Лев Альтмарк

Из будущей книги «БРЮЛИКИ НА РАЗВЕС»

 

ЗЛОПОЛУЧНЫЕ ВОЛОСЫ

 

Когда я был маленьким, у меня были прелестные золотистые кудряшки, которые всем окружающим очень нравились. Всем хотелось почему их потрепать, хотя пальцы почти всегда застревали в них, и это было похоже на нечто среднее между нежным, но упорным тасканием за волосы и грубым раскачиванием из стороны в сторону бедной детской головки на тонкой шейке. Ни то, ни другое мне крайне не нравилось. Поэтому я жутко не любил, когда кто-то приходил к нам в гости и первым делом сразу же говорил родителям:

— Ах, какие прелестные волосы у вашего мальчугана!

Я прекрасно знал, чем всё закончится, и с рёвом убегал в другую комнату, так что родителям стоило больших усилий вытащить меня оттуда и продемонстрировать гостям во всей красе.

В детском садике, куда я попал в самом скором времени, воспитатели тоже старались потрепать меня по волосам. Им казалось, что таким образом они скорее установят со мной контакт.

Хорошо, что моим коллегам по горшку на это было наплевать. Им важнее было разобраться, можно ли мне дать по шее и чем это будет чревато. Но я их ни разу не разочаровал, потому что вёл себя в их понимании адекватно. Сдачи давал вполне конвенциально. Когда же количество соперников превосходило меня числом, то ревел низким противным басом. Однако на вопрос воспитательницы: «Кто тебя обидел, деточка?» – отвечал по-партизански: «Не знаю!». С другой стороны, если удавалось всё-таки дать сдачи, мог рассчитывать на ответное джентльменское сокрытие будущего преступления. Короче говоря, всё у меня было, как у всех. Разница состояла лишь в том, что родители, любуясь моими кудряшками, долго меня не стригли, а вот у остальных ребятишек на голове были уже стандартные мальчишечьи короткие ёжики, за которые не ухватишься, что давало им несомненное преимущество в наших гладиаторских боях.

Волосы вообще долгое время не давали мне покоя. Отдохновение души и моей бедной головушки наступало лишь тогда, когда меня раз в пару месяцев водили в парикмахерскую на соседней улице и подстригали. Легендарные парикмахерские стрижки «полубокс» и «канадка», различие между которыми я так никогда и не узнал, стали моими самыми любимыми словами в то время. От них пахло свободой, мужеством и уверенностью, что в ближайшем бою сопернику не за что будет ухватиться, а значит, шансы на победу у меня повышаются. Но разговор о парикмахерской – это совсем другая история, о чём будет наше следующее, не менее волнительное повествование.

 

ОДА ПАРИКМАХЕРСКОЙ

 

Самая моя большая мечта при посещении парикмахерской была следующая: чтобы в конце стрижки меня опрыскали каким-нибудь пахучим одеколоном. Выбор был небогатый, но мне всегда очень нравился «Тройной одеколон», чуть меньше – лосьон «Огуречный», которым почему-то часто пахло от нетрезвых мужчин на улице, но вершиной парикмахерской парфюмерии я всегда считал одеколон «Шипр». Даже непонятное слово «Шипр» уже вызывало во мне внутреннее волнение. Я перекатывал это слово во рту, как сладкий зелёный леденец, и мне казалось, что таким божественным ароматом может благоухать только очень уверенный в своих силах и удачливый человек. На худой конец, может сгодиться и «Тройной одеколон», и, как крайний вариант, пролетарский лосьон «Огуречный», однако «Шипр» – это было нечто…

Уже потом я узнал, что все эти ароматические жидкости весьма уважаемы пьющей половиной человечества, но тогда они были для меня исключительно божественным нектаром, которым можно только восхищаться. Теперь уже, когда я стал намного старше и перепробовал целую кучу напитков более приятных и полезных для организма, я понимаю, что восторгаться было особенно нечем, но это детское ощущение минутного счастья, когда от тебя пахнет дивными парикмахерскими ароматами, осталось со мной навсегда.

