Алеша хороший! Жених из райцентра. Рассказы

Алеша  хороший!..

Рассказ

       Алексею Симакову, или просто Алеше, как все его на­зывали, было тридцать семь лет. Он был не от мира сего, слабым на ум. Слов знал немного, говорил плохо, с задерж­кой, чаще объяснялся жестами, когда хотел что-то сказать. Был безобидным, наивным и добрым, как ребенок. Всегда всем пытался чем-то помочь, предложить свою помощь, очень хотел быть нужным обществу. В деревне его все жалели и любили за спокойный характер. Зимой с утреца выйдет с ломом и к магазину лед отбивать или снег кому где почистит, хотя никто его об этом не просит.

       – Алеша, хороший! – утирал он перчаткой лоб.

       – Хороший Алеша, молодец Алеша, умница, – хвалили его бабы.

       – Хороший, – кивал он.

       Каждый день он захаживал в гости к старику Кондра­ту. Тот вот уже второй год как схоронил жену Агафью. Хорошей души человек была. Тоже, как и Алексей, всех любила и жалела. Скучно старику одному, совсем раскис да к тому же еще и ослеп на один глаз. Тяжело. Погово­рить не с кем. Выйдет, бывало, во двор, сядет на завалин­ку и сидит весь день, на небо посматривая. Молчит. О чем-то думает. Алеша зайдет, воды натаскает да скотину покормит. Умом невелик, а работать умел. Натаскает из колодца воды в избу, присядет рядом на завалинке и тоже молча на небо уставится. Забьет Кондрат табаку, закурит, прослезится. Правый глаз его почти тоже ослеп и всегда слезился. Протрет его аккуратно уголком платка, вздох­нет тяжело и давай рассказывать какую-нибудь историю из жизни. Алеша сидит, слушает. А Кондрат мог часа­ми рассказывать о своей долгой работящей жизни. По­говорит, и на душе легко старику сразу. Пускай Алеша и плохой собеседник, больше молчит, но все же приятно, когда тебя слушают. А слушать Алеша умел.

       Жили они с матерью вдвоем. Отец погиб на фронте в сорок четвертом году. Алексею тогда одиннадцать лет было. Есть у него еще брат Макар, что на пять лет млад­ше, но тот уже женат и давно живет в городе. Детьми обзавелся. Лизка и Нюрка. Славные девчата, смешные. Лизка на маму больше похожа, и глазами и характером, тихая, скромная, а вот Нюра, та копия Макара: заводная, любопытная, ни секунды на месте не посидит. Давненько Алексей брата не видел, соскучился по нему и с племяш­ками давно не играл. Любил он детей, и они его любили, и животные тоже, никакая собака сроду не гавкнет. Все-таки умеют звери распознавать добрых людей. Умеют.

       В том году, уже по осени, к ним в деревню заглянул цыган. Мужчина лет сорока пяти, босой, немытый и нече­саный, с маленьким мальчиком на руках. Ребенку годков пять было. По смуглому и худому лицу малыша можно было понять, что он голоден. Глаза большие, пугливые. Цыгане заходили в каждый двор, просили помочь кто чем может, но многие отказывали. Недолюбливают по­прошаек, да еще и цыган. Почему-то этот кочевой народ всегда вызывал плохое отношение к себе.

       Алексей сидел за столом и хлебал щи, когда в дверь постучали и на пороге показался цыган.

       – Добрый вечер, – любезно произнес тот и даже не­много поклонился. – Помогите, люди добрые, ради Хри­ста, чем можете, любой помощи будем рады.

       Мать протянула цыгану кусок хлеба с салом и угости­ла мальчика молоком. Гости вежливо поблагодарили и отправились дальше.

       За окном уже темнело.

       – Ма, – посмотрел Алексей на мать.

       – И не проси даже, – ответила женщина, – на ночь не пущу. Обворует еще.

       Алексей догнал цыгана уже на околице, дал ему еще немного еды и снял с себя сапоги. Тот надел их на мо­золистые сбитые ноги и поблагодарил от всего сердца. Цыган был так тронут заботой, что прослезился.

