Наталья Васильева

«Девушка со строгими бровями». Первая жена поэта Павла Васильева

Разговор пойдёт о моей маме – Галине Анучиной. В 17 лет она стала невестой поэта, через два года – его женой. Ей он написал более дюжины любовных писем. Только один год (1932) они прожили вместе, в Москве. А за этим годом счастья наступила для бедной Гали нечаянная разлука. И потянулась череда долгих печальных дней.


Но нет худа без добра. Разлука послужила толчком для создания стихов в честь Галины. В стихах этих нет дерзости – в них строгая нежность:


 


            Вся ситцевая, летняя, приснись!


            Твоё позабываемое имя


            Отыщется одно между другими,


            Таится в нём немеркнущая жизнь...


                                                           (1933 г.)


 


Галина Анучина родилась в  Омске. Её отец, Николай Алексеевич  Анучин – потомок древнего дворянского рода. Он приходится поэту Сергею Митрофановичу Городецкому двоюродным братом, о чём Городецкий сообщил моей тёте Е. Н. Анучиной, подарив ей в 1961 году свою книгу с надписью: «Дорогой по крови и творческому запалу Жене Анучиной, один из её предков». От него мы узнали, что Анучины имели дом в г. Орле и поместье в Орловской губернии, недалеко от Спасского-Лутовинова. Обращаясь к матери в стихотворении «Шестидесятница родная...», Городецкий замечает:


 


Как в честь тебя седоволосый


            Тургенев молвил комплимент…


 


Интересна семейная легенда, изложенная в стихотворении «Прабабка», о том, как прадед поэта Анучин купил цыганку в таборе, чтобы жениться на ней (ценой последнего имения помещик приобрёл жену). В нём упоминается и «лутовиновская ведьма», которая вместе со всеми «шипела» по поводу этой выходки своенравного Анучина. Не знаю, правда это или вымысел. Во всяком случае, мой дед, Николай Алексеевич, не имел ни дома, ни поместья. Судьба забросила его из Орла вначале в Ломжу (Польша), потом в Омск, где и появилась на свет моя мама Галина – 17 марта  1911 года.


Первые две дочери, Люба и Женя, родились в Ломже. Николай Алексеевич служил коллежским асессором. Семья имела весьма скромный достаток. Бабушка Мария Александровна вела хозяйство, в чём ей помогала прислуга Дуняша. Страстный книгочей, Николай Алексеевич регулярно выписывал новые книги из Петербурга, за что сестра Надежда называла его сумасшедшим. Умер дедушка в 1913 году, за ним через шесть лет последовала и супруга. Сёстры остались одни. Вначале их взяла тётя Надя. Но восемнадцатилетняя Люба скоро вышла замуж. Её муж, Евгений Фёдорович Люблинский, был старше её на 10 лет. Выпускник кадетского корпуса, кадровый военный и добрейший  человек. Взял на иждивение Любу  вместе с сёстрами. Самой способной из сестёр была Женя. Училась блестяще. После школы поступила в Лесотехническую академию, Сибаку, как они говорили. Там познакомилась с Иваном Шуховым, пришедшим в институт с рабфака. Они поженились и ушли из института. Их увлекла литературная работа. Молодой Ваня Шухов писал стихи:


 


            Растревожил тишину станицы


            Я походом в утреннюю муть,


            Мне домишки с заспанными лицами


            Не успели шапками махнуть...


 


Потом он станет известным прозаиком,  автором книг «Ненависть» и «Горькая линия». А Евгения писала рассказы, и очень успешно. Её хвалили Лидия Сейфуллина, Владимир Зазубрин (гл. редактор журнала «Сибирские огни») и сам Павел Васильев. Супруги были приняты в ОмАПП (Омская Ассоциация пролетарских писателей). Так пятнадцатилетняя Галя Анучина после Пушкина, Тургенева и других великих, чьи книги она прочла в отчем доме, оказалась в великолепной компании молодых поэтов и прозаиков, членов ОмАПП. Тут она и продолжила своё литературное образование. Галя была музыкальна, имела «слух» на стихи. В 1928 году она услышала на каком-то поэтическом вечере, как молодой курчавый паренёк, бледнея, басил, нараспев: «Жёлтые пески, зелёные воды, / Да гусями белыми пароходы...» (П. Васильев. «Прииртышье». 1928 г.) 


Галя была сражена и влюбилась раз и навсегда. На этом вечере она замешкалась, отстала от подружек. А на крыльце стоял ОН. Не один, конечно. Но других она просто не видела. Галя прошмыгнула мимо, а Павел посмотрел  ей вслед и сказал: «Как стрела». Второй раз они встретились в доме сестры Любы. Привела Павла в этот дом Женя, забежала в гости к сёстрам проездом из Новосибирска, где работала в «Сибирских огнях». Павел завладел разговором, все молча слушали, и вдруг из кухни в комнату вышла Галя. Поэт потерял дар речи. Наступила пауза. Лицо девушки сияло синим взглядом, ярким румянцем. Он сочинил мгновенно:


 


Ах, Галина, ты, Галина,


Не девчонка, а малина,


Малинка-смородинка,


Над губою родинка.


