Есть еще времечко

                           с малое семечко…

 

                 2003

 

     Пиано-форте-пиано

 

                 Елене Павловой

 

Наш дом покрыт опавшею листвой,

Под этим пледом и тепло, и пряно...

И наши голоса – и мой, и твой –

Невольно опускаются в пиано.

Мы сведены до шёпота: едва

Слышны слова,

                            зато понятны жесты...

И, оглушая нас, шуршит листва,

Прощальный круг

                                  вальсируя по жести.

...Вдруг детский смех,

                        как бы апрельский звон,

Раскалывает тусклое пространство!

Самозабвенно детское дискантство,

Ему неведом жёлтый камертон.

В их птичьих голосах царит весна,

Она полна и щебета, и пенья!

И, как из гипнотического сна,

Наш дом выходит из оцепененья.

В нем всё бурлит! –

                        Кричит входная дверь;

Как клавесин, клавиатура лестниц

Грассирует;

                       И загнанный как зверь,

Ревёт диван под пятками наездниц!

И вспугнутая птица тишины

Взлетает с крыши

                           в лиственном эскорте,

А наши голоса уходят в форте,

Фортиссимо детей окружены.

 

А в доме всё в движенье –

                                             ходит стол,

Дрожит окно, пугаясь самосуда,

И в завершенье

                                 ахает об пол

К самоубийству склонная посуда.

 

Но день пропет...

                             Часы сменили бег

Сперва на шаг, затем остановились,

И листья осторожно возвратились

И засветились, призывая снег.

В пиано возвратился разговор,

Наш дом опять охвачен тишиною,

Что сходит к нам

                              всесильною луною

И выползает из мышиных нор.

И слышно, как с твоих стекая спиц,

Мир заполняет лёгкое вязанье,

Как будто заповедное сказанье

Соскальзывает

                        с клювов чудных птиц...

И в небе

             вдруг распахивают дверцу,

И кто-то Вышний нам дарует нить,

Чтоб форте детства

                                   и пиано сердца

В гармонию любви соединить.

 

                               2000

 

 

 

В ожидании эха 

 

 

* * *

 

В ожидании эха

      помедлить на этой строке,

Как на шаткой ступени,

     ведущей к забытому храму,

И услышать,

         как тихие вены

                                   текут по руке,

Как артерии вьются,

     сплетаясь в стучащую рану.

 

Краток путь по Земле,

    но не надо, не надо спешить!

Всем в избытке достанет

    любви и печали, и смеха...

Нет страшнее греха,

    чем бездарно и суетно жить,

Нет священнее мига,

                чем миг ожидания эха!

 

                        1998

 

   Полночный гость

 

«И тыкал пальцем, добавляя  ран

Израненным, измятым очертаньям,

И где-нибудь в глуши оконных рам

Живое отзывалось содроганьем…»

                  Владимир Носков

 

По сумрачной комнате

                бродит сквозняк,

Вращаются гвозди.

Вращенье гвоздей –

             предвещающий знак

Полночного гостя.

С недужного дня он ко мне зачастил,

А мне интересно:

В какой из контор

                я сегодня в чести:

Подземной? Небесной?

Он хлопал в ладонцы, роняя из них

Тяжёлые книги –

В манере Эль Греко тянулись из книг

Печальные лики.

– Смотри! – говорил он:

                 – Небесный лицей:

Одни херувимы!

Из них, почитай, в первородном лице

Уж нет половины:

Рассыпаны в прах, сожжены на кресте,

А этот – низвергнут…

А впрочем, не будем судить в суете –

Пусть судит, кто сверху.

 

Потом улыбался, лукавил глаза

С искрой голубою:

– Своих однокашников я показал,

Черёд за тобою.

И нехотя, будто в огне голубом

Предчувствуя что-то,

На стол, как на жертвенник,

                                 клал я альбом

С желтушными фото.

И гость близоруко клонился на стол,

И в странном усердстве

Моим одноклассникам тыкал перстом

Под дых и под сердце:

– А кто этот малый? А эта? А тот?

Неужто не помнишь? –

И снова моим одногодкам в живот

Бил палец наотмашь…

А я отвечал и за пальцем следил,

Взирая покорно,

Как ноготь под каждым

                  черту подводил,

Что бритва по горлу.

Потом уходил, оставляя меня

С друзьями из детства,

И их адреса, номера, имена

Стучали мне в сердце,

И я им звонил в пустоту, в немоту,

В забвенье, в распадок…

Я так не хотел признавать правоту

Полночных догадок!

Но плыли гудки, угасая во  мгле,

В ненастье, в несчастье…

Зачем ему в скорбном его ремесле

Моё соучастье?

Пусть правит один

        свой печальный маршрут

Полночный паромщик!

Но сумерки, ветер –

                и гость уже тут:

– Посмотрим альбомчик?

 

                        2001

 

 

       Розыгрыш

 

По общепринятым законам

Софи имела свой салон.

И как-то к ней одним знакомым

Был Кюхельбекер приглашён.

С тех пор Вильгельм

                                        не мог забыть

Лицо с глазами китаянки,

На щёчках маленькие ямки,

Что невозможно не любить.

Пусть на балах Софи сверкала

Скорей нарядом, чем умом –

Но Кюхля был её рабом...

И, покидая шумный дом,

Всё ждал очередного бала.

 

И вдруг письмо – ещё с мороза:

«Считаю долгом сообщить...

Порвалась радужная нить...

Увяла сказочная роза...»

Теперь зови иль не зови –

Она не улыбнется даже...

И  Кюхля, мимо Эрмитажа,

Бежит один, без экипажа,

Сражённый гибелью Софи.

 

Влетает – горничные врозь,

Под потолок пылают свечи.

Вокруг стоят, нахохлив плечи

Текут медлительные речи

В платки, промокшие насквозь.

В ушах колотит барабан,

Он никого не замечает –

И, как положено рабам,

К рукам умершей припадает,

И вдруг – щелчок его губам...

Встаёт, безумно трёт висок,

В ушах уже не дробь, а грохот,

Вокруг уже не плач, а хохот!

И тут – прозрачный голосок:

«Вильгельм, простите мой каприз!