       – Алеша, хороший! – только и ответил ему Алексей.

Долго потом мать бранила его за сапоги. Неприятно было. Алеша никогда не любил, когда его ругали. И всег­да, будь он виноват или нет, отводил глаза в сторону и молча кивал. Но поделать с собой ничего не мог. Жал­ко ему было цыгана, и кроху на его плечах тоже было жалко. Смотреть на них и то было больно. Нищих всегда жалко.

       Как-то летом, когда Алексей растапливал баню, мать получила от Макара письмо, в котором сообщалось, что тот через пару дней приедет с Лизкой. Сам-то на ночь, но дочь собирался оставить на месяц.

       «…сам бы задержался подольше, но не могу, работа не отпускает. Даст бог, вырвусь на недельку ближе к осе­ни. Лизка пока погостит у вас, с месяцок, потом заберу. Нюра едет отдыхать в пионерский лагерь. Вот так вот…» – прочитала Алексею мать письмецо. – Может, Лешень­ка, в город поедешь?

       – В город?

       – В город. С братом. Поживешь месяцок у него. На город хоть посмотришь. В кино сходишь, в музей какой, на троллейбусе прокатишься... Макар за Лизкой поедет, и ты с ним.

Алексей призадумался, взглядом уставился на пото­лок. Он всегда так, когда о чем-нибудь размышлял, ду­мал подолгу и смотрел вверх. В городе он и правда ни разу не бывал, а хочет или нет он в город, никогда не задумывался.  Наверное, там все-таки интересно, в городе-то, и брата давно не видел, соскучился ужасно. Хоть с ним поживет.

       – Алеша хочет покататься на тро…тро…

       – На троллейбусе, – помогла мать.

       Алеша кивнул головой.

       – С Макаркой я поговорю, – и женщина обняла сына со всей материнской нежностью и заботой. – Город уви­дишь.

       …Алексей стоял на остановке и ждал автобуса. Нерв­ничал. Никак не мог дождаться встречи с братом. Мать осталась дома. Наконец автобус подъехал, и из него вы­шли Макар с Лизкой и Степка Селезнев, тот в райцентр катался.

       – Алешка! Алешка! – бросилась ему на шею Лизка. Тот поднял ее на руки и несколько раз подбросил вверх. Подошел Макар, обнялись. У Алексея выступили слезы. Он поцеловал брата и грубыми пальцами протер глаза. Самым тяжелым для него было прощание и долгождан­ная встреча. Алексей всегда нервничал, но потом быстро приходил в себя.

       – Ну, здравствуй, брат, вот и снова увиделись, – улыб­нулся Макар. – Как поживаете? Мать слушаешь? Не ху­лиганишь?

       – Нууу, – замотал головой. – Алеша, хороший!

       Макар засмеялся.

       – Хороший, хороший.

       – И Макарушка хороший!

       – Ну, – улыбнулся, – стараюсь.

       Лизка держалась за дядину широкую ладонь и покачи­вала его руку.

       – Что? Пойдем. Матушка, поди, заждалась? – подхва­тив баул, Макар кивнул Лизе. – Потопали?

       – Потопали, – согласилась девочка, но идти ей не при­шлось. Алексей посадил ее на плечи и поспешил за братом.

       Мать к тому времени уже накрыла стол. Долго обни­мала и целовала сына с внучкой: есть все же радость в жизни. Есть. Живешь обычной тихой жизнью, вроде бы и все хорошо, спокойно. А приедут погостить, пусть даже на ночь, до боли родные тебе люди, и такая радость на душе сразу, плакать и смеяться хочется, и понимаешь, ради чего живешь – ради вот этих мгновений. Женщина плакала, но то были добрые слезы, слезы радости. Потом сидели за столом, пили чай и слушали Макара, который интересно рассказывал про городскую жизнь, про цирк, в который он недавно ходил с семьей. Лизка перебива­ла его, говорила, что видела тигров и медведей. Алеша смотрел на брата и представлял себе тигров, полосатых, огромных и никак не мог понять, как это медведь может кататься на велосипеде. Переспрашивал брата, но тот лишь улыбался и говорил, что в жизни, мол, все бывает.