 


Я, её дочь, только в мыслях могу представить себе, что когда-то моя мама была такая «ягодка-смородинка», что она непрестанно смеялась от избытка молодого счастья. Что муж ругал её, зачем она запудривает свой румянец. Простодушная весёлость лица с годами уступила место выражению печали, даже страданья. И улыбалась она грустно, хоть и ласково. Но «глаза в дыму», «тяжкие ресницы», «пушок у губ» сохранились до конца жизни. И когда я читаю у отца – «Глаза твои, в них пролетает дым», – то это, как пароль: «Внимание – мама!» Вот фигурой своей мама была недовольна и втайне завидовала подружке Наде М. с её рельефными формами, хотя и фыркала  с презрением относительно «буфета» и «комода», которыми её природа обделила. Да, не было в ней «телесного избытка», говоря словами самого Павла Васильева. Но так ли уж это было плохо. Стройная, худощавая, с округлыми красивыми плечами, маленькими ладошками, небольшой грудью и слабо обозначенными бёдрами, она и в пятьдесят лет на ялтинском пляже выглядела девочкой-подростком. Её фигура удивительно гармонировала с миловидным лицом, неспешной походкой и погруженностью во всегдашнюю задумчивость. Но задумчивость пришла потом, когда ей, бедняжке, многое пришлось пережить. Тогда же, в июне 28 года, всё было по-другому:


 


            Так мы идём с тобой и балагурим.


            Любимая! Легка твоя рука!


            С покатых крыш церквей, казарм и тюрем


            Слетают голуби и облака...


                                    (Из письма от 12 декабря 1930 г.)


 


Да, с того самого вечера, когда Женя привела Павла в дом своих сестёр, начались свидания. Влюблённые бродили по улицам, заходили в палисадник дома Васильевых, на кладбище... и вообще искали укромные уголки. Часто это было на берегу Иртыша:


 


            Тень ветра в поле, запахи листвы,


            Предутренняя свежесть побережий,


            Предзорный отсвет медленный и свежий,


            И долгий посвист птичьей  тетивы...


                                    («Вся ситцевая, летняя, приснись…», 1933  г.)


 


Неожиданная командировка прервала эти встречи. Павел вместе с поэтом Николаем Титовым отправляется в путешествие по Сибири. Путь свой он начинает, отплывая на пароходе из Омска. Оставляет на берегу Галину. Прощается с ней полушутя, полусерьёзно, сам ещё не зная, что значит для него Галина:


 


            Ждёт на Севере другая,


            Да не знаю только, та ль?


            И не знаю, дорогая,


            Почему тебя мне жаль...


 


Поэт ожидает, что возлюбленных ещё тьма впереди:


 


            Мир огромен,


            И подруги


            Молча вдоль него стоят...


 


Поэтому он и не печалится, расставаясь с милой, это ведь не последняя его милая. Кстати, стихотворение он так и назовёт – «Расставанье с милой». Забавно, но только Галю в своих стихах он называет милой. Другим даёт тоже чудные имена: подруга, зазноба, забава, медынь, награда, дорогая, но милой называет только Галю. Расставшись с Павлом, Галя с головой окунулась в хлопоты. Она хотела поступить в институт. Но, увы! Галя была, страшно сказать, дочерью коллежского асессора. Правда, покойного, и вообще круглая сирота. Без средств к существованию, но всё это не принималось во внимание. Ей удалось поступить в Худпром (художественно-промышленный техникум), но без стипендии и общежития. Только через год её сокурсники выхлопотали для Гали  и то и другое. Техникум дал Галине специальность технолога по деревообработке.


В 29-м году мама – студентка Худпрома. Здесь в Худпроме и нашёл её Павел Васильев, вернувшийся из странствий по Сибири. Правда, вернулся он в Москву, а в Омск только наезжал. Там и встречался с Галей. А когда Галя приезжала в Москву к сестре Евгении, которая тоже в 29-м году стала москвичкой, Павел спешил туда. В 30-м году летом они стали мужем и женой. Но Гале нужно было доучиться в Худпроме. Последний учебный год (1930-1931) был особенно напряжённым, посылали на практику далеко в сибирские города. Виделись редко. Между супругами началась переписка. В июне 30-го Галина получает письмо из Кзыл-Орды:


«Я в Кзыл-Орде. Здесь страшная жара, много дынь, арбузов, яблок, персиков, миндаля. Катаюсь в степи на верблюдах и лошадях, пью кумыс – загораю, крепну. Скоро выезжаю на Аральское море – буду ездить на шхунах, уничтожать рыбу.