Я вашу верность испытала...

Гостей придет ещё немало!

Как ловко я Вас разыграла,

Как неожидан мой сюрприз!»

 

Вдогонку посланный приятель

В подъезде Кюхлю задержал:

– Я говорил, я убеждал,

Но был смешон и непонятен!

Как провела полсвета, шельма!

 

Но Кюхля спорил:

                                 – Провела?

О нет! Софи не солгала –

Она сегодня умерла

Для Кюхельбекера Вильгельма.

 

              1977

 

 

         Благовест

 

                  Лилии Корниловой

 

Над Болдино – осенняя тоска,

А над тоскою – волны благовеста.

В первопрестольной

                                    ждет тебя невеста...

За тридевять земель сия Москва!

В сияньи куполов старинный град:

Он как дворец со спящею царевной.

Ты ясным финистом лететь к ней рад,

Уже летишь...

Но разум суеверный,

Опутав крылья, шепчет исподволь:

«Что благовест?

                          Ведь это только звоны!

По всем дорогам, поперек и вдоль –

Вокруг Москвы холерные заслоны.

А на заслонах мужики с дубьём:

«Повороти коня, не то убьём!

Нам всё едино – дворянин,

                                                крестьянин,

Христопродавец или христианин –

А вдруг да вы

                               с холерою на вы?

Москва ж за нами,

                             как сказал Кутузов...

Холера –

   гостья пострашней французов,

Ату её, заразу, от Москвы!

 

Куда спешить?

Зачем дразнить гусей?

Не лучше ль, братец,

                          на гусиных перьях

Промчаться мигом

                          над Россией всей

И на Парнас,

            где ты один из первых?

Невеста что?

Покамест не жена,

Пусть привыкает птичка

                               к женской доле:

Безропотно томиться у окна

Да мужа поджидать

                            из чиста поля…»

 

А в Болдине

                           такая лепота!

Остановить мгновенье невозможно,

Но в слово перенесть

                                         так осторожно,

Чтоб не сронить ни одного листа,

Под силу лишь тебе, твоей строке!

Стол – твой алтарь!

           Свеча – твоя кадило!

Уже давно перо клюет чернила,

Скрыпит и крутится,

                                   и прыгает к руке.

И первых строк уже ложится ряд…

 

...Но, разорвав лирические строфы,

Престранных образов

                                 выходит маскерад –

Зарницами вселенской катастрофы

Пронизан,

            ослеплён их пёстрый балаган.

Что делать

             с этим сумеречным вздором?

Шагнув за зеркало,

                               беспечный Дон Гуан

Становится

                   печальным Командором…

 

Мир перевертышей

                          всё время в дураках!

Не сам ли бес тасует их колоду? –

То – прыгает чумой в колодезную воду;

То – золотом бряцает в сундуках;

То – взращивает зависти змею,

Лелеет, начиняет смертным грузом,

И – сам третёй

                      меж дружеским союзом –

Вдруг выпустит питомицу свою;

То – реквием закажет жизнелюбу,

Вселяя в душу

                           смертный грех тоски;

С развратником играет в поддавки,

А скорбных вдов

                                 сговаривает к блуду;

Без наших душ покоя бесу нет –

Куражится его злодейский гений...

 

А там,

        под небом “Маленьких трагедий”,

Под каждой маской дышит

                                                      сам поэт...

Пока ещё он вольный человек,

Он – нищий рыцарь,

Он – Гуан опальный,

Вождь обречённых на короткий век

Гуляк и бражников,

Безумец гениальный!

Но грянет час –

                        он примет под венцом

Обет супружества,

                      нужды семейной бремя...

Какими масками тогда

                                         накроет время

Увядшее, печальное лицо?

Кем станет он? –

Завистливым вельможей?

Дряхлеющим над золотом скупцом?

Таланта бесталанным продавцом?

Иль членом тайной

                                  рогоносной ложи?

 

Ответа нет. Тяжёл и невесом,

Рукопожатьем каменной десницы

Тебя под утро обескровит сон,

И, может быть, тебе Москва приснится…

Пока ты спишь,

Восход, как дворник строгий,

Прогонит ночь-гадалку в тень, в бурьян,

Как занавес, легко сомкнутся строки,

От солнца скрыв тревожный балаган.

А облака раскроют купола,

Наполненные ветром-листогоном,

И золотых берёз колокола

Его пробудят

                      благовестным звоном:

“На-таль-я Ни-ко-ла-ев-на,

Мой свет…

Мой чистый ан-гел,

Будь бла-го-сло-вен-на…”

 

Спасенье есть

                      из болдинского плена,

Из собственного плена

                                      спасу нет…

 

А со двора, из мокрой лебеды

В его окно, что до утра горело,

Прообразом чумы,

                                   войны,

                                                беды

Таращится ледащая холера.

 

                         2002

 

* * *

 

Вперёд, по девственным сугробам,

Скорей –

                   и не жалеть коней! –

Взлетают полозы саней,

Гружёных драгоценным гробом…

 

На месте павших лошадей

Звенят другие бубенцами,

Обледеневшими усами

Им вторит горсточка людей.

 

Он жаждал воли!

                                Суд господен

Его желанья угадал –

И вот он навсегда свободен,

И – безопасен навсегда.

 

Так почему ж тогда жандармы

Его, как вора,

                       без свечи,

Везут по ледяной ночи,

Покинув тёплые казармы?

 

Горяч он был как Ганнибал,

И «ликом чёрен, но прекрасен» –

Теперь стал холоден и ясен…

 

Но для Властей,

                          что правят бал,

Он и теперь небезопасен.

Всем канцеляриям на свете

Ещё грозит его перо!

 

А Вы, на гроб накинув сети,

Из неизвестности в «зеро»

Скользите...

Следом скачут бесы...

Из тёмных туч обнажена,

Луна с улыбкою повесы

Ведёт туда, где пелена,

Где буря мглой,

Где ночь мутна,

Где нет и мысли о рассвете,

Где гибель в бездне роковой…

 

А Пушкин –

                он летит в бессмертье!

Вы не догоните его.