       Потом Алексей с братом отправились на пруд, поры­бачить. Лизка тоже с ними увязалась. Эх, и любил Макар рыбалку, все детство провел на пруду с удочкой. Алеша же сам никогда не ловил. Он предпочитал подолгу си­деть на берегу с рыбаками и молча смотреть на поплавки, словно сам ловит. А с первым уловом кружился подолгу у ведра и, вытащив рыбу, поглаживал ладонью серебри­стую чешую.

       – Хорошая рыба!

       Мужики смеялись.

       Макар медленно осмотрел пруд, задумался, вспомни­лись далекие деньки. В небе проплывали пушистые об­лака и отражались в воде.

            – Овечки плывут, – улыбнулся Макар. Он всегда их так называл. Размотав удочку, он закинул ее в воду.

       Сидели молча, посматривали на поплавок. Алексей-то мог сидеть так подолгу, но Лизка вскоре стало скучно.

       – Пойдем ловить кузнечиков, – предложила она Алек­сею. Тот согласился.

       Макар поймал несколько окуньков. Клевало слабо. Поутру нужно идти.

       День пролетел незаметно. Вечером поужинали, пого­ворили немного. Легли спать. Утром Алексей с Лизкой ушли к старому дубу, что рос возле Воробьевых. На нем висели качели. Воробьев-старший еще по весне смасте­рил их для своих проказников. Алеша раскачивал пле­мянницу, а та весело смеялась, взлетая вверх.

       Покачавшись на качелях, прогулялись немного по деревне, по пути заглянули на луг, где паслось стадо, и направились к дому. Лизка остановилась у плетня и ста­ла срывать ромашки, хотела папе нарвать букет в доро­гу, Алеша же зашел в сени. Из избы доносились голоса. Мать разговала с Макаром по поводу города.

       – …да пойми ты, не могу я его взять с собою, не могу, – слышался голос Макара.

       – Ишь ты, не могу, а ты через не могу, – наседала мать.

            – Да куда я его повезу? Ты посмотри на него, люди по­том говорить начнут…

       – А ты что, брата стесняешься?! – закричала мать. Немного помолчали. – Пускай город посмотрит. Ведь дальше Осиновки нашей никуда не ездил. Чай, ему тоже хочется, интересно... А за Лизкой поедешь, обратно при­везешь.

       – Да не могу я мам, не могу…

       – Вот заладил свое, не могу, не могу!

       – Ну, куда я его возьму? Он что дитё малое. В город одного не отпустишь, мы с Варькой с утра до вечера на работе, нянчиться с ним у меня времени нет. Ну чего он в квартире один сидеть будет? Нет. Ближе к отпуску спи­шемся, посмотрим. Сейчас нет…

       Алеша вышел во двор и уселся на скамейку, обхватив голову руками. По щеке скользнула слеза. Слова брата не выходили из головы. Он тихонько замычал. Внутри все сжалось, а сердце рвалось на куски. Было больно.

       Подошла Лизка и показала букет.

       – Красивый?

       Алексей поднял голову, посмотрел на племяшку.

       – Это я его папе нарвала. Красивый, правда?

       Алеша кивнул, обнял Лизу и заплакал. Он крепко при­жимал ее к себе и незаметно смахивал слезинки, чтобы та их не видела.

       Ближе к обеду Макар попрощался с матерью и отпра­вился к остановке. Алексей с Лизкой пошли его прово­жать. Всю дорогу Макар что-то рассказывал и над чем-то посмеивался, но Алексей его не слушал. Он шел и думал совсем о другом.

       – О чем задумался? – поинтересовался брат.

       – Алеша, плохой.

       – Почему, плохой-то? – улыбнулся Макар. – Натво­рил, что ли, чего?

