Александр Кузьменков

В джазе только девушки. Международному женскому дню посвящается…


ДИАГНОЗ: ОБОСТРЕНИЕ ДЕБИЛЬНОСТИ. Л. Ким, «Аня Каренина». – М., «Олма Медиа Групп», 2007

Необходимое предисловие: я категорически не отношу себя к поклонникам Льва Николаевича Толстого. И, по логике вещей, должен бы рассуждать согласно пословице: враг моего врага – мой друг. На практике вышло с точностью до наоборот: прочитав роман Лилии Ким «Аня Каренина», я ощутил какое-то подобие смутной симпатии к его сиятельству.
Явление Ким на отечественном Парнасе состоялось по классической схеме: когда б вы знали, из какого сора… В свое время «Лимбус-пресс» от большого ума издал сетевые побасенки Ирины Денежкиной. Тут же выяснилось, что денежкиных в стране – как грязи; бивисы и батхеды обоего пола мгновенно завалили издательство рукописями по самый потолок. «Лимбус» резонно рассудил: на одной графомани наварились, так и в другой раз проканает. Редакторы наугад вытащили из штабеля четыре десятка манускриптов и вручили их Денежкиной. Итогом стал сборник прозы молодых авторов «Денежкина и Ко», куда в числе прочих косноязычных шедевров угодила и «Аня Каренина».
Симпатии Денежкиной к Ким не удивляют: обе были полуграмотны, обе сочли дефлорацию событием глобального масштаба, обе искренне полагали, что это обстоятельство дает право на истину в последней инстанции. Такие вот у нас, изволите видеть, прозаики. Про зайки для девочкофф, у которых мозги off, а гормоны on… в общем, понимаете.
Забегая вперед, можно сказать, что для Денежкиной литература кончилась синхронно с юношеской гиперсексуальностью. Ким, напротив, намертво застряла в пубертате, переврала Библию на порнографический манер, обзавелась приличными редакторами и в конце концов вышла замуж за телепсихолога Курпатова. Словом, жизнь удалась, – и первым камнем в фундаменте писательского благополучия стала Каренина-младшая.
Необходимое отступление a la Курпатов. Комплекс неполноценности, что и говорить, – не самое приятное переживание. Но хитро устроенная человеческая психика изобрела массу уловок, позволяющих счастливо избежать чувства ущербности. В том числе и защитный механизм идентификации: человек отождествляет себя с некой значимой персоной и тем самым повышает свою самооценку. Коллежский регистратор Иван Александров Хлестаков, если помните, был на дружеской ноге с классиками: ну что, брат Пушкин?.. Меняются времена, но не нравы: вот и Ким объявила себя внебрачной правнучкой Льва Толстого…
Матерюсь я, как боцман торгового флота, – в течение получаса, не прерываясь и не повторяясь. Но даже мой обсценный лексикон беден, чтобы выразить отношение к Л. К. вообще и к «Ане Карениной» в частности. Потому ставлю многозначительные точки – в лучших традициях безвинного страдальца графа Льва Николаевича: ……… ……… …….!
Назвать писанину Ким ремейком язык не поворачивается. От толстовских героев здесь остались лишь имена. Пересказать сюжет, состоящий большей частью из унылых семейных разборок и девичьих мечт, также затруднительно. Для ориентира могу сказать, что Анна Аркадьевна Каренина – безногая феминистка, дочь ее Аня – школьница, завязшая в грезах о шоу-бизнесе, Стива Облонский – тунеядец и алкоголик, Кити Щербацкая – модель-дебютантка, Вронский – начинающий педераст… и прочая, прочая, прочая. Текст романа напоминает миску протухшего холодца: что-то вязкое, склизкое и дурно пахнущее.
Дело даже не в барачной, перестроечного замеса, эстетике, которую г-жа авторесса гордо именует антигламуром, – писать можно о чем угодно, лишь бы написано было талантливо. А с талантом здесь как раз проблемы, и немалые. Вы хочете перлов? Их есть у меня: «Это было как двусторонняя трясина»; «Это многоразовая динамитная шашка»; «Анна Аркадьевна кричала еле слышным шёпотом».