 

                            1974

 

Три сосны в Переделкино

 

Ориентиром три сосны

на переделкинском кладбище –

их золотые корневища

переплетают Ваши сны...

Там, под сосною, Пастернак –

в гробу,

         как в деревянной призме...

В колхозном поле реализма

он был чудеснейший сорняк.

Подвержен травлям

                               и прополкам,

он устоял в родной земле –

и обращённая к потомкам

свеча горела на столе.

Свеча горела – он творил –

И,  распахнув кулисы мрака,

Шекспир стихами Пастернака

со всей Россией говорил.

И сквозь слова, слова, слова

безмолвной снежною вершиной

вставал вопрос, неразрешимый

голосованьем большинства.

Свеча сгорела не дотла,

когда её над смуглой кровью

с осиротевшего стола

переносили к изголовью.

Бессмертна, как и сам поэт,

она горит воскресной вербой,

без поэтических гипербол

во все пределы

                          сея свет.

 

1989              

 

 

***

«Послушайте, как звонко –

                                                   Урень-га!»

               В. Глыбовский.

 

Ты говорил:

               «Послушайте, как звонко…»

И я стоял и слушал Небеса –

Над Уреньгой воздушная воронка,

Куда уходят наши голоса…

И в ней –

               живой трубе иерихонской –

Всё, что когда-то было мысль и звук:

И стон колоколов, и хохот конский,

И сокровенный шелест губ и рук.

 

И твой, с едва заметным заиканьем,

По-детски звонкий голос тоже там –

Он сообщает звёздное дыханье

Холодным златоустовским ветрам.

 

Владимир Горевич!

                   Прости мне вольность эту,

Но так я слышу отчество твоё.

Дух светлой горечи

                              сопутствует поэту

До жизненной черты – и за неё.

 

Над Уреньгой вращается воронка,

И в ней, как серебристая фольга,

Владимир Горнович,

              дрожит твой голос звонкий –

Такой же звонкий, как и Уреньга.

 

                                    1998

 

        Одуванчик

 

       Разговор с братом

 

                  “Я – лёгкий одуванчик,

                   И рвут меня ветра...”

                     Александр Павлов

 

                      1

 

Как летится тебе, одуванчик,

Вундеркинд,

                 очарованный мальчик,

Невостребованный страной?

Да и был ли в стране Советов

Для наследника двух Заветов

Путь, естественнее чем твой:

 

Не откованным из железа –

Гражданином поля и леса

Процвести свой короткий век,

Удивиться солнцу и звёздам,

Поздним грозам,

                           ранним морозам,

Умереть и уйти под снег,

Корешки завещая праху,

Вознести на зимнюю плаху

Шею хрупкого стебелька,

А вершки отпустить по ветру –

Пусть летают по белу свету

Так же просто, как облака.

 

Разве мог ты с такой судьбою

Соответствовать бравому бою

Барабанных маршевых строф?

Ну не мог ты

                         про плавку стали,

Не умел про трубы, про станы,

Про весенний рык тракторов...

Меж залётами и больницей,

Кофеином взрывая кровь,

Ты писал, как бьётся Жар-Птица

С Птицей-Лебедь

                                в ночь на Покров;

Ты писал о фантомной боли

Ампутированной души;

Ты писал, как подбитый голубь

К цели полз по лесной глуши;

Как над газом сгорает смятый,

Пролетевший весь мир конверт;

И про свой, ветрами разъятый,

Одуванчика краткий век...

 

Как бездумно тратилось время!

Будто ты сумел запасти

Лет немереное беремя,

А не горстку зёрен в горсти...

 

                               2

 

Как летится тебе, одуванчик,

Вундеркинд,

                 очарованный мальчик?

На скитания обречён,

Ты и там, в своем запределе,

До сих пор ещё не при деле –

Не востребован, не учтён.

 

А иначе – чего бы ради,

В прошлом веке найдя покой,

Ты всё чаще свои тетради

Открываешь моей рукой?

Отчего так странно похожи

Наши взгляды и почерка?

Почему так меня тревожит

Недописанная строка?

Для чего, чем дальше сегодня

От последней твоей весны,

Тем всё легче и всё свободней

Ты в мои залетаешь сны?

 

В нарушение всех запретов,

Как и принято у поэтов,

Ты от самой крайней черты –

Из забвенья,

Из немоты

Всеми способами и средствами,

Что промеж мирами посредствуют:

Сквозняками,

Печными дверцами,

Голосами тонких стихий,

Зеркалами,

Глазами детскими,

Снами,

Радугами воскресными –

Контрабандою

                          прямо в сердце мне

Перешёптываешь стихи!

 

                          2001

 

 

          Бетховен

 

Внезапно наступила тишина.

Как после грома, после канонады –

Молчало всё, чему молчать не надо –

Была природа звуков лишена.

 

Бетховен тихо притворил окно

И отошёл к открытому роялю –

Бежали пальцы, как в немом кино,

Как перья аисту перебирали.

 

Тогда он вышел – морщилась трава,

Летела птица – ничего не пела,

На мельнице молчали жернова,

Затих ручей, калитка не скрипела.

 

Да, мир был нем.

Но вовсе не был глух!

Он чутко слушал музыку маэстро.

И гений, память обращая в слух,

Опять вставал перед лицом оркестра.

 

И, чуть неровным голосом звеня,

Всё повторял: “Вот так-то, мол, и так-то…

Вы, господа, немного сбились с такта.

Я слышу Вас.

Вы слушайте меня”.

 

                                  1977

 

 

       Полоз сна

 

Едва рассвет распахивает око –

как гибкий полоз, ускользает сон.

Один изгиб – и он уже далёко...

Еще извив – уже высоко он.

 

Очнуться бы за миг до пробужденья,

Заране – и, не размыкая век,

Перенести с того на этот свет

привидевшееся стихотворенье.

 

Всего одно, но чтоб в его сетях,

переливаясь, бился полоз тайны…

И чтобы слух бездушный,

                                        взгляд случайный,

воспринял это чудо за пустяк.

 

                2009

 

 

 

     Огонь

 

Я накормил огонь в печи

И, думая о нём,

Я до утра сидел в ночи,

Беседуя с Огнём.

Я слушал печь, и понимал

Её потреск и гул

Как речь, которую я знал,

Да вспомнить не могу.

 

Я в печь смотрел –

                          и мне она

В лицо бросала свет.

На миг вставали письмена,

Чтоб лечь опять навек.

Я с ней дышал – и этот дух,

Идущий к небу дым –

Как правда, горек был и сух,

Как грех, необходим.

 

Я тронул печь –

           и мне в ладонь

Ударил сноп огня:

Века сжигающий огонь

Прошёл через меня.

Теперь слова забытых мантр

И пляски красных саламандр

Пульсируют в моей руке

И светятся в строке.

 

Все, кто по Духу мне родня,

Кто верит в жизнь Огня –

Войди в мой дом,

         раскрой ладонь –

Я разделю Огонь.

 

             1984

 

 

         Маяк

 

Накрыт мой стол, открыта дверь –

Входи, мой старый друг.

Пусть там, где ты бредёшь теперь,

Тебя не станет вдруг.

Пусть удивляется трава

Из под твоих сапог –

Куда же ты, ступив едва,

Вдруг подеваться мог?

А ты – за тридевять дорог,

За тридесять морей –

Перенесён на мой порог

Фантазией моей.

 

Входи, мой друг.

             Царит луна!

Пора уже давно

В камине повернуть бревно,

В бокал налить вина.

Мы сядем так, чтоб лунный глаз

Лучился из окна,

Чтоб сам третёй сидел меж нас

Слепящий дух огня.

А ты – и в песнях, и в стихах,

Без лишней суеты

Расскажешь нам о тех мирах,

В которых бродишь ты.

И мы услышим визг ветров,

Попавших в паруса,

И неизвестных островов

Звенящие леса.

Ночь зачарованно прильнёт

К оконному стеклу,

Свеча погаснет и умрёт,

Разлившись по столу.

А мы увидим ураган,

Стригущий дерева,

Как землю режет океан,

Как рвёт на острова...

И ночь войдёт через окно,

Не повредив стекло,

И станет в комнате темно,

А за окном светло.

Твои бессвязные слова,

Что борются со сном,

Как угли, я залью дотла

Оставшимся вином.

 

Усни, мой друг, давно пора

Раскрыть объятья сну.

А утром я тебя верну

Туда, где взял вчера.

Пусть удивится муравьё,

Попав под твой сапог –

Откуда ты свалиться мог

На голову его?

Спи, старый друг, от всех тревог

Тебя укроет плед.

Уже родился ветерок,

Что принесёт рассвет.

Бурун черёмух за окном

Вскипает, как прибой,

Как будто я в краю морском,

Рассказанном тобой.

 

Я сам когда-то тоже был

Бродяга-пилигрим,

Но этот берег полюбил,

И – берегом любим.

Из корабля построил дом,

В камин вдохнул огня,

Теперь он служит маяком

Для прежнего меня.

 

             2001

 

       Воскреси

 

Нет поэту страшнее мести,

Чем забвенья пустая пасть.

Для поэта – пропасть без вести –

Всё равно, что в пропасть упасть.

 

Кровь утратив, бледнеют строки –

За семью печатями клад.

Дайте сроки им, дайте сроки!

Приведите к ним пылкий взгляд!

 

И, ожогом вспыхнув от взгляда,

Встанут строки в свой полный рост –

И царапнут по днищу ада,

И пронзят куполище звёзд.

 

Нет поэту желанней чести,

Чем восславиться на Руси…

Отыщи пропавших без вести

И – прочтением воскреси!                           

   2011

 

 

Апокрифы

 

     

 

          Голубь

 

Кувыркается голубь белый

Я слежу за ним из окна –

Будто кто-то рисует мелом

Заповедные письмена.

 

Эти ломаные зигзаги

И овальные кружева –

Несомненно,

Господни знаки

И Божественнные слова.

 

Каждый вечер чистая птица

Нам пытается воскресить

Разлетевшиеся страницы

Голубиной книги Руси.

 

Оттого и порхает вновь

Белый голубь по голубому,

Чтоб напомнить и нам,

И Богу

То, что Бог –

Это есть Любовь.

 

                   2000

 

* * *

 

Будь сторож брату твоему –

Не отпускай его во тьму,

Оберегай от пустословья,

Ни в жутком сне, ни в чёрном дне

Не оставляй наедине

Со змеем, льнущим к изголовью.

 

Будь сторож брату твоему.

И пусть покажется ему,

Что нет нужды в твоём догляде,

Не отвернись, и – Бога ради! –

Будь сторож брату твоему.

 

Настанет день, когда и он,

Тобой от бед остережён,

Воспримет ближнего как брата

И станет сторожем ему,

Как ты служил ему когда-то.

Будь сторож брату твоему!

 

               2004

 

* * *

 

Будь сторож брату твоему –

Не отпускай его во тьму,

Оберегай от пустословья,

Ни в жутком сне, ни в чёрном дне

Не оставляй наедине

Со змеем, льнущим к изголовью.

 

Будь сторож брату твоему.

И пусть покажется ему,

Что нет нужды в твоём догляде,

Не отвернись, и – Бога ради! –

Будь сторож брату твоему.

 

Настанет день, когда и он,

Тобой от бед остережён,

Воспримет ближнего как брата

И станет сторожем ему,

Как ты служил ему когда-то.

Будь сторож брату твоему!

 

               2004

 

* * *

 

Не может быть, чтоб умирали мы!

Не может быть,

                        чтоб мы не умирали...

 

Как свято мы на вечность уповали,

Ныряя друг за дружкою с кормы!

Как праздно мы разбрызгивали дни,

Течение приняв за бесконечность!

Но горько наказуема беспечность –

Река пуста, и мы плывём одни.

И вечность, что казалась нам рекой,

Так высока, что не достать рукой.

 

Не может быть, чтоб на краю воды

Мы не позвали всех, кого забыли.

Не может быть, чтоб те,

                                         кто нас любили,

Не замерли в предчувствии беды.

 

Не может быть, чтоб умирали мы,

Не может быть,

                            чтоб мы не умирали –

Наш разум в угасающей спирали

На миг постигнет

Неизбежность тьмы...

Но души!

Души избегут покоя –

Они покинут мертвые умы

И станут облаками над рекою,

На дне которой спим

Уже не мы.

 

                               1984

 

 

* * *

 

Не может быть, чтоб умирали мы!

Не может быть,

                        чтоб мы не умирали...

 

Как свято мы на вечность уповали,

Ныряя друг за дружкою с кормы!

Как праздно мы разбрызгивали дни,

Течение приняв за бесконечность!

Но горько наказуема беспечность –

Река пуста, и мы плывём одни.

И вечность, что казалась нам рекой,

Так высока, что не достать рукой.

 

Не может быть, чтоб на краю воды

Мы не позвали всех, кого забыли.

Не может быть, чтоб те,

                                         кто нас любили,

Не замерли в предчувствии беды.

 

Не может быть, чтоб умирали мы,

Не может быть,

                            чтоб мы не умирали –

Наш разум в угасающей спирали

На миг постигнет

Неизбежность тьмы...

Но души!

Души избегут покоя –

Они покинут мертвые умы

И станут облаками над рекою,

На дне которой спим

Уже не мы.

 

                               1984

 

     Воскресение

 

Уж так устроена листва

На наших северных широтах,

Что сгинет в снежных наворотах,

Не дожидаясь Рождества.

 

Сойдут нагими дерева

К студёной проруби Крещенья

И будут жить едва-едва

До дня Великого Прощенья.

 

Листва появится тогда,

Когда примнится – мир исчерпан.

В ней путь отсюда в навсегда

Перстом божественным начертан.

 

На самом малом из листов

Легко, как контурная карта –

Судьба людей,

                          племен,

                                          родов

Повторена неоднократно.

 

И, продолжая ход ветвей,

И, утончаясь в бесконечность,

Лист проявляет

Жизни вечность

На смертной кожице своей.

 

                            2000

 

             Суламифь

 

На кольце Соломона

                начертана фраза «и это пройдёт».

Не однажды она

                              исцеляла царя от печали.

Хор забытых наложниц

                                 как крылья гудит за плечами,

Но «и это пройдёт» –

                                          обещает кольца поворот.

 

Отчего же сегодня

                                 как-будто и надпись не та,

И знакомые буквы не лечат царя, а тревожат?

Он вращает кольцо,

                                  и впервые снимает с перста,

И глядит сквозь него

                                      на своё виноградное ложе.

 

А в кольце Соломона

                                       калачиком спит Суламифь,

Совершенно по-детски поджав золотистые ноги,

И над царской невестою разноязыкие боги

Напевают

                 ещё неизвестный библейский мотив.

 

Спи, дитя виноградника!

Сладок предутренний сон,

И твоя нагота

                           так невинно,

                                                   наивно беспечна,

От потока времён

                                 ограждённая царским кольцом…

Но пророчит кольцо,

                                     что и это мгновенье

                                                                           не вечно!

 

Ах, проклятая мудрость! –

                                               в любви не спасает она.

Царь отбросил кольцо –

                                  и, лишившись защитного круга,

Как птенец из гнезда,

Суламифь выпадает из сна,

Чтобы снова забыться

                                        в объятьях царя и супруга.

 

Хор небесный гремит,

И кольцу ещё долго звенеть…

Но она не услышит

Ни этого грома, ни звона.

В легком сне,

Суламифь,

                    будет легче тебе умереть –

И очнуться

Бессмертною Песней

Царя Соломона.

 

                        2000

 

           Киалим

 

                   Людмиле Дугарь

                   Сергею Дегтярёву

 

Мне непросто писать о Воде –

                                я поклонник Огня,

И на воду смотрю

      как на чуждую духу природу.

Но встречаются реки,

                          впадающие в меня

И несущие к сердцу

            целебную чистую воду.

 

Это струны Ирбитки –

        звенящего детства мотив –

И Катунь, навсегда

             изумившая цветом зелёным...

Эти реки любил я,

                           природе Огня изменив,

И порой припадал к их излучинам,

Будто к иконам.

 

Но для полного триптиха

           не было третьей реки –

Как крыла, как руки,

    как единственно верной строки.

И когда через бездны болота,

                                      которым храним,

Ты явился ко мне,

                  раздвигая высокие травы,

Я узнал тебя,

Брат мой,

         и левый твой берег, и правый.

Я нашёл свой источник.

И имя ему – Киалим.

 

В этой чёрного кофе воде

                                      я купался не раз,

Этим чайного цвета песком

                               я играл не однажды:

В давних снах,

               что как эхо,

                     порой повторяются в нас,

Я твоею опаловой влагой

                                    спасался от жажды.

 

Ты возносишь меня

       до неведомых прежде глубин,

Подсознанье мое,

                  подсказанье моё, Киалим...

 

Как легко предсказуем

        твой самый мудрёный изгиб!

Загляну в твои волны,

    чтоб новым родством удивиться:

В них ладони Людмилы,

                 как пара доверчивых рыб,

И Серёжины пальцы,

                           сутулые как удилища.

 

И моё существо

       навсегда преломляется в нём,

Накрываемо волнами,

             словно слоистой слюдою...

Я – язычник по духу,

          и всё ещё связан с Огнём,

Но, крещён Киалимом,

          прощён и очищен Водою.

 

                         1998

 

       Время сбора

 

Было время разбрасывать камни…

Из одной вылетая пращи,

Друг для друга

          безвестно мы канули –

Где  пропали – пойди поищи!

 

Раскидало нас по полю брани,

Дымный воздух не держит следа…

Наши, некогда острые грани,

Округляют века и вода.

 

Без толчка нам уже не подняться.

Кто мы – кладбище или музей?

 

Но ночами всё чаще нам снятся

Лица брошенных в битву друзей.

Где угасли их светлые силы?

Может, вражеский строй расколов,

С бравым свистом они покосили

Много тёмных и злобных голов?

 

Вас немного, достигших орбиты

Разорвавших оковы Земли –

В самом сердце немеркнущей битвы

Вы мгновенное сердце сожгли!

Видим свет этот –

             ближний и дальний…

Но не выбита темная рать!

 

Было время разбрасывать камни,

Значит, время придет собирать.

Новый воин вселенского братства

До земли нам отвесит поклон –

Из забвенья, из грязи, из рабства

Нас безжалостно выдернет он.

Ах, как весело мы загрохочем

В общей сумке

         под светлым плащом!

Друг о друга мы грани заточим,

Чтобы стать многогранней ещё.

 

Чтобы в новой, решающей битве,

Там, где каждая грань дорога,

Метеором сверкнуть по орбите

И отбросить границы врата.

 

             1987

 

       Клетка

 

      Молитва за птицу

 

Снова оттепель средь зимы!

И уже торчит из сугробища

Развороченная утробища

Ненасытной птичьей тюрьмы.

 

В ней безвинной птахи головушка

Отбывала бессрочный срок –

Канареечка иль соловушка,

Иль малиновка, иль вьюрок.

Сколько их на жёрдочке строганой

Отсидело свой горький век?

У кормушки,

                    в тоске нетроганой,

Сколько сомкнуто птичьих век?

Что хозяину смех да хахоньки,

То пернатым – и боль, и страх.

Сколько душ отлетело махоньких

И порхает в райских садах…

 

Но и птички – созданья божии,

Сострадает им целый мир –

Всё копились их муки, множились,

И – рванули как динамит!

Вон как клетку перекорёжило:

Сталь – и та пошла на разрыв,

Оборачиваются прохожие,

Будто слышат Вселенский взрыв.

 

Всем, кто крыльев лишал крылатого,

По деяньям воздастся в срок.

Сгинь же, клетка,

               племя Гулагово,

Полезай обратно в сугроб!

Где твоя последняя пленница,

Мы узнаем теперь едва ль…

Ах, как хочется мне надеяться,

Что хотя бы она жива!

 

Даждь ей господи

          в чистом полюшке

позабыть о тоске – неволюшке,

Даждь ей днесь

        хоть малого зёрнышка,

чтоб дожить до масляна солнышка,

Даждь ей в крыльца

             лёгкого воздушка,

Даждь ей деток

            полные гнёздышки,

Отведи от горя-невзгодушки

желторотых её птенцов,

от хозяйской храни заботушки,

От лукавых избавь ловцов,

Даждь им землю,

           где рожь колышется,

Даждь им неба кров голубой,

где и вправду так вольно дышится

над широкой страной родной.

 

           2001

 

* * *

 

На тихом языке растений,

Немногословном и простом,

Бог разговаривает с теми,

Кого избрал своим перстом.

 

Увы, но Божье указанье

Ещё не отверзает слух –

Без мук душевных, без терзаний

Избранник будет нем и глух.

 

Покуда страсти-пустоцветы

Не станут горсточкой утрат,

Он не услышит шорох света,

Гул облаков и ропот трав.

 

Дай Бог, чтоб речь

Как дождь,

Как ветер,

Стихала, делалась ясней,

От искромётности соцветий

Поднявшись к мудрости корней.

 

                      2002

 

         Покров

 

Казалось бы, за столько зим и лет

Уже пора привыкнуть к листопадам,

Пора не удивляться снегопадам

И равнодушно принимать рассвет

Но каждый год, в начале ноября...

Когда встаёшь ни свет и ни заря,

На пять минут предвосхитив будильник,

Бредёшь на кухню,

       смотришь в холодильник,

Ещё себя вполне не осознав,

На всё вокруг ещё глядишь вполглаза

И жжёшь остатки ужина и сна

На васильковом жертвеннике газа.

И отстранённо, как в чужом кино,

Твой взгляд ползёт

         по стенам и по стеклам...

И вдруг,

           подхвачен световым потоком,

Горящей птицей падает в окно.

А за окном –

          нетронутый, пушистый,

В себя вобравший белый лунный свет,

Всё покрывает искристый,

                                     лучистый,

Неповторимо чистый

                                первый снег.

И прежний опыт, и лета –

Всё перед этим пустота.

К младенческому изумлению

Нас возвращает красота.

И отпускает суета,

И воспаряешь на мгновение,

Как воспаряет вдохновение

Над чудом белого листа.

 

                  2001

 

      История греха

 

Когда Земля была ещё ничья,

Творец спустился

                    в райскую долину

И зачерпнул ладонью из ручья

Адамом высыхающую глину...

Когда, над каждой трещинкой

                                     печалясь,

Творец с любовью

                      плоть переминал –

История ещё не начиналась,

Ещё не сочинялись времена.

 

Когда познаний страстные плоды

С нарочно заповеданного древа

Вкушала в брызгах смеха и воды

Из той же глины слепленная Ева,

И сонного Адама вовлекала

В то пиршество

                     цветаевским стихом –

История пока не возникала,

Поскольку это не было грехом.

 

Когда признав за Каином права

На старшинство,

            пред ним склонился Авель,

И горло беззащитное подставил

Так жертвенно,что кругом голова...

Когда, уже не сдерживаясь, нож

Из влажных ножен

                      начинал скольженье,

В предчувствии

                    времён передвиженья

Земля уже испытывала дрожь.

 

Кровь не текла

                    всего одно мгновенье,

Но хлынула – и с хрипом петуха

В одно мгновенье

                         смыла безвременье,

И началась история греха.

С тех пор немало братьев и сестёр

Благословили сестры или братья

На муки – на забвенье, на проклятье,

На смерть –

        на крест, на дыбу, на костёр.

 

Когда последний брат

                           над предпоследним

Поднимет к небу окаянный меч –

Ударит меч с небес, и мир ослепнет,

И кровь, и время перестанут течь.

 

Земля замрёт, недвижна и ничья,

Никто не тронет глину из ручья.

Вновь опускаться в страшную долину

Уже навряд захочется Творцу –

Он впредь закажет Духу или Сыну

Греховный прах уподоблять Отцу.

 

                            2002 

 

   Вербное воскресение

 

Вот и вербное воскресение.

А точней – воскрешенье вербы.

Для одних – возвращенье веры,

Для других – просто день весенний.

 

День, когда по набрякшим льдинам,

По ноздристым – в крупу – сугробам,

Как олени, следом единым,

Подобраться к кустам багровым…

 

От рассвета ли, от заката ль,

От крови ли Христа знаменья,

Мне кровавой кажется вата

Свечек вербного воскресенья?

 

Ошибаюсь. Про всё на свете

Надо думать без груза скверны.

Вон как чисто смеются дети,

Собирая пушинки с вербы.

 

         Рождество

 

По пустынным,

      по стоптанным пастбищам,

Где ни кустика нет, ни травы;

Не ища ни костра, ни пристанища,

Шли цепочкой седые волхвы...

 Одержимые верой ли, страхом ли,

Шли без отдыха несколько дней...

Ночью дикие звери шарахались

Их безмолвных и странных теней.

Всем троим было им озарение,

Что сегодня

           иль впредь никогда

Миру явлено будет знамение

И родится Господня Звезда,

И укажет средь крика овечьего

На дитя, что сумеет вернуть

Всё заблудшее Человечество

На тернистый, но праведный путь.

 

               *

Шли волхвы, голодая и жаждая –

Двое зрячих, а третий – слепец,

И в походной котомке у каждого

Колотился с дарами ларец.

Догоняли их мысли тревожные,

Рвали в клочья одежды и дух...

Но однажды с холма придорожного

Их окликнул весёлый пастух.

Он им крикнул:

         – А ну-ка, паломники,

Поклонитесь-ка мне, пастуху!

Я вам сыру отрежу по ломтику,

А потом отпущу по греху!

Но волхвы отказались от пищи, и

Прошуршали, как тени в бреду...

Он спросил:

      – Так чего же вы ищете?

А волхвы отвечали:

                  – Звезду!

– Да не ту ли,

        что встала над городом

И уснуть никому не даёт?

И, задрав свои пыльные бороды,

Все волхвы закричали :

                      – Её!

Даже третий – слепой –

                        беспрепятственно

Отыскал её в небе перстом:

Так могуче,

       так ярко,

              так царственно

Восходила Звезда на престол...

 

               *

И Звезда повела их по городу

До восточных от западных врат,

Где за выбеленными заборами

Процветали разбой и разврат.

Но у каждого дома с надеждою

Останавливались волхвы.

– Здесь? – взлетали

           горящие вежды их,

Но Звезда проплывала :

                      –Увы...  

Там, где улочки, камнем мощённые,

Распахнулись в песчаный пустырь,

Над пещерою,

                 в хлев превращённую,

Встала в небе Звезда-поводырь.

А под ней, среди крика овечьего,

В трёх волхвах

           воплотившись намиг,

Всё заблудшее Человечество

Услыхало Рождественский крик.

Весь пока что

         из Царствия Вечности,

Хоть и явленный в миге земном,

Новорожденный

            Сын Человеческий

Возвещал о приходе своём,

И светились духовностью детскою

Его ангельские черты...

И его, как царя иудейского,

В яркий хлев

             из ночной темноты

На коленях входя, мудрецы

Восхваляли пророческой песнею,

Предлагали с дарами ларцы,

Как Помазаннику Небесному...

 

Но напугана их появлением,

Укрывая младенца от глаз,

Роженица,

          светясь разрешением,

С Вифлеемской Звездою слилась.

– Прочь, безумцы!

            Дитя изурочите... –

Прошептала  Мария волхвам,

– Хворь накличете,

              бед напророчите!

Полно, старцы, безумствовать вам...

Кем он вырастет,

            чем он прославится,

Как  его нарекут меж людей –

Для меня он навеки останется

Беззащитной кровинкой моей!

 

И волхвы  замолчали, смущённые,

И с поклоном оставили их –

В тайны звёздных

            миров посвящённые,

Но  беспомощны в тайнах земных,

По которым

                 во имя Спасителя

Ныне, присно, во веки веков

Новорожденным небожителям

Богоматерь дарует любовь –

И молочная белая грудь Её,

И волос Её светлый покров

Охраняет от глаза Иудьего,

От  грядущих страстей

                                 и Голгоф.

 

              2001

 

    Яблочный спас

 

Пускай меня положат как зерно

В любую землю,

                     под любую стужу –

Уже весной я встану все равно,

Ростком зелёным

                       выстрелю наружу.

И всё, что я на свете не дожил,

Взойдёт под небо

                         яблоней живою,

И всё, чем я когда-то дорожил,

Ко мне вернётся

                        влагой дождевою,

И всё, что я не смог договорить,

Досвищут птицы

                 в перекличке с ветром,

И всё, что

               не случилось долюбить,

Я доберу

              весенним белым цветом,

И всё, что я

              в короткой жизни сам

Не досказал,

                 не доказал стихами,

Однажды в августе

                          вернётся к Вам

Слепящими и спелыми плодами.

Плодов моих кипящее Вино

Утешит жажду и велит согреться…

И вспыхнет сердце,

            и постигнет сердце,

Что разуму понять не суждено.

 

                1985                                     

 

        Радуница

 

А души, что рассеяны во мгле,

плутая, спотыкаясь, понемногу

неторный путь проложат по земле,

и все придут к Пречистому порогу,

 

где грозный страж допрашивает их,

выпытывает строго, но с любовью:

Что из несметных радостей земных

они б хотели вознести с собою?

 

Дай, Господи, в тот миг душе моей

не оробеть, не впасть во искушенье,

и не просить ни пары лишних дней,

ни внеочередного воскрешенья.

 

Но дай ей сил и смелости поднять

и крест любви, и цепь воспоминаний,

чтоб можно было вечность коротать

наедине с родными именами.

 

Чтоб – не всегда, хотя бы день в году –

суметь коснуться всех,

                                    кто был мне дорог,

чьи души, будто лодки в поводу,

ещё идут, идут в небесный город.

 

Чтоб силою любви – не ведовства –

нам воскресать

                          из Радуниц грядущих, 

где радуги –

                    как мостики родства

души пришедшей

                             с душами идущих…

 

                 2003

 

 

Я – петрушечник, тряпичник

 

Гимн бродячих актёров

 

Вперёд, актёр, а то народ

Помрёт без песен наших!

Монахи нам грозят огнём...

Когда монахов перебьём,

Монашки будут наши.

Хотел нас римский папа

                                 приручить,

Пустил в церковные спектакли.