       Алеша промолчал. Подъехал автобус. Быстренько по­прощались, и Макар уехал. Алексей взял Лизу за малень­кую ладошку, посмотрел немного на пыльную дорогу, на удаляющийся транспорт и отправился с ней в деревню. Тяжело было на душе. Больно. Он печально вздохнул и опустил голову вниз:

       – Алеша, плохой. Плохой, Алеша.

Жених  из  райцентра 

Рассказ

       Галина Царева возвращалась из сельмага. Ходила за мукой, собиралась поставить теста и испечь пирогов. Женщина была полноватой, с узенькими поросячьими глазками и большой родинкой на щеке ближе к носу. Всегда ходила медленной походкой, глядя под ноги, и по­тому ее все в селе узнавали за версту – по походке. Про­ходя мимо, она решила зайти к Марье Полокиной, испить с ней чаю и узнать последние новости из ее скучной жиз­ни. Любопытная была, страх. Всюду совала свой нос и этим многих раздражала. Но в отличие от других Марья всегда была тихой и спокойной. Одинокая женщина, ни­когда ни с кем не ругалась и плохо ни о ком не говорила. Всю свою жизнь, можно сказать, прожила одна. В девят­надцать лет вышла замуж за Ваньку Полокина. Хороший мужик был, тихий, башковитый, работящий, далеко мог пойти бы. Пожили год, и надо же было такому случиться: зимой в лесу на шатуна с Гринькой Володиным наткну­лись, обоих задрал. Марья тогда на седьмом месяце была, от ужасной новости и горя ребенка и потеряла. Замужем так больше и не была. Мать ее тоже всю жизнь прожила одна. Отец погиб на фронте в сорок четвертом. Всю себя посвятила дочери и колхозу. Кроме работы, ничегошень­ки и не видела. «Некогда отдыхать, – улыбалась, быва­ло, она, – на том свете отдохну». И вот уже как седьмой год отдыхает. Мужики всегда дивились ее прыткости. И в колхозе трудилась, и скотину держала – везде успевала. И Марья вся в мать пошла. Работа, работа, работа, а годы идут, идут, идут – старость не за горами.

       Зайдя во двор, Галина сразу же заприметила у сарая мужчину. Тот ловко и умело колол дрова, только щепки разлетались из-под колуна. Женщина остановилась и от удивления даже не смогла открыть рта. Откуда он взялся-то? Может, родственник какой? Вряд ли.

       – Ты чей будешь? – собравшись с мыслями, все же спросила она.

       – День добрый, – обернулся мужчина и вежливо улыб­нулся.

       – Добрый, – кивнула Галина. – А что ты тут делаешь? На вора вроде бы не похож.

       Мужчина снова улыбнулся и, смахнув ладонью со лба пот, воткнул колун в чурбак.

       – Дровишки колю.

       – Вижу, что колешь. А хозяйка где?

       – В избе.

       Галина чуть ли не бегом забежала в дом. Марья накрыва­ла на стол. Белоснежная скатерть красовалась под распис­ными тарелками, наполненными едой. И сама хозяйка тоже была очень нарядной и выглядела счастливой. Никогда Га­лина не видела такой подругу. Зато разноцветная шаль на ее плечах тут же бросилась ей в глаза.

       – Здравствуй, Галинушка, – вежливо поприветствова­ла хозяйка. – Проходи.

       Царева подошла к окну, глянула во двор и присела всей огромной массой на табурет. Марья смотрела на нее и улыбалась. Рассказывать о работнике сама не спешила, да и если не спроси, и не скажет. Скромность всегда была ее сестрой. На столе у самовара стояла полная чаша шоколад­ных конфет. На это тоже Галина обратила внимание – в их сельмаг таких сроду не завозили.

       – Там кто у тебя, подруга, во дворе так красиво рабо­тает? Аль родственник какой наглянул?

       Марья скромно убрала взгляд в сторону и тихо ответи­ла, что не родственник.

       – А кто же тогда?

       Марья снова немного помолчала, не решаясь сразу от­ветить.