Писателка по доброте душевной всем заготовила мешок открытий чудных. В особенности – педагогам, психиатрам и священникам. К примеру, вот этюд на темы детской психологии:
«Облонские Таня, четырех лет, и Гриша, несколько месяцев, – по малолетству и несознательности своей хотели только регулярно и вдоволь есть. Но жизнь показывала, что даже эти нехитрые грёзы составляют собою несбыточное. В чём, по словам их отца Стивы, тяжко повинны какие-то олигархи, что обокрали всю страну в целом и семью Карениных-Облонских в частности. Дети люто ненавидели олигархов, которые нагло отбирали у несчастной семьи последнее».
Но грудной младенец, способный ненавидеть, – это еще не предел. Вот вам открытие, способное перевернуть психиатрию:
«Соседей было всего двое. Первая – душевнобольная Люся, проживавшая в своей комнате эпизодически, в перерывах между обострениями дебильности, заставлявшими её возвращаться в психиатрическую больницу».
Доктор Курпатов, думаю, был порядком озадачен: надо же, приступообразная дебильность! А вот так, на страх Патриархии, выглядит православная панихида:
«Имярекши, помолимся! Господу во славу помолимся! Господи, прости ея и наши прегрешения тяжкие, злые, смертные! Не забудем делов её земных! Детям в назидание память о матери вечная! Семья многострадальная! На Господа уповамши да спасётся в этой жизни и в будущей!»
Маразм, как ему и положено, крепчает от страницы к странице, дебильность периодически обостряется. Единственная тема, где Л. К. ни разу не споткнулась, – эротика. Чувствуется серьезная школа – газета «Еще» и журнал «Енот-потаскун»:
«Аня вернулась обратно в кабинку, открыла презерватив, вытащила деньги, свернула аккуратной трубочкой размером с тампакс, опустила их в латексный “чулочек”, потом так же упаковала рубли. Приспустила Китины брюки и, хихикнув, медленно ввела получившуюся палочку из денег себе во влагалище. Ощущение того, что она запихивает в себя две штуки баксов, было фантастически возбуждающим. Деньги проскользнули внутрь неё как по маслу. Каренина провела рукой по своей промежности, и впервые в жизни с ней случился приступ сексуального безумия. Она стояла в кабинке клубного туалета, поставив одну ногу на унитаз, согнув в колене другую, и исступленно дёргала туда-сюда презерватив с деньгами. Аня закатила глаза… Весь мир перестал существовать, когда она упала, утонула, провалилась, захлебнулась в собственном наслаждении».
Пора бы пощадить читателя и остановиться. Напоследок скажу, что Данилкин – и тот ради Ким изменил своему дежурному благодушию: «Думаю, ни один обычный редактор никогда в жизни не напечатал бы эту чернушную мыльную оперу». Увы, чутье подвело критика. «Аню Каренину» после первой публикации 2003 года в «Лимбусе» издавали еще дважды: в 2005-м это проделала «Нева», а в 2007-м – «Олма Медиа Групп». Видать, редакторы тоже подвержены периодическим обострениям дебильности. Ау, Курпатов!


КЕТРО: АНАТОМИЯ ПРОЕКТА. Марта Кетро, «Три аспекта женской истерики». – М., «АСТ», 2009

Чтобы говорить о тексте, нужен повод для этого самого разговора. Талант или бездарность автора, эпатажная оригинальность или махровое эпигонство, – словом, лица необщее выраженье. Потому, право слово, не знаю, как склеится разговор о книжке Марты Кетро «Три аспекта женской истерики». Здесь попросту не за что зацепиться, не о чем говорить – все в высшей степени безликое, среднеарифметическое. Волей-неволей вспомнишь: лица стерты, краски тусклы… Но потолковать, тем не менее, хотелось бы: очень уж удобный повод обсудить технологию издательского проекта. Потому давайте начнем с проектов вообще – а там, бог даст, как-нибудь вырулим к нашему нынешнему предмету.