Однако вернёмся к парикмахерской. Мне в ней нравилось почти всё. От несвежей простынки, которой тебя туго обматывали за горло, предварительно встряхнув её, чтобы выколотить волосинки, оставшиеся от предыдущего клиента, до мягких и ловких рук парикмахера, парящих над моими глазами и пощёлкивающих в воздухе ножницами. Лёгкими, но настойчивыми толчками эти руки поворачивали мою голову в нужном направлении и смахивали с ресниц уже мои собственные волосинки.

Стрижка была поистине священнодействием. Или торжественным жертвоприношением моих золотистых кудряшек какому-то высшему парикмахерскому божеству. Я сидел в кресле, боясь шелохнуться, и лишь разглядывал в зеркале, как руки парикмахера порхают в воздухе надо мной лёгкими белыми чайками. Мельком я поглядывал на флакончики и какие-то непонятные тюбики и коробочки, стоявшие перед зеркалом, и никогда их в моём присутствии не открывали. В них было наверняка что-то не менее волшебное, чем во флаконах с уже знакомыми одеколонами. Всё происходившее было наполнено таинственностью и каким-то скрытым смыслом, постичь который мне, дилетанту с улицы, было не суждено.

Но рано или поздно процесс стрижки заканчивался.

Торжественная месса в исполнении парикмахера подходила к концу, и меня, всё ещё очарованного и завороженного, те же лёгкие руки извлекали из тугой простыни и мягко подталкивали встать и посмотреть на себя в зеркало со всех сторон.

– А одеколон? – начинал хныкать я, если этого не делали.

Мама же, настороженно следившая за стрижкой за моей спиной, всегда отвечала:

– Маленький ещё. Детям одеколон не положен. Спроси у дяди парикмахера.

Я с надеждой глядел на парикмахера, и тот великодушно кивал головой:

– Если ребёнок просит, то нельзя ему отказывать. Не расстраивать же человека!

Его взор больше не горел вдохновением, потому что процесс творения был завершён, и он лишь лениво перетряхивал простыню перед тем, как в моё ещё не остывшее кресло усядется следующий клиент, которого он так же туго запеленает и примется за свою божественную работу снова…

 

НУ КАК ПРОСЛАВИТЬСЯ?!

 

Желание стать популярным и уважаемым членом общества одолевало меня сызмальства. Даже в детском саду мне уже стало ясно, насколько приятно и несомненно выгодно находиться в центре всеобщего внимания, когда чьи-то завистливые глаза глядят тебе в спину, и кто-то шушукается про тебя в уголке, а ты – успешный и уверенный в себе – гордо шествуешь мимо этих неудачников. Ты – принц на белом коне, все самые лучшие игрушки для тебя, и, что бы про тебя ни говорили, ты всё равно самый лучший. Best, как принято сегодня говорить на великом и могучем русском языке.

Но это осознание пришло не сразу, а только после того, как я тщательно проанализировал поведение окружающих. Криками или битьём себя в грудь долговременной славы не снискать. Добиваться признания подлизыванием к власть имущим, то есть к детсадовским воспитательницам и нянечкам, – тоже не выход. Всё это суетно, кратковременно, и завтра об этом уже никто не вспомнит.

То есть нужно посмотреть, каким образом достигли славы те, кто уже в фаворе. Как они это сделали, и чего им это стоило. Следовало бы поискать объекты для подражания. И сразу же обнаружилась пара достойных объектов. Первой оказалась девочка, у которой сердце было не как у всех, с левой стороны, а с правой. Может быть, в этом и не было бы ничего необычного, если бы при стандартном медицинском осмотре пожилая врачиха, привычно прослушивая стетоскопом наши худенькие детские грудные клетки, неожиданно не принялась истерично голосить, вдруг не обнаружив привычного сердцебиения у девочки.

Инцидент воспитатели уладили быстро, разъяснив перепуганной докторше, что ничего страшного не происходит, и все, кроме неё, об этом уже предупреждены родителями малютки. 

Но вся наша средняя группа уже была взбудоражена случившимся, и на обладательницу правостороннего сердца мы глядели с восторгом и некоторым обожанием. А так как детская память, в отличие от взрослой, более цепкая, то и до самого окончания детского сада все наши детишки поглядывали на девочку с настороженностью и даже с опаской. На её игрушки никто не покушался, и стульчик её никто никогда не занимал. Мало ли что она способна сделать, если не такая, как остальные. Уж, не знаю, запомнилось ли это моим дорогим одногоршечникам, но я запомнил прекрасно…

Второй оказалась тоже девочка, но тут случай был более трагичный и надолго, если не навсегда, врезавшийся в память каждого из нас. Дело происходило однажды летом в грозу, когда все наши группы – старшую, среднюю и малышовую – повели на какую-то экскурсию за пределы садика. И надо же было такому случиться, что поваленным деревом сразу за воротами садика оборвало провода с линии электропередач, и оголённый провод упал прямо в лужу, мимо которой мы проходили. Воспитатели, конечно, постарались, чтобы мы аккуратно обошли водную гладь, но эта девочка, единственная изо всех, всё-таки в неё вбежала и была тут же поражена электрическим током. Все столпились и с ужасом принялись разглядывать её неподвижное тельце, распростёртое в луже, но воспитатели быстро сориентировались, благоразумно не позволили никому лезть ей на выручку и сами не полезли её спасать. Всех нас тут же вернули в садик, и что происходило дальше, естественно, уже было неизвестно. Сколько мы ни спрашивали своих наставников, никто ничего вразумительного сказать не мог. Что и говорить, в тот день, а потом и на следующий, все наши мысли были прикованы только к этой несчастной девочке. Лично мне картинка лежащего в луже ребёнка врезалась в память в мельчайших деталях и потом не одну ночь снилась в кошмарных сновидениях…

Через несколько дней девочка вернулась в садик, и ничего особенного с ней больше не случалось, за исключением того, что она стала с тех пор сильно заикаться… Нет, я, конечно, этим двум девочкам нисколько не завидовал и подражать им не собирался. Просто я вывел для себя универсальную формулу: нужно совершить что-то такое, что другим не по силам. И тогда тебя узнают, зауважают и, может быть, запомнят на некоторое время. Сегодня у меня ожидание грядущей славы носит скорее иронический и даже юмористический оттенок. Не потому что я невезучий по жизни или сделал что-то не так, упустив благоприятный момент для восхождения на Олимп. Потратить жизнь на то, чтобы чем-то выделиться, уже давно считаю ненужным и совершенно бесполезным занятием.

Кому будет интересно узнать обо мне, тот так или иначе узнает. А уж восхитятся потом мной или нет – это вообще дело десятое…

Но, чёрт побери, как сделать, чтобы обо мне всё-таки узнали?! Неразрешимая загадка. Ведь время-то идёт, а воз и ныне там…

 

ФОТОГРАФИЯ «ЧУДА»

 

Все мы очень любим время от времени разглядывать свои детские фотографии. Есть среди них любимые, вызывающие ностальгическую слезу, а есть и такие, которые стараешься подальше спрятать и никому больше не показывать. Но самые популярные – это победное сидение на деревянном конике на карусели или групповые портреты с молодыми папой и мамой, снятые в ателье на фоне намалёванного падающего водопада или сентиментального сельского пейзажа с коровками и лошадками на горизонте. Такие фотографии всегда с гордостью демонстрируешь гостям на домашней вечеринке или своей девушке перед тем, как уложить её в постель. Фотографии себя в виде новорожденного младенца, беспомощно лежащего на спине и удивлённо разглядывающего свой вертикально вздымающийся свисток, демонстрируешь куда реже. Даже девушкам перед укладыванием в постель. Не потому, что не хочешь раньше времени раскрывать все свои секреты, просто… пускай останется хоть какая-то интрига.

Самой же моей любимой фотографией был снимок из детского сада, на котором нашу младшую группу сфотографировали почему-то среди лопухов и бурьяна у старого покосившегося забора. Я оказался самым мелким в группе, поэтому меня поставили впереди всех. Мне очень не хотелось каждый день ходить в садик, где меня обижали как самого слабого. Я каждый раз горько ревел, когда за мамой захлопывалась дверь и я оставался один на один с враждебным окружением. Воспитательницы мне всегда давали какую-то новую игрушку, лишь бы я не рыдал и чтобы отвлечь внимание. Эти несколько минут давались маме для того, чтобы она могла подальше удалиться от садика. Я крепко прижимал к груди новую игрушку, но уже обречённо понимал, что спустя некоторое время её у меня отнимут нахальные сверстники, и я снова окажусь один на один со своим горьким одиночеством. Без мамы и без игрушки.