В общем – путешествие интересное. После Аральского моря весьма вероятно поеду на Балхаш и Иссык-Куль. Ах, как здесь хорошо, Галинка, как хорошо. И как жаль, что нет тебя со мной. Но ничего, ведь я надеюсь, что ненадолго? Верно? Целую, Павел.


Р.S. Как ни страшны здесь верблюды, но я всё же предпочитаю их компанию компании местных девушек. А ты?»


В августе 30-го Павел приехал в Омск из Кзыл-Орды через степь, оставив позади себя, как и обещал в письме, Арал, Балхаш и Иссык-Куль. Тогда же он объявил всем друзьям, что женится. Портрет жениха представлен в воспоминаниях М. Никитина:


«...бронзовый от загара, раздавшийся в плечах и как бы подросший Павел Васильев заправским франтом предстал ... в белой рубашке с отложным жёстко накрахмаленным воротником, в белых же штанах из так называемой  рогожки и в безукоризненно белых башмаках, начищенных зубным порошком – он был ослепительно наряден. Меловая помазка на обуви была наложена столь щедро, что если бы не свойственная Павлу крадущаяся рысья походка, вокруг  ног его на каждом шагу непременно вскуривалась бы меловая дымка...» На замечание Никитина, что он словно жених, Павел ответил («рассыпаясь дробным смешком»): «Я и есть жених...».  Но имени своей невесты он не назвал. Оказалось – это была младшая Анучина – Галина. «Похожая на медвежонка, милая, простодушно-весёлая», – такой портрет невесты даёт Никитин. Тогда же, в августе, Павел проводил жену на практику – она уехала в какой-то дальний уральский город. Галя написала мужу оттуда, и тот ответил:


«Здравствуй, Галина! ... но письмо я всё-таки получил. Письмо чудное. Причём можно читать чудное и чудное. Оно, по-моему, очень искренно написано и даже по-своему лирично. Как это у тебя там: «и мне вдруг сделалось грустно, как тогда под твоей рукой,готова была плакать» ... Прямо тургеневский оборот. Позволь мне, Галина, быть тоже искренним, конечно,  минус лирика и минус Тургенев...».


 Этот небольшой диалог в письмах говорит о том, что их супружеский союз был к тому же творческим: оба они относились к «людям пера» и любой текст обязательно обсуждали по качеству: она удачно написала – он заметил и похвалил. Что же касается «минус Тургенев», то здесь супруг упоён своими похождениями:


«После твоего отъезда я здесь порядочно пил в «Аквариуме» и других злачных местах. Сопутствовала  мне, конечно, «омская сборная», в которой наряду с такими громкими именами, как Забелин, были и более  скромные, как, например,  Казаков и некто Куксов».


В ноябре 30 года Галя получила два письма. Первое – с укором:


«Галина! Стало невозможным то, что ты не пишешь. Стало душно и так нехорошо, тревожно на душе, что хоть всё бросай и топись. Галина, что такое, почему? Неужели ты сама не хочешь писать мне, отвечать мне, разговаривать со мной. Может быть, и это, может быть, и что-нибудь другое… Не всё ли равно мне?  Горько, больно – вот всё, что могу сказать. Развожу руками. Неужели и в самом деле всё так глупо и бездарно скроено на свете? Почему я такой нескладный, нелюбимый и несчастный...»


В конце письма он умоляет:


«Весточку... Маленькую весточку, Галина! Ты не представляешь, как я буду целовать эту малюсенькую бумажку, исчерканную твоей прелестной рукой, твоей воздушной рукой, твоей обожаемой рукой!..»


Во втором письме он счастлив, получив «весточку» от Галины:


«Галина! Твоё письмо подействовало на меня лучше всякого лекарства. Я снова полон энергии, жажды деятельности... Ты для меня, Галочка – тёплое дыхание, ты для меня – всё. Теперь, как никогда, я чувствую, что мы должны быть с тобой ВМЕСТЕ».


В восторге он сочиняет стихи, в которых поведал всему миру, что только в Галине он видит спасение, только её присутствие рядом успокоит его душу и защитит его от зла.


           


И имя твоё, словно старая песня,


            Приходит ко мне. Кто его запретит?


            Кто его перескажет? Мне скучно и тесно


            В этом мире уютном, где тщетно горит


            В керосиновых лампах огонь Прометея


            Опалёнными перьями фитилей…          


            Подойди же ко мне. Наклонись, пожалей!


            У меня ли на сердце пустая затея,


            У меня ли на сердце полынь да песок,


            Да охрипшие ветры!..


 

 


 Продолжение следует