К середине нулевых выяснилось, что с властительницами женских дум у нас… как бы это выразиться помягче? Денежкина, назначенная русской Саган, скороговоркой выложила весь свой немудрящий жизненный опыт: пиво – Интернет – промискуитет. И, к ужасу своих креаторов Гумен & Смирновой, умолкла – надеюсь, навсегда. Ким, переврав Толстого и Библию, подалась в детскую литературу и вдохновенно перевирает Роулинг. Гарри Поттера, чтоб вы знали, теперь зовут Максим Громов, и он переквалифицировался в киберпанки…
Но свято место не бывает пусто. В российских издательствах работают такие чародеи – не только Гарри Поттер, но и сам лорд Волан-де-Морт покажется жалким дилетантом. Крибле-крабле – и миру были явлены новые синтетические гении с тойтерьерскими кличками: Элтанг, Ривелотэ и Кетро. Очень любопытно, какой из этих франкенштейнов в юбках окажется жизнеспособнее прочих.
У Лены Элтанг, казалось бы, все благополучно: шорт-лист «Нацбеста», «НОС», фанфары и лавры. Но это, полагаю, ненадолго. Барышня наша сродни чеховскому персонажу: оне шибко хочут свою образованность показать и толкуют все больше об непонятном – астрология, алхимия, демонология, криптография… А в России таких не жалуют. «Шибко умный» в наших широтах вовсе не комплимент. Скорее наоборот. В общем, отряд не заметит потери бойца.
Анна Ривелотэ – вся такая эстетная, вся такая изящная! Страдающим бельканто она поет о гипнотических колокольцах и льдистых стразах на хладном манекене (это все раскавыченные цитаты). И про то, как милый дрочит, ухая по-совиному (это тоже цитата). Юниорки с нерегулярным циклом, знамо дело, тащатся, как удав по пачке дуста. Но нежный возраст – явление весьма скоротечное. Соотечественницы наши, чуть перевалив за 20, резко меняют свои интересы: прачечная – ясли – гастроном. Тут уж, воля ваша, не до стразов. А что мужик дрочит – так и слава богу, меньше пристает, хоть отоспаться можно. Лишь бы ухал потише.
В общем, ежели на кого в упомянутой троице и можно ставить, так это на Марту Кетро. Откуда такая уверенность? Загляните в «Три аспекта женской истерики», и сами все поймете.
Во-первых, издатель с авторессой сделали все, чтобы максимально облегчить процесс чтения. Сюжет был ликвидирован как класс – незачем лишний раз грузить читательскую думалку интригой. Плохо организованную прозу принято сравнивать с лоскутным одеялом; у Кетро лоскутки попросту свалены в кучу. Рыжий лобок потенциальной соперницы мирно соседствует с суфийскими зикрами, «Кармен» с Хельмутом Ньютоном, лесбийская любовь с легким кумаром. Каждый фрагмент максимально сжат, спрессован давлением в пять атмосфер, чтоб не успел наскучить. А что вы хотите – постиндустриальная эстетика, эстетика клипов и блогов. Иного нынче пипл не хавает.
Во-вторых, из тех же соображений была сведена к нулю работа со словом. Метафора у Кетро – такой же дефицит, как колбаса в 1990 году. Стиль заимствован из тех же блогов: а что, дешево и сердито. Зато благодарность публики обеспечена: вот стихи, а все понятно, все на русском языке.
В-третьих, героиня начисто лишена индивидуальности, – чтобы каждая читательница опознала в ней себя. Мировоззрение состоит из двух вечнозеленых сентенций: а) все мужики козлы; б) нечего надеть. Хобби – перманентный шопинг, вздохи на скамейке и прогулки при луне. Тут уж каждая потрепанная жизнью разведенка будет бить в ладоши: все до боли родное.