После утери игрушки я долгое время стоял в позе лорда Байрона, который печально глядел на бушующее море, но играть с похитителями игрушки принципиально отказывался и мрачно садился где-то в уголке, чтобы рассуждать о людском коварстве и приоритете грубой силы над слабым интеллектом. Таким образом, я уже сызмальства был склонен к глубоким философским обобщениям. Правда, это потом ни разу в жизни не пригодилось.

О том, что я представляю собой в действительности, я тоже узнал ещё в розовом детстве из достославных детсадовских времён. А дело было так.

Притащив однажды поутру своего упирающегося и рыдающего отпрыска, мама привычно расшаркалась с воспитательницами, вытянула у них какую-то очередную игрушку для меня и поскорее исчезла за дверью. Некоторое время после её ухода на лицах воспитательниц висела стандартная улыбочка, потом она сменилась презрительной ухмылкой, и, наконец, одна из них, недовольно глядя на меня, процедила сквозь зубы:

– Во, привела своё чудо! Барахтайся теперь с ним, вытирай ему сопли!

Общий смысл фразы дошёл до меня гораздо позже, а пока я уловил лишь одно: я – чудо. Так никого из моих сверстников пока не называли.

Чудо так чудо, без долгих колебаний решил я. Будем придерживаться этого имиджа и дальше. И я долго придерживался его, пока мне не разъяснили обратное. Но это уже тема другой истории…

Однако вернёмся к моей любимой фотографии. Я стою среди лопухов, чуть поодаль от остальных ребятишек, в длинных чёрных выцветших трусах, с сачком для ловли бабочек, в который, как назло, они почему-то никогда не ловились. На моих устах лёгкая байроновская улыбка. Одна из воспитательниц с удивлением косится в мою сторону: «чудо» улыбнулось, видимо расценив фотографирование как замену новой игрушке…

С тех пор я несколько вырос, в моей жизни появилось много новых игрушек и фотографий, но на ту старую, чёрно-белую детсадовскую я изредка поглядываю и всё никак не могу ответить себе на сакраментальный вопрос: а был ли лорд Байрон счастлив в детстве и носил ли он такие же длинные чёрные трусы? А уж сачок для ловли бабочек у него наверняка был. И не один. Ведь лорд же…

 

ЯГОДЫ ДЕТСТВА

 

Самое запретное и оттого самое привлекательное место в нашем садике находилось на заднем дворе, куда мы с мальчишками пробирались всякими правдами и неправдами. С точки зрения взрослых ничего интересного там не было. Заросли лопухов и бурьяна, каких-то других одичавших растений, названий которых я так до сих пор и не узнал. А кроме того, там росло много кустов смородины, которые кто-то высадил задолго до нас, но так ни разу за ними и не ухаживал.

Как ни странно, всё там росло и благоухало, постепенно превращаясь в непроходимые джунгли, куда нас тянуло, едва мы вырывались на улицу.

Стоило завязям будущих ягод налиться первой зелёной кислятиной, мы сразу обирали их и поскорее совали в рот, пока воспитатели их у нас не отбирали. Кроме смородины, на заднем дворе водились здоровые трескучие кузнечики, на которых мы устраивали форменную охоту, и майские жуки, представлявшие для нас меньший интерес ввиду их неповоротливости и лени. Были, конечно, и божьи коровки, но их ловили в основном девочки, потом бабочки-капустницы и редкие, но хрупкие и желанные красавцы махаоны…

Здесь можно было играть в войну. Быть «немцами» никто не хотел, зато все хотели быть «русскими» или «партизанами». Для того, чтобы «война» всё же состоялась, приходилось включать фантазию и представлять, что враги, которых необходимо истребить, скрываются в зарослях лопуха и бурьяна.

Мы вооружались тонкими прутиками или ветками, наломанными с близлежащих деревьев, и отчаянно рубили мясистые, разлетающиеся в пух и прах листья, и боролись из последних сил с неподдающимся нашим прутикам бурьяном. Хотя, чаще всего, именно из-за своей неподатливости он в качестве врага не годился. Как и смородина, на которой вырастало наше будущее ягодное угощение. Смородину бережливо не трогали.

Войну с лопухами наши воспитатели воспринимали вполне нормально, трудно лишь было после окончательной победы загонять ликующих победителей в помещение и разыскивать в потаённых уголках двора прячущихся среди оставшихся зелёных насаждений разведчиков и партизан.

Сезон, когда начинала поспевать смородина, был дня наших воспитательниц сущим наказанием. Мало того, что нас трудно было отогнать от кустов с неспелыми ягодами, так ещё приходилось разжимать твёрдо стиснутые кулачки, чтобы отнять уже сорванное и выбросить в мусорное ведро.

Ведро потом тщательно охранялось, чтобы из него никто не похитил выброшенные ягоды. И хоть все мы прекрасно знали, что нельзя ничего доставать из ведра и, более того, совать эту грязь в рот, тем не менее, сие действо было своеобразным актом геройства и неповиновения.

В качестве эксперимента мы с ребятами пробовали жевать даже божьих коровок, но они каждый раз оказывались безвкусными и, к тому же, щекотали нёбо и язык.

Вкус неспелых ягод чёрной смородины помню до сих пор. Всяких ягод и экзотических фруктов я перепробовал за свою жизнь. Но ничего вкуснее этих ягод детства я так и не едал.

А божьи коровки, кажется, до сих пор щекочут нёбо – и отчего-то сразу выступают слезинки на глазах…

 

МАЙСКИЕ ЖУКИ И БОЖЬИ КОРОВКИ

 

Давным-давным-давно, когда я был совсем маленьким и не курил, на земле водились майские жуки и божьи коровки. Может, они водятся где-то и сейчас, но у меня нет времени наклоняться и присаживаться в траву, чтобы очередной раз понаблюдать, как растут травинки и как по ним ползают какие-то букашки, названий которых до сих пор не знаю. Как пролетают мимо меня жужжащие вертолёты майских жуков. Как доверчивые божьи коровки незаметно садятся мне на щёку, чтобы щекотно уползти за ухо по каким-то своим неотложным делам.

Я был довольно жестоким малышом – ловил жуков и коровок, и всегда у меня была наготове пустая спичечная коробка, чтобы сажать в неё своих пленников. Потом я до самого вечера подносил коробку к уху и слушал, как они скребутся, постепенно затихая. Мне казалось каждый раз, что мои жуки и коровки просто устали и заснули до утра. И тогда я заходил в высокую густую траву, осторожно выкладывал их под опавший листик и убегал.

Наверное, они скоро выспятся и полетят дальше, думал я. Иного и представить было невозможно.

– Они же в твоей коробке умирают! – сказал мне кто-то из ребятишек постарше.

– Неправда! – кричал я, и мои глаза наполнялись слезами. – Я им ничего плохого не сделал. Листики и травинки подкладывал, чтобы они поели. Они сейчас только спят…

После этого я решил проверить, кто из нас прав. Как-то раз я вытряхнул спящих жуков из коробки в траву и отметил место веточкой. Утром, когда я вернулся посмотреть, то к своему ужасу увидел, что оба моих жука никуда не делись, зато их облепили большие чёрные муравьи. Жуки и в самом деле были мертвы…

Не знаю, что со мной тогда произошло. Казалось, что этот безжалостный мир обрушился на меня всей своей жестокостью и полным безразличием к маленьким ничтожным существам, таким доверчивым и любящим его. А мы, люди, намного ли мы сильней этих майских жуков и божьих коровок? Слова-то я подобрал позже, но в душе у меня было именно это горькое и ослепляющее чувство собственной вины, бессилия и обиды…

С тех пор прошло много лет. Я стал большой и начал курить. У меня совершенно не осталось времени наклоняться и вглядываться в траву, где, наверное, по-прежнему ползают букашки, названий которых я так и не узнал. Да и майских жуков и божьих коровок уже долгое-долгое время я не встречал.

Может, они всё-таки не умирают, а спят? А потом улетают далеко-далеко, чтобы уже никогда ко мне не вернуться…

Или я даже в этом так до конца и не разобрался?