       – Геннадий Андреевич это, стоматолог это из райцен­тра.

       – Как же ты чужого мужика к себе во двор пустила? – по­дивилась Царева, а у самой глаза от хитрости заблестели.

       – Не чужого, – ответила Марья и, немного подумав, призналась: – Жить вот вместе собираемся.

       – Как жить? – Галина заерзгала на табурете. – Ну-ка рассказывай, подруга, рассказывай давай, что ты тут на­думала и утаила от меня, а?

       Марья доверчиво посмотрела на Цареву. Конечно же, ей хотелось рассказать все и сразу, поделиться своим женским счастьем, которого она так долго ждала, но рамки прили­чия, которые она всегда соблюдала, не позволяли ей сломя голову веселиться от радости.

       – Ну что тут скажешь, – скромно ответила Марья. – По зиме еще у меня зубы разболелись-то страх как. Вот и по­ехала я в нашу районную больницу, где и познакомилась с Геннадием Андреевичем. До того душевный человек, что разговариваю с ним, а на сердце сразу такая радость, так хорошо. Все тепло его чувствую, всю доброту его душев­ную, – по щеке Марии скатилась маленькая слеза, та нелов­ко улыбнулась и стряхнула ее пальцем. – Ведь всю жизнь одна прожила и не верила уже, что встречу кого, а тут… с такой богатой и нежной душой, даже и не верится.

       – Так что же мне-то ничего об этом не говорила, ба­тюшки мои, – развела Галина руками, – такую новость утаивала. Вот тебе раз, вот тебе и подруга.

       – Не сердись, пожалуйста, я и сама своему счастью не верю, – хозяйка разлила из самовара по чашкам чай. – Приеду в райцентр, посидим с ним в столовой, чаю по­пьем, побеседуем, и так хорошо мне сразу на душе, так легко, что большего и ненадобно мне. Родной он мне уже. Родной. Вот чувствую его сердцем всего, и все тут…

       – Так ведь женат небось, неужто такие мужики на до­роге валяются?

       Марья покачала головой:

       – Вдовец он. Сын уже взрослый в городе живет.

       – И что делать собираетесь? – Галина снова глянула в окно, во дворе по-прежнему, крепкий подтянутый муж­чина колол дрова.

       – К себе зовет.

       – А ты?

       – Поеду, – тихо ответила Марья.

       Галина скривила нос. Вся эта история ей очень не нравилась. Зависть, какую она сейчас испытывала, не давала ей покоя и душила крепкими руками. Как же так, Марья, и вдруг мужика себе нашла. Да еще какого! Врача из райцентра. Квартира не­бось хорошая, деньги и работа уважаемая. А ее Степан – пьянь на пьяни, кроме бутылки, ни черта не любит. И поговорить-то с ним не о чем, не то чтобы уж… Но Галина как-то не расстра­ивалась по этому поводу уже давно, все они тут, деревенские мужики, с бутылкой дружат и всегда в мазуте ходят. Но ведь Геннадий Андреевич не такой будет. Наверняка не пьет, здо­ровый образ жизни – по фигуре видно, интеллигент. «Да как же так? Да где же она, справедливость-то?» – злилась Галка про себя вовсю. Зависть поедала изнутри и огромной жабой душила. Раньше, коль поругаешься со Степкой, придешь к Марье, посмотришь на нее одинокую, измученную работой, полюбуешься ее скучной, однообразной жизнью, и на душе сразу как-то хорошо и спокойно становилось. Какой бы ни был Степан, а он все же есть и рядом. А с Марьей и чувствова­ла себя как-то Галина счастливой. Ведь судьба у той не зала­дилась, у нее же все получше будет. А теперь? Что же теперь? «Ух, самой хитрой оказалась», – бесилась она.

       – Это ты зря, подруга, не спеши, не спеши, – залепе­тала Галина.

       – Ну почему же зря?