В-четвертых, это вам не страдающее бельканто о льдистых стразах. Подобный незатейливый дыбр можно гнать километрами, штампуя по десятку книжек в год, – и вечно быть в фокусе внимания потребителей.
Эти четыре слагаемых в сумме дают бесспорный успех.
Да что это я, право, все вокруг да около, а надо ж и цитатами народ побаловать. Всегда пожалуйста:
«В магазин я заходила стройной женщиной с большим бюстом, а выползла толстухой, поросшей дойками в неположенных местах. Потому что там, где расположена моя грудь, модельеры размещают плотную резинку или маленькие треугольнички, под которыми даже самые прекрасные формы расплющиваются, а обычные человеческие сиськи взрослого размера и без силикона впадают в ничтожество».
«Мне снилась полутемная комната… и какой-то мужчина, совершенно неузнаваемый… Я прижалась к нему и, повторяя “скорее, скорее”, взлетела – невысоко, правда, – совершенно отчетливо понимая, что лечу от желания им обладать. Я проснулась от негромкой, но яркой грозы, а еще от того, что меня довольно прилично пучило из-за выпитого на ночь шоколадного молока. Я сплю при открытых окнах, и в комнате было довольно свежо, но сильно подозреваю, что летала не силой страсти, а на вполне недвусмысленной реактивной тяге…»
Такие вот веселые побасенки на любой вкус: в полоску, в цветочек, в горошек… Если я ничего не путаю, то в России еще действует Закон «О защите прав потребителей». Тогда отчего же мне под видом прозы впаривают женскую колумнистику не лучшего качества?
Впрочем, я слишком многого хочу: не нами оно начато, не нами и кончится. Издательские проекты существовали во все века. И всегда были много популярнее литературы. Скажем, Бенедиктов напрочь затмевал Лермонтова, а Потапенко – Чехова. Беда в том, что современным издателям, работающим на недвусмысленной реактивной тяге, лермонтовы и чеховы не нужны по определению…
  
МАМО СВАРИЛО ВЧЕРАШНИЙ СУП: Н. Рубанова, «Люди сверху, люди снизу». – М., «Время», 2008

Имя им легион. Все они чуть ли не в пеленках прочли «Четыре цикла» Борхеса и свято уверовали: любой сюжет банален. Все они обожают цитировать незабвенного Веничку Ерофеева: «Человечество больше не нуждается в дюдюктивностях, человечеству дурно от острых фабул». Все они вынесли смертный приговор не только сюжету, но и его составляющим: конфликту, образам, психологизму, идее, композиции…
Что в сухом остатке? Слово, оно же Логос (последнее они произносят с дежурным придыханием). А поскольку Логосу свойственно самовозрастание (очередной привет от Ерофеева), то раскрепощенный Логос и самовозрастает до безобразия. Акцент в подобной прозе приходится не на семантику речи, а на ее организацию; впрочем, ничему другому здесь нет места по определению: отсутствие повествования гробит повествовательную функцию языка. Прозы, написанной по таким канонам, у нас в избытке.