Ну, если Бог не смог без нас,

Толкали мы народный фарс

В мистерии, в миракли...

 

Дель арте –

                  солнечный спектакль!

Кружатся маски в танце...

За то и Богу реверанс,

Что он дозволил Ренессанс,

Что дал дожить до Ренессанса!

 

Вперёд, актёр, да Бог простит

Монахам их злодейства...

Вперёд, твоё бродячество,

                                      вперёд!

Мы только до Шекспира

                                    донесли

Искусство лицедейства,

А там оно уже не пропадёт...

А там оно уже не пропадёт!

 

                1978

 

* * *

 

Я приду к Вам

         в пыльной шляпе

из нездешнего сукна.

Пусть она на Вашем шкапе

пригнездится до утра.

Отряхну с себя дорогу,

и поскольку здесь тепло,

плащ повешу над порогом,

чтобы на пол не текло.

 

Много окон в доме Вашем –

я увидел Вас в одном.

Будет ужин полной чашей –

угощусь одним вином.

Буду пить, пока кукушка

не споёт двенадцать раз –

невеселая игрушка,

разлучающая нас.

Птица, запертая в ящик,

петь не станет никогда –

у кукушек настоящих

нет ни дома, ни гнезда.

Протяну я руку к шляпе.

Вы шепните: не пущу.

Вы найдите в Вашем шкапе

место моему плащу.

 

Из обрезков и лоскутьев

под волшебную иглу

сотворю Вам милых кукол,

навяжу свою игру.

На герое будет шляпка

из нездешнего сукна,

героиня будет плакать

у раскрытого окна...

И когда придут к развязке

героиня и герой,

нами созданная сказка

нам покажется судьбой.

 

Я – петрушечник, тряпичник,

никаким другим богам –

поклоняюсь я, язычник,

разноцветным лоскутам.

Это нас у подворотни,

посреди глухих дворов

били дворницкие сотни

как бродяжек и воров.

Без приюта, без ответа

душ тряпичных и людских

много бродит нас по свету –

я счастливейший из них.

 

Можно клясть и ненавидеть,

но жалеть меня нельзя –

рано утром надо видеть,

как надену шляпу я,

как рванётся плащ из шкапа,

пыльным запахом дразня,

как расправит крылья шляпа,

поднимая вверх меня.

Вашим сном заворожённый,

Я помедлю в тишине

и, плащом преображённый,

стану звёздочкой в окне...

 

                1985

 

         Казачок

 

              Евгению Андреевичу Черняеву,

           моему учителю на театре...

 

Пляшет Женька –

                           маленький казачок,

В три с копейками раскулаченный…

А за что – не знает ни бог, ни черт,

Ни народ, вождём околпаченный.

И никто из всех сорока дворов,

Что в тюменской тайге отстроены,

Не поймёт, за что же их как воров,

Как разбойников, пнули с родины?

Ну, вели хозяйство, не голытьба…

Но при чём тут

                     «классовая борьба»?

Вот теперь, действительно,

                                рвань да голь,

По ночам с голодухи крючимся!

 

Помнит Женька серый этап-вагон,

Где братишка меньшой отмучился…

А когда поднимали матери вой,

Перегон оглашая воплями,

Добродушно так шутковал конвой:

Цыц, кулачки, пока не шлёпнули!

 

А потом был свет – как удар в лицо:

Вот вам, контры, палаты царские!

И – тайга кругом…

                               Далеки, как сон,

Золотые копи кочкарские…

 

Ну, дома отстроили, а ещё

Клуб срубили по воскресениям –

По бумагам как для политучёб,

А по сути – для душ спасения.

Да какой там клуб –

                           деревянный храм!

Настоящий театр взаправдашний,

Где взлетает занавес к небесам,

Где всегда и тепло, и празднично.

А в театре правит один монарх –

Ни Советов там, ни анархии.

Режиссёр по имени Иринарх

Утвердил свою иерархию –

Дух искусства тут во главе всего,

А потом уж «партийность» разная.

Знать, за то и выслали в глушь его,

Как идейно своеобразного…

 

Нынче в зале яблоку негде пасть –

Жаркой песнею, яркой пляскою

Жгут «Цыгане» Пушкина

                             огнь и страсть,

Разжигают сердца казацкие.

Пляшет Женька!

                     Он актрисин сынок,

Дебютирует рядом с мамкою –

Он в массовке, в таборе цыганок,

Там, где мать заглавной цыганкою!

И когда Земфира от злой руки

Наземь падает пёстрой птицею,

Плачет Женька с залом вперегонки,

Хоть и видел все репетиции.

 

Не реви, казак!

           Что ж ты слёзы льёшь?

Это ж вымысел, понарошечно!

Встанет мамка,

              бросит картонный нож,

Зал взорвется бурей ладошечной!

Нет, не оскотинится Женькин род,

Хоть и в скот-вагонах мордованный,

Коли он над вымыслом слезы льет,

Ссыльным Пушкиным

                                   околдованный...

Он еще попразднует,

                                     а пока –

Хор собрался на репетицию,

И когда затянут про ямщика,

Будут видеть степь за станицею,

А когда всеобщий каторжный гимн

Грянут все,

               а Женька – тем более

Будет петь стараться громче других

Про «замучен тяжелой неволей»,

Чтобы вождь,

         что «славною смертью почил»,

Встал,

        любимой песней растроганный,

И простил невинных, и отпустил

Из тяжелой неволи на Родину.

 

                    2001

 

         Чайка

 

В старом креслице-качалке

Место лишь для одного.

 

Я всю жизнь играю в "Чайке",

Но не знаю сам, кого.

То ли старый я Тригорин,

То ли Треплев молодой.

К строевой пока что годен,

Хоть с толстовской бородой.

 

Я безбедной жизни жаждал,

Но не льнёт ко мне "рыжьё"!

 

Знает зритель, что однажды

Да появится ружьё.

 

В старом креслице-качалке

Место лишь для одного.

До сих пор играю в "Чайке",

Но забыл уже, кого.

 

"Чайка" плачет и смеётся,

Перепутались слова...

 

Но ружьё-то разберётся,

Где какая голова.