       – Да потому же! – чуть ли не прикрикнула та. – Глаза хочу тебе открыть. Ты же сейчас в облаках вся летаешь и ни черта не видишь. А кто, кроме меня, тебе поможет? Ты посмотри на него, – отвернулась к окну. – Глянь, как стара­ется, ух, как старается. Авантюрист. Ага, видали мы таких.

       – Зачем же ты так, Галя?

       – Всем им, мужикам, одно и тоже надо, знаем мы их, – махнула рукой. – А ты, дурочка, и клюнула. Ничего, со всеми бывает. Главное, вовремя опомниться.

       Огонек радости в глазах Марии быстро погас. Она посмотрела на Геннадия Андреевича, как он работает и снова перевела взгляд на Галину.

       – Он не такой, и на работе его все расхваливают: и коллеги, и пациенты, – заступилась она.

       – Знаем мы, как их расхваливают, – отмахнулась Гали­на. – Гляжу и шаль тебе уже купил?

       – Подарил.

       – Авантюрист.

       – Никакой он не авантюрист, Галина, прекрати так го­ворить, – у Марии на глаза навернулись слезы.

       – Уедешь с ним, избу продашь, а потом выгонит, как собачонку.

       – Не собираемся мы ничего продавать.

       – Это пока не собираетесь. Ты прислушайся ко мне, под­руга, ведь плохого тебе не пожелаю.         Гони его на все сторо­ны, мол, без тебя жилось хорошо и проживу еще лучше. А ты не плачь, – подсела поближе к Марьи и стала гладить ее светлую голову, – ну чего расплакалась дуреха. Да они все такие, мужики, Господи. Думаешь, мне мой шибко нужен? Просто привыкла к нему уже, ведь по молодости сошлись. Сейчас бы он мне и даром не нужен был бы. А ты, милая, не плачь, не плачь, а все же прислушайся. Не нужен он тебе, не нужен. Жила и без него ведь как хорошо. Ну за­чем он тебе? Авантюристы они все, авантюристы!

       Марья, облокотившись на стол, плакала. Плакала за свою горемычную судьбу, за счастье, которым все же Го­сподь ее не обделил, и за то, что люди, которым никогда не желала зла, к ней так плохо относятся.

       Открылась дверь, и в избу зашел разрумяненный Ген­надий Андреевич.

       – Что случилось? – спросил с порога тот и тут же по­дошел и обнял Марью.

       – Колоть каждый умеет, – буркнула под нос Галина и быстро покинула избу.

       Быстрым шагом она неслась по селу. Как же так? Ма­рья и нашла себе врача. Зависть не давала покоя, змеей хотелось кого-нибудь ужалить и укусить.

       – Галка, неужто пожар где? – остановила ее Проско­фья. – Чего несешься сломя голову?!

       – Понесешься тут, – отдышавшись немного, произнес­ла та.

       – А что случилось?

       – Ой, Проскофьюшка, сейчас тебе такую новость по­ведаю, такую новость, – залепетала Галина. – Машка По­локина себе мужика нашла.

       – Да иди ты!

       – Вот тебе крест, – перекрестилась. – Вот только что от нее. Сам с района, а по лицу бандит бандитом.

       – У-у-у, ты глянь, что делается-то, – застонала Про­скофья.

       – Ага, – мотнула головой Галина. – Сама к нему всю зиму с весной бегала в район.

       – Батюшки. Марья? А ведь сразу и не скажешь. Не зря говорят: в тихом омуте черти водятся.

       – Водятся, еще какие водятся. Не знаю, беременна али нет, врать не буду, ну ведь, чай, не девка семнадцатилет­няя, верно ведь?

       Проскофья мотнула головой.

       – Избу, говорит, продам, и к нему перееду. А сам бан­дит бандитом.

       – Ну и дура, это ведь надо на старость лет отчудить.

       – Верно-верно. Ну, давай, Проскофья, а то некогда мне, еще к Клавке и к Зинке забежать надо. Видишь, что творится, видишь…

            И Галина, раскачивая огромной массой, побрела по деревне. Зависть огромной черной жабой легла на грудь и душила вовсю.