Книга Натальи Рубановой «Люди сверху, люди снизу» состоит из трех повестей. Каюсь: одолел лишь первую, заглавную, о похождениях провинциалки в столице. На большее сил не хватило: рвотный рефлекс, знаете ли…
У рубановской прозы два слагаемых. Первое – несказанная манерность: словечка в простоте не скажет, все с ужимкой, с гримасой, с безадресным, на грани юродства, ёрничеством: «папо и мамо» (отчего-то среднеполые), «копейи» (это, если кто не понял, деньги), «sosлуживицы», «инженегры», «граф де Фолт» (ну как нам без жеманного каламбура?), «психуёлог», «блянцевый журнал» (дивные неологизмы с привкусом подворотни) и прочая, прочая, прочая. Второе слагаемое – неизбежное многословие: боров заплывает салом не в пример быстрее кабана; точно так же кастрированная, обессмысленная проза моментально заплывает словесным салом. Впрочем, судите сами:
«Как в тумане, проплывали перед Аннушкой прям-таки лубочные картинки ее столичного быта, к которому она когда-то так рвалась: прохладный ученостью универ; читалка, где подолгу просиживала Аннушка за толстенными томами чьих-то классических слов и смыслов, чаще всего не зная, зачем и понадобятся ли ей эти слова и смыслы так явно, чтобы истратить на них пять молодых лет; паркетные полы и коридоры, коридоры, коридоры с толстыми дверями, вскрывающими вены высоких аудиторий; галерка, где можно легко задремать в случае бессонной ночи; разнокалиберный веселый или замороченный студенческий люд, деловитые педагогини в серых и черных юбках, преимущественно очкасто-одинаковые; седые профессоры, поглядывающие на студенток; студенты, поглядывающие на студенток с тем же профессорским порохом, но с большим пофигизмом по случаю молодости…»
Извините за пространную цитату, но это лишь треть безразмерного, сплошь из однородных, абзаца ни о чем. Извитие словес у Н. Р. призвано декорировать пустоту, возникшую на месте безвинно убиенного сюжета и присных его. Как преподнести читателю откровенную чушь? Только в упаковке из риторических красот: авось да не поймет, что ему подсунули. Но как только нужно говорить о чем-то, красноречие предательски иссякает, и авторесса начинает беспомощно косноязычить в описании простейших житейских действий:
«“Золотого ключика” Аннушке отведывать не приходилось, покамест не опрокинет она в себя порцию вчерашнего супа, приготовленного мамо без особого удовольствия».
«Опрокинуть» в одном из значений – «вылить, перевернув посуду». Такой способ поглощения супа еще можно вообразить, хоть и не без труда. Но как сварить вчерашний суп? Боюсь, ответ знает лишь Рубанова…
А ведь знает, вот вам крест, знает. Ибо «Люди сверху…» – всего лишь déjà vu, повторение пройденного, вчерашний суп. Грех маньеризма в современной русской прозе принято списывать на влияние Гольдштейна или Саши Соколова; по-моему, протагонист у Рубановой & Cо несколько более отдаленный: литература начала 1950-х. У тогдашнего соцреализма и нынешнего постмодерна сходства гораздо больше, чем кажется: оружие обоих есть симулякр. В позднесталинской прозе напрочь отсутствовал конфликт (борьба хорошего с лучшим, помните?), психологизм подменили штамповкой (положительный герой), а надувное величие эпохи закономерно приводило к резонерству, сколь велеречивому, столь и пустопорожнему, – примером тому опусы забытого ныне Е. Мальцева, а также иных прочих.
Отличие здесь одно, но фундаментальное: Мальцев со товарищи служили Великой Цели, а потому проза их была максимально структурирована; у нашей барышни нет иной сверхзадачи, кроме поточного производства барочных завитушек. Оттого бестолковая и суетливая толчея рубановских слов сродни вавилонскому столпотворению – и столпа не вышло, и языки смешались до невнятицы:
«Писательская эрекция – дело непростое и хитрое: тысяча первый раз – про одно и то же, да только в две-тысячи-ах-уже-четвертый!-год – по-другому. “К черту композицию!” – гундят-сопят-шепчут-шелестят слова автора. К чер-ту. Все течет, как при переверстке. Все изменяется цинично-нежно в отсутствие НАСТОЯЩЕГО сюжета, где так легко могли бы быть – так возможно и так близко, как чье-то мифическое счастье, – верх-низ, добро-зло, он-она-оно-они и другие распадающиеся на пазлы элементы Великой Иллюзии».
Вы хоть что-то поняли в этом нервно-паралитическом отрывке? Тогда вам очень повезло…
В нынешней бочке дегтя нашлась-таки ложка меда. Злые языки утверждают, что за весь 2009 год во всех книжных магазинах страны было продано всего-навсего четыре экземпляра рубановских книжек. Пусть и слухи, но все равно утешают.
Пора ставить точку, ибо несть спасения во многом глаголании. Хорошая, кстати, сентенция. Рубановой явно не повредит.

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера